Она закрыла глаза, а когда снова открыла их, они были спокойными, ореховыми.
— Уезжай, Генри. Пожалуйста, — прошептала она с усилием. Отвернулась и пошла в сторону замка. Ветер опять кидал волосы ей в лицо, и она машинально убирала их. Члены совета один за другим быстро скрылись в ратуше.
Генри подошел к фонтану и снова сел на край. Поднял глаза и посмотрел на небо. Оно было совершенно таким же, что и неделю назад, ярко-синим, с рваными, стремительно несущимися облаками. То же самое небо. Тот же самый ветер. Ничего не изменилось.
Генри снова прикрыл глаза. Потом глубоко вздохнул и заставил себя встать. Пора было ехать.
***
Леди Теннесси сидела в кабинете и вязала. Теперь она могла делать это только днем, при ярком свете, идущем из высоких окон — в последнее время зрение стало ее подводить. Заказанные очки помогали, но все же леди Теннесси не хватало одной свечи, а тратить еще больше не хотелось. Она стала раньше ложиться, а если не удавалось сразу заснуть — что случалось все чаще, — просто лежала и думала. Ее жизнь была длинной. Ей было, о чем подумать.
Дни стояли удивительно теплые, даже несмотря на сильный ветер. В парадных помещениях дома окна открывались— леди Теннесси приказала распахнуть их настежь, подпереть все двери, и теперь по всему дому гуляли веселые сквозняки, вздымая пыль из углов и шевеля остывшую золу в каминах. Леди Теннесси вязала и сосредоточенно считала петли, то сдвигая очки на кончик носа, то поднимая их наверх, и бормотала себе под нос цифры, чтобы не сбиться — в коридоре послышались шаги, а несколько мгновений спустя в кабинет вошел Генри.
Леди Теннесси подняла глаза и внимательно посмотрела на него поверх очков.
Генри подошел к ней, наклонился и мягко поцеловал в щеку, после чего сел в кресло напротив. Леди Теннесси опустила глаза на вязание, поправила очки и спросила:
— Насколько все плохо?
Генри сдержанно улыбнулся.
— Бывало и хуже.
Она кивнула, не подымая головы. Генри сидел, подперев голову, и внимательно следил за движениями ее рук.
— И на сколько ты здесь? — спросила она чуть погодя.
— Надолго.
Леди Теннесси снова взглянула на него.
— И как долго продлится это надолго?
Генри слегка усмехнулся.
— Есть большая вероятность, что оно затянется навсегда.
Безмолвие гор
— Вы уверены, что хотите пойти один, милорд?
Ленни стоял рядом, озабоченно глядя, как Генри укладывает вещи в котомку.
— Конечно.
— Но ведь в этом больше нет смысла. Там никого нет. И, кстати сказать, вообще не известно, осталось ли от дома что-нибудь.
— Не говори глупостей. Ему не могло ничего сделаться за три года.
— И все же...
— Ленни. Пожалуйста, — Генри повернулся к нему. — Отпусти меня. Мне очень нужно побыть одному. Понимаешь?
Ленни не понимал. Его натуре были совершенно чужды тонкости вроде рефлексии или стремления к уединению. Но он прекрасно знал, что у Генри были свои причуды, и хорошо умел чувствовать, когда этим причудам следовало потакать.
— Я пробуду там недели две. Может, дольше. Поохочусь, приведу дом в порядок. Не волнуйся. Я вернусь.
Ленни кивнул. Судя по всему, ему был обеспечен как минимум месяц категорического безделья — потому что Генри редко возвращался в означенный срок.
И Ленни не ошибся.
***
Генри соскучился по горам, их совершенной тишине и абсолютному спокойствию. Кроме того, он чувствовал свою вину в том, что дом Сагра, скорее всего, медленно приходит в упадок, а он ни разу там не побывал. Генри казалось, что он в некотором роде получил это место в наследство.
Была середина осени. Горы, как и всегда, были безмолвными и равнодушными, и это успокаивало. Генри успел устать от чуткой проницательности своей матери, которая видела его насквозь и прекрасно понимала, что он чувствует. Поэтому сейчас Генри с удовольствием прислушивался к совершенному безмолвию, висевшему над верхушками деревьев вместе с густым туманом. Безмолвие ни о чем не спрашивало, оно не следило за ним с сочувствием или беспокойством — оно просто висело, мягко и неслышно, как и положено безмолвию.
Дом оказался в худшем состоянии, чем Генри ожидал. Крыша в нескольких местах прохудилась и начала течь, внутри было сыро, местами появилась плесень. Печка тоже пришла в полную негодность, при первой попытке растопить ее дым повалил изо всех щелей, и Генри долго держал двери нараспашку, чтобы в доме снова стало возможно дышать. В результате ему пришлось разводить костер на улице и готовить еду на нем. Спать в доме первые ночи тоже было неуютно — сырость и холод пробирали насквозь, воздух был затхлым и стылым.
Но Генри был рад. Ему предстояло столько работы, что он мог спокойно ложиться спать, не боясь, что назавтра ему нечем будет заняться. Он разобрал печь и сложил ее заново. Починил крышу. Половицы прогнили в тех местах, где на них попадала вода — он переложил пол. По ходу дела Генри вспоминал все, что ему когда-либо объяснял Сагр — о плотницком и столярном деле, о свойствах дерева, о правильном устройстве дымоходов, крыш и дверей, — осознавая, что едва ли не все эти полезные навыки он получил когда-то давно именно здесь. Он мог — теперь Генри понимал это, — жить здесь сколько угодно. При желании — всю жизнь. И это желание возникало у него все чаще.
Он много охотился — и в конце концов дичи стало столько, что Генри решил спуститься в деревню за солью. Кроме того, он почувствовал, что уже достаточно времени провел в одиночестве — можно было разбавить его каплей общения с живыми людьми.
В деревне были ему рады, как и всегда. Генри уже общался со старостой по дороге из Тенгейла, поэтому сейчас все темы для обсуждения сводились только к сетованию на промозглую погоду и предсказаниям ранней зимы. Лишь в самом конце, когда Генри принесли наконец соль, и он собирался уходить, староста спросил его:
— Не сочтите за грубость, ваша светлость, но вы надолго здесь?
Генри слегка нахмурился.
— Еще не уверен, — ответил он осторожно. — А к чему вы спрашиваете?
— Да хотелось узнать, поедете ли вы на торжества.
— Какие торжества?
— Как это какие! Или вы не знаете? — удивился было староста, но тут же сообразил. — А, ну конечно! Вы же уже вторую неделю в горах. Наша королева выходит замуж.
Генри, который укладывал соль в свою котомку, замер.
— И кто же будет королем? — спросил он, не подымая головы. Контролировать голос было проще, если не нужно было думать про лицо.
— Говорят, за старшего из сыновей лотарского князя, как бишь его?..
— Брайан, — машинально подсказал Генри.
— Верно, Брайан. А вы его знаете, милорд?
— Да, — очень спокойно ответил Генри, выпрямляясь. — Спасибо за соль, — вежливо добавил он, закидывая котомку на спину и собираясь уходить.
— Так вы поедете на торжества, ваша светлость? — спросил староста.
— Возможно, — сухо бросил Генри, не оборачиваясь, и поспешил прочь, пока староста не успел спросить еще что-нибудь.
Дойдя до переправы через ручей, Генри подумал: «Ну и отлично. Пускай выходит замуж. Непонятно, правда, как они уговорили лотарца с их обычаями жениться на женщине без ребенка — но это не мое дело. Это не имеет ко мне никакого отношения».
Начав подниматься по тропе вдоль скалы, он подумал: «Пускай выходит замуж. Но почему, о Тьма, она выходит замуж именно за этого идиота?»
Остановившись, как обычно, передохнуть на широкой каменной ступени под самым обрывом, он вынужден был признать: «Дело не в том, что он идиот, а в том, что она выходит замуж».
И наконец, на заходе солнца добравшись до дома, Генри устало сел на ступени и пробормотал:
— Проклятье.
Он долго сидел на крыльце, пытаясь как-то разнообразить это утверждение или привести его к какому-то более положительному виду. Но ничего не получалось. Он слишком быстро признался себе, насколько все плохо. Глупо было пытаться убедить себя в обратном.
***
Генри собирался в ближайшее время разобрать книги — некоторые из них сильно пострадали от сырости и холода, — и на следующее утро занялся именно этим, твердо решив, что будет делать то же самое, что и раньше. Он очень надеялся, что если упрямо продолжит жить, как ни в чем не бывало, то однажды утром проснется и поймет, что так оно и есть. Единственное, что его пока что смущало — это сколько лет понадобится ему на подобное просветление.
Разбор книг на первый взгляд показался очень правильным занятием. Проверяя состояние того или иного тома, он то и дело принимался читать, и так, неспешно и спокойно, прошло все утро. Прошлая ночь была бессонной и тяжелой — но после обеда Генри немного вздремнул, и оставалось еще много книг, которые можно было разбирать и листать — был шанс, что он благополучно доживет до вечера. А завтра, быть может, ему удастся прожить еще один день — и таким образом он дотянет до конца своих дней. Один день за раз. Это звучало не совсем безнадежно.
Во всех книгах на полях были пометки, но Генри старательно не присматривался к ним. Пометки были сделаны в разное время и двумя разными почерками, — он старался не думать, кто, кроме Сагра, мог оставлять записи в этих книгах. Точно так же он старался не замечать экслибриса королевской библиотеки на первом развороте. Это было совершенно лишним. Оно никак не относилось к сохранности той или иной книги.
Он методично просматривал том за томом, день клонился к закату — Генри втайне радовался успеху. День клонился к закату — значит, он уже прошел, этот день. Первый. Из многих. Прошел. И ничего страшного не случилось. Напротив — это был очень приятный, хороший, плодотворный день. Лучше многих. Сильно лучше некоторых.
Когда он пролистывал очередной том в поисках пятен плесени, его взгляд упал на одну из записей на полях. Навык уже появился к тому моменту — Генри отвел взгляд до того, как успел прочитать, что там было написано, но одно слово успело зацепить его против желания.
«Генри».
Он посмотрел на страницу.
«Спросить Генри, что он думает, когда (если) он вернется». Рядом волнистой чертой был выделен абзац.
Когда.
Если.
Генри долго держал раскрытую книгу в руках, потом резко захлопнул ее и бросил на стол. День, обещавший быть лучше многих, на глазах превращался в один из самых плохих. Генри продолжать сидеть, в комнате темнело, и он далеко не сразу заставил себя встать, зажечь лучину, растопить печь. Вероятно, стоило что-нибудь поесть, но думать еще и о еде голова отказывалась напрочь.
На улице полил дождь, безнадежный, холодный, проливной дождь, он лил и лил, и струя, бьющая из желоба на крыше, гулко журчала за стеной.
Генри уже собирался ложиться спать, но, дойдя до кровати, обнаружил на ней мертвую мышь. Она лежала на боку, трогательно поджав лапки, и, судя по ее виду, скончалась по причине крайне преклонного возраста. Генри вдруг представил, как эта мышь долго карабкалась наверх по деревянной ножке кровати, как ползла свои последние шаги по покрывалу, чтобы встретить конец на достойном ее долгой жизни смертном одре. Усмехнувшись, Генри взял мышь за хвостик и пошел на улицу, чтобы не очень торжественно выкинуть трупик под дождь. Вышел в тамбур, в темноте натыкаясь на инструменты, брошенные им прямо на полу, подошел к двери, распахнул ее — и в дождливых сумерках увидел прямо перед собой Джоан. Она стояла под сплошным потоком воды и в своем длиннополом кафтане напоминала большую мокрую птицу. Генри замер.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он глухо.
— Мокну.
Он стоял, слишком занятый тем, чтобы как-то привести в порядок все, что происходило внутри, когда она вдруг спросила с некоторым сомнением в голосе:
— Ты ловил мышей?..
Генри рассеянно посмотрел на трупик, который все еще держал за хвост. Потом пожал плечами и выбросил его далеко в темноту.
— Нет, — ответил Генри сухо. Бросил на нее короткий взгляд и осведомился: — Ты собираешься и дальше мокнуть? Или все же зайдешь?
— Зайду, — ответила она тихо. — Если ты не против.
Внутри Генри подошел к кухонному столу и повернулся к Джоан, скрестив руки на груди. Она осталась стоять у двери, с мокрой одежды на пол стекала вода.
— Так что ты здесь делаешь? — спросил он все так же сухо.
— Я хотела поговорить, — ответила она — но больше ничего не сказала.
— Вероятно, мне следует тебя поздравить? — заметил Генри, просто чтобы прервать молчание — и тут же пожалел. Он не хотел с ней об этом говорить.
— С чем?
— С предстоящим замужеством.
Джоан внимательно посмотрела на него.
— Для того, чтобы меня можно было с ним поздравлять, я еще должна на него согласиться.
Теперь настала очередь Генри внимательно смотреть.
— Но очень хорошо, что ты поднял эту тему, — продолжила она тихо, — потому что именно об этом я и хотела с тобой поговорить.
Генри сделал над собой усилие, чтобы не поморщиться.
— По правде говоря, я должна перед тобой извиниться, — медленно начала она.
— Потому что теперь ты хочешь снова выйти замуж? — спросил он сухо.
Джоан кивнула, но ее лицо было непроницаемым.
— Я не спрашивала тебя раньше, считаешь ли ты наш брак действительным или нет. Но до недавнего времени у меня не было повода об этом спрашивать.
«Ну да, — подумал Генри мрачно. — Совсем никакого повода».
В голове кружилось множество мыслей, и он никак не мог ухватиться за правильную, сказать то, что действительно думал и чувствовал. Слова сами наворачивались на губы, и тут же исчезали куда-то. Он повернулся к полке с посудой, висевшей на стене, взял чашку, налил из стоявшего на печке чайника еще теплой воды, и наконец сказал, не оборачиваясь к Джоан:
— Ничего не было. Ничего не считается. Ты можешь делать все, что хочешь.
Повисла тишина.
— Хорошо, — наконец ответила Джоан. И немного погодя добавила, слегка изменившимся голосом: — Спасибо за честность.
Генри кивнул, все еще глядя на стену прямо перед собой. Он слышал, как скрипнула входная дверь и как она захлопнулась обратно.
Генри прикрыл глаза, сжал зубы — а затем с силой стукнулся лбом о полку с посудой. Миски и кружки подпрыгнули и посыпались на столешницу и пол, разбиваясь на множество глиняных осколков.
— Генри?..
Он резко обернулся. Она все еще стояла у двери, держась за ручку, и смотрелаа на него широко раскрытыми глазами.
— Ты же ушла, — пробормотал он.
— Еще нет.
Он должен был сказать что-то еще, придумать что-нибудь, что помогло бы замаскировать рассыпанные вокруг черепки — но он вдруг почувствовал, что чудовищно устал — говорить, думать, чувствовать. Возможно, если бы он что-нибудь сказал, она могла бы в очередной раз не понять его или не услышать — но он просто молчал.
Дождь на улице лил с монотонной неотвратимостью.
Генри неуверенно подошел к Джоан — еще не понимая, почему она осталась, почему из ее голоса исчез металл — почему она больше не выглядит, как королева. Медленно поднял руки и взял ее лицо в свои ладони.
— Ты действительно выходишь замуж? — спросил он тихо.
Его руки не позволяли солгать.
— Я никому ничего не обещала, — ответила она.
Он слегка улыбнулся, затем наклонил голову и прикоснулся лбом к ее лбу.
— Я соврал, — сказал он просто. — Я не думаю, что это было не в счет.
— Я уже поняла, — пробормотала она, глядя в пол.
— Джо, — позвал Генри, чуть отстранившись, и она невольно вскинула голову. Его лицо было очень близко — внимательное и сосредоточенное. — Знаешь, какого цвета у тебя сейчас глаза?
Она тут же замерла.
— Какого?
— Зеленого.
Она не успела ничего сказать — потому что он наклонился и поцеловал ее, легко и нежно. Затем снова посмотрел ей в глаза.
— А сейчас? — выдохнула она.
— Зеленого.
Он поцеловал ее еще раз, теперь настойчивее, проведя рукой по шее, плечу, спине.
— Сейчас?.. — прошептала она, когда он опять отстранился. Его глаза были так близко, что она могла различить каждую темно-серую прожилку, тянущуюся от черного ободка к зрачку.