— Красиво?.. — не выдержал молчавший до того Генри. Вайль бросил на него снисходительный взгляд.
— Конечно, красиво. Любая хорошо сделанная работа — это красиво. А это дело, безусловно, — мой шедевр.
Генри вздрогнул. Он встречал в своей жизни убийц, и даже убийц высококлассных, но еще ни разу не встречал убийц-художников. Это было как-то особенно жутко.
— Так, — решительно сказала королева. — Боюсь, я испорчу твое произведение искусства, Вайль. Генри, — она повернулась к нему, и Генри увидел, что ее глаза сейчас отливали жестким холодным золотом, — как твое колено?
— Нормально, — соврал он.
Королева кивнула, молниеносно подскочила к двери, а в следующий момент тяжелое полотно с треском вылетело из проема вместе с дверной коробкой.
— Тут и впрямь никого, — раздался голос Джоан с лестницы. Генри вздрогнул. Он никак не мог привыкнуть, что иногда она начинала двигаться с совершенно неуловимой скоростью.
— Генри, бежим.
Он кивнул, но не мог отвести взгляд человека в цепях, мечтательно прикрывшего глаза. Человека, сочинившего свою и их смерть.
— Бежим, — Джоан уже снова была рядом. Она резко развернула его за плечо, мир крутанулся вокруг своей оси, и они побежали вниз по округлым каменным ступеням. Рука скользила по гладкому опорному столбу, мимо пролетали узкие зарешеченные окна. Они вылетели в коридор, очень широкий и непривычно светлый после жерла винтовой лестницы. Джоан резко остановилась и осмотрелась.
— Нам туда, — выдохнул Генри, стараясь не замечать боль в колене. До «нормально» тому было еще очень и очень далеко.
— Мы не знаем, кто нас там ждет, — Джоан закусила губу. Она посмотрела на Генри, и он увидел в ее золотых глазах что-то странное. Панику?..
В тот же момент ее лицо просветлело, и она торжествующе улыбнулась, глядя поверх его плеча. Генри обернулся. Свет в коридор шел из высокого, забранного витражом окна. Это была старая часть Рокрота, построенная еще тогда, когда замок не был предназначен для тюремного заключения. В камерах окна заложили снизу, но в коридоре оставили, справедливо решив, что каменный витраж на высоте четырех этажей является достаточной защитой от побега. И Генри, в общем-то, был с этим согласен.
— Джоан, — начал он неуверенно, но она нетерпеливо покачала головой.
— Нет времени думать. Или окно — или...
— Мы даже не знаем, что «или», — пробормотал Генри. Джоан раздраженно вздохнула и схватила его за руку, очень резко и сильно. Генри поморщился.
— Через окно, — сказала она тихо и твердо.
— Там решетка.
— Не смеши меня.
Он вовремя сообразил, что если не побежит вместе с ней, то может остаться без руки. Они рванули вперед, она взлетела на невысокий подоконник первой, слегка поворачиваясь и ударяя в витраж плечом и спиной. Раздался оглушительный треск и звон стекла, осколки посыпались вниз — Джоан еще раз дернула Генри за руку, и он выпрыгнул вслед за ней.
По правде сказать, строители тюрьмы и впрямь немного просчитались. Под окном было всего лишь два этажа — внизу к стене с этой стороны примыкал тот самый аккуратный домик коменданта, одной своей стороной выходивший на внутренний двор крепости. Домик врезался в стену остроконечной скатной крышей — и на один из этих скатов они как раз и приземлились. Генри успел лишь слегка согнуть ноги, чтобы как-то смягчить приземление — колено протестующе взорвалось болью — но у Генри не было времени обращать на него внимание, потому что они скользили по скату вниз вместе с черепицей, отрывающейся под ногами, и шансов остановиться на краю крыши, где проходил водосточный желоб, не было никаких. И Генри знал, что на такой скорости со вторым падением он уже не справится.
Джоан схватила его за плечо, он успел выставить ногу вперед, и они остановились, а черепица еще продолжала падать, с глухим керамическим стуком разбиваясь внизу о брусчатку двора. Наступила полная тишина, и только ветер снова трепал волосы.
Генри медленно выдохнул и осторожно посмотрел вниз. У стены были навалены какие-то доски, деревянные ящики, стояла поломанная тачка. До земли было не так далеко — но падать на весь этот хлам было бы неприятно.
Ветер подул еще раз, сдувая с кожи яркое полуденное солнце — и в этот момент позади них раздался оглушительный взрыв. Верхний этаж башни разлетелся, подлетели вверх балки, крыша у них под ногами содрогнулась. Генри не удержал равновесие и упал, сверху посыпалась черепица, щебень, доски.
А потом снова стало очень тихо.
Генри лежал на спине. Он очень хотел вдохнуть, но у него не получалось. Легкие отказывались раскрываться. В голове шумело и звенело, перед глазами шли круги.
Он ничего не слышал и не видел, поэтому не мог заметить, как Джоан мягко спрыгнула сверху, как подлетела к нему, не слышал, что она звала его. И только когда она положила руки на его лицо, только тогда он узнал, что она рядом, и открыл глаза.
Легкие наконец поддались, он тяжело, со свистом вздохнул, — но по-прежнему ничего не слышал. Она что-то говорила, у нее было очень испуганное лицо, и он видел, что с ней-то точно все в порядке, она была целой, живой и очень напуганной, и он просто обнял ее и прижал к себе, потому что это был единственный способ успокоить ее. Она уткнулась в него и, кажется, успокоилась. Постепенно мир вокруг стал проявляться по кускам — запах пыли, холодный сырой воздух темного двора, ноющая боль в спине и колене, тепло ее дыхания у него на шее. Он лежал, глядя в небо, Джоан казалась под его рукой очень маленькой, ветер по-прежнему гнал редкие белые облака, и Генри подумал, что ради этого можно было упасть еще несколько раз. Оно того стоило.
Слух вернулся последним, и тут же Генри услышал громкие крики, доносившиеся с другой стороны дома. Джоан приподняла голову и посмотрела на него.
— Как ты? — спросила она тихо и очень мягко.
— Отлично, — легкие жгло на каждом вдохе, и он не был уверен, что сможет встать. Но он прекрасно себя чувствовал.
— Там все считают, что мы умерли, — сказала она так же тихо. — Надо, наверное, пойти к ним.
Джоан мгновенно вскочила на ноги, он пытался заставить себя подняться, и тогда она протянула ему руку, он поморщился и встал. Она тут же развернулась и собиралась идти, но он позвал ее:
— Джо.
Она обернулась. Он подошел к ней, сильно хромая, наклонился и поцеловал.
***
Бертрам побежал в замок сразу после взрыва, но внутри начался пожар, коридоры заволокло дымом. Заключенные кричали в камерах, стража не знала, что делать. Выпускать, приказал Бертрам. Всех согнать в дальнее крыло. Остановить пожар. Прекратить панику.
Он стоял во дворе, пытаясь организовать весь этот хаос, и не спускал глаз с дверей. Из них выходили стражники и заключенные, но те двое, которых он ждал, так и не появлялись. И только когда башня рухнула, вызвав вторую волну паники и накрыв всю крепость облаком пыли — только тогда он понял, что ждать некого.
Налетел ветер, и ему стало очень холодно.
В это мгновение сзади, из узкого проулка, выходящего с нижнего двора замка, раздались шаги, а затем тихий, но отчетливый голос произнес:
— Мы здесь, Бертрам.
Он обернулся. Они вышли из-за угла дома, высокие, покрытые пылью, Генри сильно хромал, королева выглядела уставшей — и, хотя ветер по-прежнему кидал волосы в лицо королеве, а солнце слепило Генри глаза, — от них исходило удивительное спокойствие.
***
— Дважды, Бертрам. Дважды! — королева на мгновение остановилась и зло посмотрела на лорда дознания. Затем снова начала ходить. — Зачем мне нужно все твое учреждение, если ты не способен мне обеспечить безопасность одного конкретного человека?
Стоило хмыкнуть про себя дважды — но Бертраму было как-то не до хмыканья. Ему вообще было не до шуток.
Она ходила по комнате в доме бывшего коменданта крепости, теперь сидевшего в камере. Бертрам предлагал немедля его казнить. «Отыщите его жену и детей», — приказала королева. А потом объяснила Бертраму, что он вообще ни на что не способен — раз не мог защитить Теннесси.
— Моя королева, — осторожно начал Бертрам.
Она остановилась и посмотрела на него.
— А вы не думали, — осторожно продолжил Бертрам, — что лорд Теннесси находится слишком близко к вам?
Королева замерла.
— Ты тоже находишься близко ко мне, — возразила она, но голос звучал неуверенно.
— Не настолько близко, — неожиданно мягко сказал Бертрам.
Королева молчала. Отвернулась и отошла к окну. Постояла там, барабаня пальцами по подоконнику. Потом обернулась — и Бертраму снова показалось, что она очень устала.
— Я услышала, тебя, Бертрам, — сказала королева наконец, тихо и невыразительно. — Я подумаю.
***
Генри задержался в Рокроте на неделю. Ровно столько потребовалось ему, чтобы привести в порядок свое колено — и свои мысли. Потому что они, безусловно, успели порядком перемешаться, и ему нужно было время, чтобы расставить все по своим местам. Впрочем, как оказалось, у некоторых вещей не было своего места в привычной ему картине мира.
Он забыл, как велика была разница между Джоан на расстоянии — даже расстоянии вытянутой руки, — и Джо рядом. Он забыл, как это было удивительно и невозможно, когда она полностью доверялась ему, когда она переставала что-либо скрывать. Он забыл, как она умела принадлежать вся в одном простом движении — и как страшно было обладать ею, пусть даже на короткое мгновение. Он забыл, что вообще категории обладания, доверия, понимания, ответственности и честности приобретали с ней совсем другое значение.
И при этом она уехала, не сказав ему и двух слов. Он не хотел думать о том, что ошибся, что переступил границу, которую теперь нельзя было переступать. Потому что тогда картина мира съеживалась до необычайно малых размеров, и застревала тугим сгустком в солнечном сплетении — и Генри не нравилось это. Он не хотел всю оставшуюся жизнь давиться воспоминаниями о Джоан.
Генри приехал в Риверейн днем и сразу пошел в королевский кабинет. Весь последний день пути ему мучительно хотелось избавиться наконец от этого сгустка тоски, который так мешал внутри, и Генри надеялся, что, когда он увидит Джоан, ему сразу станет легче.
Погода за неделю не переменилась — в раскрытые окна кабинета светило яркое солнце, ветер шуршал свитками на столе. Королевы там не было. Генри сел в одно из кресел. Пятно солнца медленно ползло по полу, подбираясь к его ногам, заползло на колени и разлеглось там, обдавая теплом. Генри прикрыл глаза и начал задремывать, когда сзади раздались шаги. Он заглянул за спинку кресла, не желая вставать и сгонять солнце с колен.
В кабинет вошел Уорсингтон. Увидев Генри, он хмуро кивнул.
— Уорсингтон, — Генри кивнул в ответ, — а вы не знаете, где королева?
— В ратуше. У нее совещание с городским советом.
Генри немного удивился. До сих пор, если королеве что-то нужно было от городского совета — и даже если совету что-либо требовалось от королевы, — то совещание проходило здесь, в ее кабинете.
— Сказать по правде, — хмуро продолжил министр, — я искал тебя, Генри. У меня к тебе поручение от королевы.
У Генри появилось нехорошее предчувствие. Солнце жгло колени.
— Она издала указ, согласно которому все лорды, возглавляющие области, должны лично осуществлять управление на местах и в силу этого освобождаются от всякой службы при дворе. Как ты понимаешь, — добавил Уорсингтон как будто виновато, — это в полной мере относится и к тебе.
Солнце спряталось за пробегающим облаком, и коленям сразу стало холодно.
— Это и есть ее поручение ко мне? —спросил Генри вежливо и спокойно.
— Нет. То есть, не совсем. Она просила, чтобы ты уехал как можно скорее. По возможности — сразу, как окажешься здесь.
Генри только кивнул. Облако ушло, солнце снова пригрелось на коленях, налетевший ветер смахнул несколько свитков на пол. Генри встал, поднял их, положил обратно на стол и повернулся к Уорсингтону.
— Всего хорошего тогда, — сказал он вежливо и тихо, и тут же вышел.
***
Сначала Генри думал, что прямо сейчас возьмет и уедет. Но через полсотни шагов оцепенение, в которое он впал после слов Уорсингтона, сменилось раздражением. Он подумал: «Что за бред? Указ указом — но почему я должен уезжать прямо сейчас?» Еще через полсотни шагов Генри начал злиться. Потому что то, что она делала, было подло. Не жестоко, не глупо, а именно подло. Если ей что-то не нравилось, она могла об этом сказать. Если она не хотела больше его видеть — она могла ему об этом сообщить лично. И не прогонять его вот так, исподтишка, как будто она боялась встретиться с ним. Может быть, она действительно боялась. Но Генри вдруг понял, что его это совершенно не волнует.
На площади перед ратушей было пусто, налетавший ветер вздымал пыль. Королева, очевидно, все еще была там. Генри подошел к фонтану, сел на край, вытянул ноги и скрестил руки на груди. Он мог и подождать.
Спустя бессчетное количество пыльных вихрей из-за дверей ратуши послышались голоса, и на улицу вышла дюжина человек, среди них и королева. Она продолжала что-то говорить, повернувшись к своему собеседнику, и потому не сразу заметила Генри, хотя его одинокую фигуру посреди пустой площади сложно было пропустить.
А потом Джоан увидела его, замолчала на полуслове и остановилась. Ее спутники с любопытством посмотрели на Генри. Он легко поднялся, не расцепляя скрещенных на груди рук, и подошел к королеве. Близко. Куда ближе, чем позволял этикет. Несмотря на ее высокий рост — и каблуки — он все равно нависал над ней, и ей пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Ее лицо было холодным и собранным.
— Так, — сказала она тихо и отчетливо, и стоявшие рядом сразу напряглись.
— Да, — подтвердил Генри так же тихо. — Так.
— Что ты здесь делаешь?
— Жду тебя.
— Уорсингтон не нашел тебя?
— Нашел.
— Тогда что ты здесь делаешь? — повторила она, и в голосе прорвалось легкое раздражение.
— Он ничего не говорил насчет того, что я не могу тебя увидеть, — голос Генри был очень вежливым и очень спокойным. — Уорсингтон что-то перепутал?
Она отвернулась и посмотрела в сторону, слегка закусив губу.
— Нет, — сказала она наконец как можно ровнее, снова встречаясь с ним взглядом. — Он ничего не перепутал.
Они холодно смотрели друг на друга, а члены городского совета с интересом наблюдали за ними.
— Ты что-то хотел мне сказать? — спросила она, и в голосе снова прозвучало раздражение.
— Хотел, — согласился Генри все так же спокойно. И, наклонившись к ней еще чуть ближе, тихо спросил: — Что ты творишь, Джо?
Ее глаза вспыхнули на мгновение, и она сделала глубокий вдох, прежде чем ответить.
— Я поступаю так, как считаю нужным.
— Ты поступаешь неправильно.
Ее глаза стали совсем желтыми, и она сказала, быстро, жестко и так тихо, что у стоявших рядом не было шансов ее расслышать:
— А ты серьезно считаешь, что, поцеловав меня, ты теперь имеешь право говорить мне, что правильно, а что нет?
На этот раз Генри потребовалось усилие, чтобы контролировать свой голос.
— Я считаю, что всегда имею право говорить тебе, что думаю.
— Ошибаешься, — возразила она жестко, — ты вообще не имеешь права говорить со мной, если я этого не позволю. Отойди на пять шагов, Генри, и прекрати эту сцену.
— И не подумаю.
Она снова глубоко вздохнула и прикрыла глаза.
— Исчезни.
— Нет, — тихо сказал Генри и добавил. — Я уеду. Но не потому, что этого хочешь ты. Я уеду потому, что у меня нет никакого желания дальше терпеть твои лицемерие, трусость и подлость.
Она молчала.
Было очень тихо. Так тихо, что Генри слышал...
...как пыль шелестит, взметаемая ветром...
...как песчинки трутся друг о друга, и новые грани, отражая солнечный свет...
«Не надо», — подумал он, всеми силами стараясь прекратить это, вернуть реальность, сохранить ее целой и нерушимой. Он смотрел в глаза Джоан и видел там весь мир, растворившийся в ярко-желтом сиянии.