Если ее сердце несвободно, Амари не посмеет тревожить барона. Тот, чего доброго, уговорит дочь на выгодный брак, а Инари… у нее духу не хватит ответить отказом. Она станет принцессой Кассии и со временем, может, и не возненавидит мужа, но вот любить не будет никогда. Для Амари это было бы смерти подобно. Он, не задумавшись, бросил бы к ногам возлюбленной жизнь и душу, но и в ответ хотел не меньше. Уважения и дружбы — главных составляющих счастливого брака — для него всегда казалось недостаточно.
Злат, приветственно всхрапнув, понимающе ткнулся губами в плечо. Амари потрепал темно-серую гриву и проронил:
— Почему люди не такие, как ты? Они не понимают мыслей, а мне иной раз так сложно подобрать правильные слова…
На коновязь присела маленькая птичка — черная с красной грудкой и лапками; сверкнула золотистым глазком-бусинкой, ободряюще чирикнула, склонив набок крохотную головку. Амари протянул руку и загадал: если та сядет на ладонь, то он непременно останется с Инари до утра. Мысль была дерзкой и непристойной, а у него даже хлебных крошек с собой не имелось — неудивительно, что неожиданная гостья взвилась в небо.
«Конечно, не до утра», — решил Амари. Он, в конце концов, принц и не притронется к избраннице до свадьбы, но объясниться им все же следовало, невозможно и дальше пребывать в неведении.
Птичка не вернулась. Злат тяжко вздохнул, посмотрел в сторону особняка Керво, который наверняка уже считал домом, и шагнул в направлении окна. Оно располагалось невысоко, всего-то на втором уровне.
— Даже так? — засмеялся Амари искренне и беззаботно, как в детстве.
В Сурэе испокон веков лазили в окна к любимым, подобным славились как простые мореходы, так и знатные рэи, а Рейесы всегда были в числе первых. Строгие столичные нравы не остужали их жарких южных сердец. Конечно, почтенные отцы семейств не одобряли столь неподобающего поведения, но ничего поделать не могли. Пора и в холодный Нидос привносить свои традиции.
По стене дома Милагринов вился дикий виноград. Каждым аньо он рождал плоды, но вызревать те не успевали. Зато разрастался он изрядно и мог выдержать вес взрослого мужчины. Амари вскочил на коня, встал на седло, уцепился за зеленые стебли, подпрыгнул, нащупал выступ в украшающей здание лепнине, подтянулся и почти без усилий добрался до окна — наглухо закрытого. Положение было неудобным: левая рука стискивала виноградные стебли, носки сапог каким-то чудом опирались на голову правицы. Если Инари рассердится и не откроет, так долго не продержаться. Осторожно, чтобы не нарушить хрупкого равновесия, он потянулся к окну и постучал. Показалось, прошла вечность, прежде чем одна из створок медленно отворилась.
— Инари, это я.
— Видимо, вы неверно истолковали мои слова, — она выглядела недовольной. Свеча, прикрываемая от сквозняка маленькой кистью, высветила сжатые в линию губы и упрямую складку между бровей. Если бы Амари не видел ее в лесу и у эшафота, то решил бы, будто Инари в бешенстве. Голос ее, однако, оставался ровным. — То, что в Нозароке нравы достаточно вольны, еще не означает, будто подобное поведение приветствуется.
— Моя рэя! — стебли предательски затрещали. Амари не хотел перебивать, но безумная выходка грозила завершиться, причем вовсе не так, как он рассчитывал.
— Или вы спутали Нидос с Сурэей… или Моревией? — Инари схватилась за створку, намереваясь закрыть окно.
Амари попытался удобнее поставить ногу и переложить часть веса на руки. Оперся о голову правицы сильнее и едва не сорвался.
Инари испуганно вскрикнула, всю ее показную строгость как ветром сдуло. Беспокойство возлюбленной или, может, собственный страх придал Амари сил и решимости, он наконец отыскал более надежную опору, да и терять было практически нечего: его либо примут, либо нет.
— Инари! — воскликнул он. — Моя госпожа, позвольте!.. Иначе я боюсь совсем упасть… духом.
— Да-да, — прошептала она, отстраняясь и открывая настежь окно. — Ваше высочество… пожалуйста, осторожней.
Амари оттолкнулся от несчастной лепнины, повис на одной руке и, подтянувшись, сел на подоконник.
В ночном платье, с распущенными волосами Инари казалась еще прекраснее, чем днем. Золотые блики от освещавших комнату свечей трепетали по бледной коже и путались в тяжелых локонах, фиалковые глаза сияли ярче звезд.
— Инари, — он неосознанно потянулся к ней и едва не свалился с подоконника от резкого окрика.
— Ваше высочество!.. — Наваждение исчезло. Дыхание сорвалось, словно Амари на полном скаку влетел в реку. Инари качнула головой и отвернулась. Когда она зажигала оставшиеся свечи, превращая легкий сумрак в ясный день, ее руки слегка подрагивали.
Решимость на грани безумия, захватившая сердце на улице, таяла, будто лед на ласковом весеннем солнце. Спеша не позволить занять ее место робости, Амари удобнее сел на подоконнике, перекинул ноги в комнату и спрыгнул. Чтобы неминуемо упасть к ее ногам. Получилось эффектно, вот только колени подогнулись сами.
— Вам плохо? — подходить Инари не стала.
— И плохо. И хорошо. И невыносимо, — Амари попытался схватить ее за руку, но Инари отшатнулась.
— Вы пьяны, — она судорожно вцепилась в подол платья. Тонкие пальчики немилосердно скомкали ткань, но она не заметила этого.
— Верно, я пьян без вина, моя рэя, с тех пор как увидел вас, мне не мила жизнь. Есть только вы… — приблизиться больше он не решился.
— Вы с ума сошли…
— Да, я безумен. И смертельно отравлен вами.
— Ваше высочество… — она пошатнулась и оперлась о стену. — Погибший бог! Что вы такое говорите?!
«А действительно, что?» — Амари вздрогнул от этой неожиданной мысли, опустил взгляд и грустно улыбнулся. Если любовь не тревожит сердце, пробудить ее не смогут и самые пылкие слова.
В распахнутое окно ворвался леденящий ветер. Свечи испуганно колыхнулись, но не погасли. Привлеченный светом, в комнату влетел ночной мотылек и заметался, выбирая из десятка одинаковых смертей свою единственную. Амари поднялся.
— Приношу вам свои извинения, баронесса. Больше я вас не побеспокою, — сказал он и шагнул к окну. Оно оставалось призывно открытым, ветер трепал легкие занавеси, а внизу ожидал верный Злат. Хотелось спрыгнуть, не заботясь о том, чтобы ненароком не сломать шею, пустить коня в галоп по спящему городу, вырваться за стену и скакать до рассвета (или пока сам Амари не упадет от усталости). Но прежде чем встать на подоконник, он поймал мотылька и бросил в ночь — пусть живет, глупец.
— Амари… — послышалось или она действительно назвала его по имени? — Это вы извините, я не ожидала гостей… столь поздно.
Он кивнул и попытался улыбнуться. Вышло так себе.
— Амари, — повторила Инари, — я понимаю, почему вы не захотели говорить при отце, просто пришли неожиданно.
— Мое поведение неуместно, — рука вцепилась в подоконник, — как и чувства.
Инари сжала его запястье, как утопающий чахлую соломинку. В неверном свете звезд блеснули фиалковые глаза, и это показалось Амари невыносимым. Он не сумел бы сейчас вырваться или опустить взгляд.
— Я не хотела вас обидеть. Не уходите так, — Инари отдернула руку, словно обожглась. — Поймите, я не могу ответить вам взаимностью. Мы неравны.
Амари застыл у распахнутого окна:
— Это не имеет значения!
Неравенство — какая глупость!.. Она — бедная нидосская баронесса. Он — сурэйский дворянин, каким-то чудом имеющий отношение к трону. Не настолько уж и широка между ними пропасть.
— Это делает честь вам, но не мне.
— Я увезу вас в столицу к отцу! Он непременно согласится на наш брак, и никто не посмеет сказать ничего дурного, — Амари вновь опустился на колени, почти уверенный в том, что на этот раз его не оттолкнут, и поднес к губам маленькую бледную кисть. Ее кожа пахла луговыми травами, как тогда в лесу. — Я готов умолять Бастиана, если вы согласитесь.
Инари вздохнула и покачала головой. От полного грусти и нежности взгляда у Амари защемило в груди. Он выпустил ее руку, и та снова сжала тонкую ткань платья.
— Я не покину отца, пока в окрестностях Нозарока творятся мерзости, а олицетворение зла носит герцогскую цепь и смеется над всем, что дорого честным людям, — ее лицо будто осветилось внутренним светом, стало еще прекраснее.
— Я изловлю и убью зверя! И тогда, моя рэя, вы ответите мне прямо: отвергнете или станете моей навсегда, — Амари вновь припал к ее руке и отстранился. Он знал, что нужно уйти, но… Кровь Создателя! Эрохо! Ушедшие правицы! Как же ему было сложно это сделать.
Спускаться показалось слишком долго, и Амари выпрыгнул из окна, приземлившись прямо в седло. Злат сорвался с места: сначала в галоп, потом замедлился до кентера, с неистовым ржанием полетев по притихшему городу к неудовольствию многочисленных горожан. Наверняка они заплутают — слишком уж темно на улицах и дорогу спросить не у кого, но сейчас Амари это не беспокоило. Он различал впереди громаду особняка и не сомневался, что рано или поздно вывернет в нужный проулок, а пока были ветер в лицо и будоражащие ароматы ночных цветов.
***
Хайме оперся о косяк и довольно оглядел заведение. Трактир вновь наполнился завсегдатаями, а ведь было время, когда Хайме едва не отчаялся: думал, стороной обходить начнут, уехать пытался, благо Радана отговорила. Девчонка решительная тогда стала: мало, его с родственницами из дому увела, так еще соседям все доходчиво объяснила, а потом такие слова нашла, дабы люди вернулись и страх позабыли. Словно вселился в нее кто или рассказал, как действовать нужно. Вспоминать себя после погрома, учиненного незапоминающимися господами, Хайме стыдился. Обычно он ни лихих людей, ни городской стражи не боялся, а тут трясся за спиной девчонки и даже рта раскрыть не смел. Берта с Дорой немногим от него отличались, зато теперь очухались: одна глазки завсегдатаям строит, вторая меж столов носится, как угольком ужаленная.
Приветственно скрипнула дверь, впуская припозднившихся гостей. Будь в трактире больше места, не видать Вирильду из «Шпоры» этих постояльцев, недаром ночуют они у него, а харчевать все равно к Хайме ходят. Статные, гордые, местным не чета — из самой столицы приехавшие. Хотя капитан принца, судя по всему, нидосец: повадки и говор, как ни старайся, не скроешь.
К пришедшим тотчас подлетела Дора. Опустилась в глубоком поклоне, который по простоте душевной реверансом называла. Тот, что капитан, растянул губы в улыбке, жаркое да вина заказал — как обычно.
— Маинька, серое облачко, — донеслось до чуткого уха Хайме, он вздохнул и покосился на кутавшуюся в платок девушку.
Теперь Радана с людьми говорила мало, словно частью души с погибшим ушла, только с кошкой миловалась. Хайме больше не радовался тому, что руку прикладывал, дабы родную кровь с управляющим Керво свести. Сопротивлялась же девчонка поначалу, чувствовала: не кончится добром такая симпатия.
— Любезный!
Хайме поспешил к поднявшему руку капитану и застыл в подобострастном поклоне.
— Я хотел бы побеседовать с твоей родственницей, позволишь?
— Так я-то чего? — выпрямился Хайме. — Я, благородный господин, им чай не отец, указывать не могу, но и перечить не стану. Коли сговоритесь, так и пожалуйте.
При предложениях подобного рода от других завсегдатаев Хайме обычно прибавлял, что и уединенная комнатка, ежели пожелают, найдется. Сейчас, однако, посчитал это лишним: больно глаза у капитана нехорошо блеснули.
— Ты, видимо, не так меня понял.
— И такое вполне могло случиться, — всплеснул руками Хайме. — Простите, если домыслил чего неправильно.
Капитан коротко кивнул, покосился на сопровождающих его господ и распорядился:
— Позови ее.
Хайме проследил за его взглядом и внутренне похолодел. Что ж все никак от убогой не отстанут?! Радана, казалось, еще сильнее сжалась, словно почувствовала чужое внимание, даже кошку гладить перестала.
— Ой, господин, — поклонился Хайме, — не сочтите за отказ. Не в себе девка, совсем не в себе. Как беда случилась, так людей сторонится, а уж до любовных утех и вовсе…
— Трактирщик, — прервал его капитан, — ты снова неверно меня понял. Я желаю говорить с ней, только и всего.
Тон у него был такой, которому лучше не перечить, а Хайме не желал навлечь на трактир новую беду, тем более оградить от нее теперь будет некому. Он медленно отошел от стола и направился к Радане, гоня мысль о том, что если капитан посмеет причинить той вред или просто напугать, — не спустит. Раньше Хайме законов гостеприимства не забывал, а нахлебников не терпел, сейчас же сам не понимал почему, но знал: за девчонку любому в горло вцепится и на благородство и богатство не посмотрит.
— Рад…
Та его, кажется, не замечала: сидела сгорбившись, слегка покачиваясь вперед-назад, будто трава на ветру, «Маинька, серое облачко» приговаривая.
Хайме оглянулся на капитана, тот хмурился и нетерпеливо постукивал пальцами по столешнице. Ему не объяснишь насколько девчонке плохо: он разговоры говорить намерился. Чувствуя себя последней сволочью, Хайме склонился над племянницей и, стараясь подражать интонации Маклери, проговорил:
— Радушка, говорить с тобой хотят.
Подобной реакции Хайме не ожидал. Радана словно обожглась: вздрогнула, с лавки вскочила, едва не подпрыгнув. Сама бледная и глаза горят, как у ночной твари, к столу капитана подбежала, не выпуская, однако, кошку. Тот ее состояния словно и не заметил, небрежным жестом указав на свободное место:
— Садись. Мой принц хотел у тебя узнать…
— Молодой герцог? Он был здесь, — свободную руку Радана поднесла к груди. — Он погибнет этой ночью!
Хайме от подобных слов лишился дара речи. Виданное ли дело принцев герцогами называть?! А ну как решат, девка знает чего или с разбойниками связана? Да разве ж можно благородных беспокоить? А если действительно беда стрясется, так ее и обвинят!..
Капитан удивленно поднял брови, сопровождающие его господа переглянулись.
— Говорю же, не в себе она! — выкрикнул Хайме.
— Клинки! Кровь… Злой камень. Гнездо Ворона позади! — перебила его Радана. — Расколотая луна справа!.. — она задрожала, словно в тепло натопленной обеденной зале повеяло стужей. — Он не должен умереть! Спасите его!!!
— На Оружейную похоже, — заметил кто-то из завсегдатаев.
Один из господ, прибывших с капитаном, поморщился, словно от зубной боли. Ему не хотелось ехать куда-то на ночь глядя из-за бредней спятившей трактирной девки.
— Да, именно, — поддакнул еще один. — Если ехать по Оружейной к воротам, колокольня аккурат справа, на ее шпиле луна обычно и висит в это время.
— Спасите! — всхлипнула Радана. — Туман…
Хайме наконец очнулся, подскочил к ней, за косу дернул и плечом от капитана загородил — мало ли что. Тот поднялся, едва стул не опрокинул, обвел всех присутствующих прищуренным взглядом и нарочито медленно произнес:
— Если моему принцу действительно угрожает опасность, я обязан вмешаться.
Когда он хмыкнул и вышел за дверь, Хайме оглянулся. Радана, изумленно хлопая глазами, сползала на пол.
***
Стук подков по каменной мостовой гулко отражался от стен. Вокруг — ни души, и даже свечи не трепетали в окнах. Нозарок вымер, был погребен в полумраке, опустошен, лишь звезды казались живыми. Шпиль древней колокольни надвое рассекал серебристый лунный диск.
Первым опасность почувствовал Злат: коротко заржал и опустил голову, натягивая повод. Через пару мгновений и Амари ощутил чье-то незримое присутствие. В сердце шевельнулась неясная тревога, а память подкинула сон, привидевшийся накануне и сочтенный похмельным бредом. Амари ободряюще похлопал конскую шею и сжал колени, Злат коротко всхрапнул и, перейдя на рысь, резко подался в сторону, а затем — в узкий темный проулок. Ночные грабители встречались и в столице. Правда, добычу они выискивали поглупее да попроще. В Кастелле суета не стихала и в ночные часы, городская стража исправно патрулировала улицы, и на долю лихих людей оставались беспечные выпивохи да ищущие уединения влюбленные парочки, на конного они никогда не напали бы.