Фонберин с рыком подхватил меня под бедра. В такой ситуации женщина должна обнять партнера ногами. Но мы не партнеры, мы враги и я по-прежнему не поддаюсь ему и обвисаю. Он рычит и что-то кричит, обращаясь к стае. Злясь, стервенея. Ко мне со спины подошло двое и подхватили под бедра. Руки Фонберина освободились и он, вжав сой меня в столб медленно поднялся руками по моему телу. Зарылся руками в волосы, сжал до боли. Но я не реагирую. Пусть от его удара телом и моего впечатывания в столб стало нестерпимо больно. Пусть его руки жгли. Пусть дышать все больнее. Пусть. Но его глаза, этот взгляд взбесившегося, проигрывающего слабого, он стоит этого. Терпи. Не дай себя сломать. Ты сильнее его. Ты сильнее всего этого. Ты не выживешь, ты победишь. Дыхание слабое и не глубокое, но до чего же больно даже просто дышать. Взгляд ровный, взгляд сильного, взгляд победителя, отстраненный и равнодушный. Он с болью сталкивает наши лбы, не отрываясь глубоко дышит по прежнему с болью сжимая мои волосы.
Часть 13. продолжение на кончиках клыков
— Сломаю, подчиню, слышишь? Я своего добьюсь.
Он скользит языком по моим губам, скуле, щеке, кусает за мочку уха. Противно. Больно. Я чувствую, как с уха капает кровь мне на голое плечо. Он слизывает её своим шершавым и слюнявым языком. Противно. Больно. Горю внутри не реагирую снаружи. Его руки отпускают волосы и скользят по телу. На пальцах, от злости и бессилия не ногти, уже звериные когти. Он теряет контроль. Бесится. Оставляет глубокие царапины на теле и больно впивается. Как же больно. Как же противно. Не реагирую. Я не знаю от куда во мне столько сил, столько воли. Но его злость лишь наполняет меня силой. Внутри все горит и рвёт, выворачивает. Номой враг видит чувствует другое. Мой равнодушный и надменный взгляд следящий за ним и поверхностное дыхание сквозь боль. Ни страха перед ним. Ни боли его ласк. Ни даже омерзения. И уж тем более нет места возбуждению. Лишь превосходство, сила. Он бесится. Целует, кусает, царапает, сжимает в руках и припечатывает к столбу — не реагирую. Рычит. Он давно возбуждён, но от меня нет реакции, никакой. И он меняет тактику. Становится сдержанней, наверное, даже нежный. Но разве может быть враг и насильник нежным, нет каждое касание словно ожог. Словно новая царапина звериными когтями, синяк грубых пальцев, укус. Теперь он словно вымаливает ответную реакцию. Целует еле касаясь губами. Руки нежно танцуют в страстной игре. Он возбуждён и захвачен игрой. Его зверь все чаще порывается наружу. Я вижу, чувствую. Но по-прежнему словно замкнута глубоко внутри или вовсе отсутствую в собственном теле. Там, где-то глубоко все рвёт и жжёт. А для всех наблюдающих и для Фонберина лично я равнодушна, надменна. Меня не сломать.
Фонберин увлёкся. Его ласки чередовались со словами, иногда ласковыми, иногда грубыми. Он шептал о моем вкусе, шептал о характере и обещал, много обещал. И о том, как сломает, подчинит, подомнёт и о том, как мне понравится, ка доставит удовольствие. Я не вслушивалась. Лишь внутри все сильнее разгорался огонь, злость, ненависть… Это давало сил и снаружи я была все так же надменной и равнодушной. А он, я чувствовала, как он менялся, он словно не завоёвывал, а подчинялся. Все больше ластился и тёрся. Ласковым щенком пытаясь заслужить похвалу и нежность хозяйки. Он не замечал изменений в своём поведении. Но я видела и чувствовала. Как и реакцию стаи на эти изменения. Фонберин опустился на присядки лаская меня, и я перевела взгляд на стаю у костра. Бегло просмотрела застывших оборотней и поймала, зацепившись взглядом за знакомое лицо. Того самого мужчины, который мне шептал не о, что говорил во всеуслышание, того самого из совета этой стаи, кто сжимал одной рукой мальчонку пытаясь второй закрыть ему глаза. Того. В чьих глазах первым увидела вялый огонёк надежды. Сейчас он сидел, расправив плечи и прямо смотрел. Нет, не со страхом и не с вожделением. Он не рассматривал меня скользя липким взглядом по телу. Нет. Он смотрел прямо мне в лицо, в глаза. И в его взгляде бушевал огонь. Там уже была не просто надежда, там была твёрдая уверенность и вера. Вера в меня. Я видела это и чувствовала. Он, этот мужчина чьего имени я не знаю, он словно вливал в меня силу своим огнём, своим взглядом, своей верой, уверенностью.
Фонберин не добившись успеха своими ласками стал подниматься, продолжая ласкать я зыком. Медленно, уверенно. Он решился. Сейчас он поднимется и перейдёт от ласк к действиям. В голое мелькнула предательская мысль о Серее, нет, я не винила его в том, что он опоздает или не придёт. Таких глупостей в моей голове не рождается. Не винила и в самой ситуации с Фонбериным, я понимала, я давно была целью этой семейки. Не сейчас та раньше или позже, но мы бы встретились. Я лишь радовалась, тому что в моей жизни был Сергей и понимала, что после того, что сейчас произойдёт я ещё долго не подпущу к себе никого. Ну а Сергея… его, наверное, никогда. Не наказывая, а наоборот, освобождая.
Я вернулась взглядом к Фонберину когда он встал передо мной. Он взял мои волосы в куру и глубоко вдохнул мои волосы.
— Ты вкусно пахнешь и скоро будешь пахнуть только мною.
Он приблизился ко мне ближе. Провёл рукой по щеке. И стал спускаться к бёдрам смотря на меня. В его глаза блестела страсть, вожделение и нетерпение. Он приблизился к моему лицу едва касаясь поцеловал губы. И в этот момент подхватил меня под бедра. Я не сдержалась. Моя бравада дала трещину, и я отвела взгляд и отвернулась. Он торжествующ рыкнул мне в шею пытаясь войти в меня. Не так это и легко с девушкой, привязанной к столбу.
— Развязать.
Рычит двоим за моей спиной. И они отпускают меня в руки Фонберину. Ему не удобно, я слишком низко, сама низкая и мелкая, да ещё и привязанная так, что не подвижна особо. И когда я оказываюсь всем весом в его руках. Он снова вдыхает мой запах у шеи и трётся щекой об неё. Я опять смотрю вперёд. Но уже нет той уверенности и безразличия. Нет, мои чувства ещё не вырвались наружу, но я чувствую, что уж скоро. Но теперь вся боль меня поглотила. Я явственно ощущаю каждое противное мне касание и его запах, и дыхание на моей коже. Он трётся своей щекой об мою. Шепчет «моя». И целует, едва касаясь губами. Крепко держит под бедра слегка сжимая ладони. Ему приходиться изгибаться стоя чуть дальше склонившись. Мой рост и то что я все ещё привязана к столбу даёт мне небольшую отсрочку.
Он опять трётся своей левой щекой о мою правую цепляя укушенную им же до крови мочку уха и снова капает кровь из потревоженной раны. Он подхватил губами и слизал кровь. А потом ещё нагнулся и уже правой щекой потёрся о мою шею и плечо. Именно сейчас меня развязали. Его шея, открытая и прямо передо мной, вот она — тут. В олове словно стая птиц взметнулись воспоминания, когда мой волк рассказывал мне о стае и о вожаках. О том, как можно стать вожаком. Волей и силой. Я действовала на инстинктах доверившись моей волчице себе самой. Я вцепилась в горло своего врага. Не рвала, нет. Стоит мне разомкнуть челюсти и второго шанса у меня не будет. Обмякнув в его руках и оперившись затёкшими и усталыми руками в его грудь. Я с огромным трудом подтянулась и опёрлась в плечи. Только сейчас заметив на руках звериные когти и чувствуя уже совсем не человеческие зубы. В рот и по шее текла чужая и горячая кровь. Я чувствовала её солоноватый вкус. Я чувствовала, как с каждым ударом его трусливого сердца мой рот наполнялся и по шее стекало все больше крови. Порвать, уничтожить, единственное моё желание — убить. Но чувства и желания бьются о стену хладнокровного расчёт. Разожму челюсти и все, он или убьёт меня, или просто не даст второго шанса. Он держит меня на весу, боясь лишнего движения. Любое его не обдуманное движение приведёт к его смерти. Он медленно прижимает меня к себе. Я чувствую его голое тело своим. Чувствую его дыхание рваное. Я чувствую запах его крови и страха. Это пьянит, и я чуть сильнее сжимаю челюсть рыча. Он отваживается заговорить. Медленно, не громко и голосом ласкового и нежного, даже любящего…
— Ну же, девочка моя сладенькая. Отпусти, будь умницей. Заигрались. Не стоит рисковать. Ты же не хочешь стать убийцей? Не хочешь убить и попасть в тюрьму. Ты же сломаешь себе жизнь. Не стоит детка.
Он хочет успокоить. Хочет отвлечь. Хочет заговорить. Он понимает, что я не разбираюсь в законах стаи и пытается на этом с играть. На глупости мелкой девчонки и её неосведомлённости. Только кто из нас двоих ещё глуп?! Даже если бы мне не рассказал в тех снах мои серый хитрый волк подробностей как стать вожаком. Даже не зная того что я знаю. Кто сказал этому глупому «мальчику», возомнившему себя вожаком, что «девочка» глупа. Что «девочка» не понимает, что, если отпустит его сейчас, разомкнёт челюсти, что она поверит и что выживет. Или что этот «мальчик» не продолжит с того на чем остановился или не начнёт с начала и сделает её своей, как и обещал.
Злость. Ненависть. Они отрезвляют и дают силу ослабшим от усталости и побоев рукам и челюстям. Рычу и сжимаю ещё сильнее челюсти на его шее, чуть-чуть, но достаточно чтобы пробить артерию. Сейчас от кровопотери его спасает только мои челюсти. Чуть ослаблю и откроется кровотечение через артерию, дёрнуть и порву, сожму сильнее и пробью насквозь. Когтями я впиваюсь в его плечи, на которые опираюсь и ослабляю хватку, снова впиваюсь. Он матерится, и крепче сжимает мои бедра прижимая к себе терпит. Угрожает. Я рычу, плюясь и брызгаясь его кровью. Он замолкает, но ненадолго. Дышит рвано и не глубоко. Боится пошевелиться. Его жизнь сейчас на кончиках моих челюстей. Буквально в моих зубах-клыках. И я продолжаю впиваться когтями и отпускать, а потом опять впиваться. Он крепко держит.
— Ты хоть понимаешь, что означает наша поза? Ты хоть представляешь насколько это все интимно, девочка моя.
Фыркаю и снова со звуком выплёвывается и разбрызгивается кровь, его кровь.
— Значит знаешь. — Он меняет тон. Больше нет в голосе нежности и ласки. Нет компромисса и нет уговоров. — И когда успел просветить, щенок.
Он злится. А я довольно растягиваю губы в улыбке. Теперь передо мной тот самый Вячеслав Вольфович Фонберин. Достойный своих братьев, равный им по отсутствию морали, принципов, силы воли и взявший е своё силой ослабив до предела стаю. До того предела, когда ему не смогут противостоять. Мой личный враг и враг всей моей стаи и не только моей. Я словно всем телом почувствовала, как он изменился. С него спало наваждение страсти и вожделения, давно, ещё тогда, когда мои челюсти сомкнулись на его шее. Но его игра прекратилась именно сейчас, в этот момент. Голос стал жёстким, привыкшим приказывать и подчинять. Руки на моих бёдрах напряглись и когти впились глубоко в тело. Он словно стал твёрже, жёстче и увереннее.
— Что ж, сучка. Надо было тебя брать сразу. Это не победа. Это подлый удар. Тебя не признает моя стая если убьёшь меня так. Да и сама сея съешь с потрохами если сейчас убьёшь. Если вообще сможешь убить. Это ведь не так просто, оборвать чью-то жизнь. Тем более так, подло и кроваво.
Я фырчу и закатываю глаза. И о подлости мне будет говорить эта шавка? Довёл стаю до изнеможения. Рвал, ломал, калечил своих же, не жалея не старого не малого. Убивал, насиловал чужих. Не совести. Ни морали. Зато учит меня, критикует. Он не видит, как я закатываю глаза, как кривлю губы в подобие лживой улыбки, но чувствует мой настрой, мой скептицизм. Ощущает брызги и потеки собственной крови. О да, нервничай, «мальчик», твоя жизнь на кончиках клыков «мелкой сучки».
Часть 13. почти без жертв
Той самой сучки, шавка, которая сожрёт тебя без каких бы то ни было угрызений совести. За мной моя стая, я борюсь не за свою жизнь, не только за свою жизнь. И я готова убить. Здесь и сейчас. Но как же хочется большего. Хочется наказать тебя, чтобы ты жил долго и не счастливо, совсем не счастливо. Жалел о том, что не сдох каждую секунду своего существования. Чтобы каждый мог пнуть тебя, плюнуть и дёрнуть. Чтобы это стало уроком всем сегодня и в будущем. Чтобы твоя жизнь стала существованием, и ты мечтал о смерти, но продолжать существовать.
И я рычу. Его кровь снова летит во все стороны из моего рта. А я рычу, держа в своей звериной пасти на кониках клыков его жизнь и все его планы на будущее. Рычу угрожая и подавляя. Я не вижу других. Весь мой мир сейчас и здесь сомкнулся к этому нелюдю. Я и он. Он по-прежнему крепко держит меня под бедра вогнав в тело свои когти и не шевелясь, думаю даже дыша через раз. Я так же опираюсь о его плечи и так же плотнее сжимая свои когти, вгоняя ему в тело и вынимая, повторяя свою грубую игру пальцев. Под руками уже хлюпает от крови и разорванного тела, его тела. А я рычу и чуть сжимаю челюсть. Едва заметное движение, так чтобы не проткнуть насквозь артерию, но чётко определить намерения. И он сдаётся. Он принимает поражение. Он кричит об этом стае. Но эта глупость, уловка, не достаточная для помилования. Я не верю ему. Мы оба это понимаем и продолжаем стоять в той же позе с той же угрозой и той же борьбой.
Когда вокруг костра замелькали тени я не заметила. Я даже не услышала звуки борьбы, чьих-то слез, ничего не видела и не слышала кроме того, чья жизнь зависит сейчас от меня. Я продолжала свою борьбу в руках своего врага держа его жизнь в своих зубах. Меня не смущала нагота, я о ней не думала и уж тем более не чувствовала себя не защищённой из-за того, как пишут в слащавых бульварных или шаблонных романах. Я лишь почувствовала горячие руки на своих плечах и заботливый, ласковый, но при том строгий голос дорогого мне человека — бабули.
— Девочка. Ты держи его крепко, а мы рядом постоим, подскажем, что делать надо. Ты не сама, мы тут, рядом.
По моим щекам потекли слезы, горячие на столько, что казалось они обжигают мою кожу. Или наоборот, я замёрзла на столько, что слезы кажутся горячими. Я не сама. Сердце сжалось и пустилось вскачь. А бабуля продолжила, но уже громко, для всех.
— Я член совета стаи Волковых, объединённой со стаей Князевых. Сейчас и здесь говорю от лица нашего вожака Волковой Елены Макаровны. Наш вожак взяла силой право стать вожаком этой стаи. — Последнее слово бабуля выплюнула, словно оскорбляла их. — Согласно традиции она должна убить вашего прошлого вожака. Но его разыскивает полиция простых людей и стражи нашего сообщества. У него много долгов перед нашей объединённой стаей и перед другими тоже. Поэтому, сейчас он признает свой проигрыш и даёт клятву отречения. И только так его жизнь будет сохранена. Все вы не вмешиваетесь. Кто ослушается погибнет. А ты, шавка, не думай, что умрёшь не дав клятву. Мы переломаем тебе руки и ноги, искалечим и свяжем так, чтобы ты не смог исцелиться или обратиться. И таким, слабым, побеждённым ты явишься на суд стай.
Бабуля говорила громко смотря на Фонберина и уничтожая его тоном, она это умеет, я точно знаю. Не раз за шалости меня ругали не повышая тон, но играя интонацией так, что мороз по коже гулял. И я ухмыльнулась одними губами. А Фонберин начал говорить, сломленным голосом, но при этом злобным, ненавидящим.
— Отрекаюсь от стаи. Отрекаюсь от права быть вожаком этой стаи. — Бабуля прокашлялась. — Отрекаюсь от права претендовать стать вожаком любой стаи. — тут же исправился Фонберин. — Отрекаюсь от всех прав вожака. Свою клятву подтверждаю кровью, пролитой сильнейшим и своей сутью волка. — Тут Фонберен ухмыльнулся, я не видела, а чувствовала это. Он что-то задумал, пакостное, но не известное мне и поэтому не предугадать, не предупредить я не смогу. — Вверяю свою судьбу вожаку, победившему меня и по древнему закону требую защиты побеждённого от победителя на суде.
Кто-то выругался за моей спиной. Бабуля только ахнула и гневно задышала. Но были и те, кто довольно заскулил. А сам Фонберин скалясь паршивенькой улыбкой, я прямо чувствовала её всем своим существом, громко зашептал лично мне.
— Малышка, ты долго жила вне законов стаи. Ничего не знаешь о них. Давай я тебя просвещу, слегка. Ты победила силой свергла вожака. Сейчас обычно бьются до крови. Раньше просто давали клятву, как я сейчас. Но у побеждённого было право требовать защиты себе или своим близким. Я потребовал защиты себе. Я мог потребовать её у вожака или у совета. Я взял своё право на защиту вожака. Отказать ты не можешь. Как и выполнять свою работу не добросовестно тоже не можешь. Иначе прощай права вожака, тебе и твоим потомкам. Так что теперь ты должна выложиться по полной защищая меня на суде.