Мы столпились в закутке с двумя дверями, с одной стороны заставленном разным барахлом и вонючей обувью. Логически рассудив, что та дверь не наша, я поднесла пальцы ко второй — обитой уже немодным дерматином с золотистыми заклёпками. В детстве я любила из пересчитывать, и мама всегда хвалила меня, услышав правильную цифру… Под моей рукой кожезаменитель вдруг затуманился и расцвёл по всему периметру нежно-зелёной вязью рун. Защита признала меня. Нажав на ручку, я собралась войти в квартиру, но Агей неожиданно придержал меня:
— Ты уверена, что там нет ловушек?
— Если и есть, я их найду, — буркнула я. — А вам лучше подождать здесь.
— Соседи могут милицию вызвать, — осторожно возразила Света. Чьорт, а ведь она права!
— Ладно, но держитесь за моей спиной, — велела я и всё-таки ступила на порог.
Наши настороженные усталые рожи мгновенно отразились в громадном зеркале. Я зажмурилась, схватившись за амулеты. Ещё секунда — и Дала радостно замашет мне, как раньше, когда мы выходили в магазин или в поликлинику… Но Далы больше нет… Она в Нави, с мамой и с противным Велесом. У меня остался только её амулет и эти зеркала, в которых я всегда буду надеяться увидеть улыбку близняшки…
Агей, вошедший следом, сосредоточенно нюхал воздух. Яна тоже фыркала сзади. Такой дуэт сторожевых волков. Ловушек не было, я и так это знала. Разве что в сейфе, где мама хранила свои безделушки и документы, но больше от меня и я ещё в детстве научилась обходить защиту. Поэтому я просто прошла на середину комнаты и огляделась.
Зал и детская. Родители спали здесь, на раскладном диване, а у меня была тахта, застеленная постелью в крупные цветы и поверх — покрывалом с лисичками и медвежатами. И ещё у нас с Далой был ночник в виде грибка, мы рассказывали друг другу сказки от лица волшебной гусенички, которая в нём жила… Сердце защемило от нахлынувших воспоминаний. И я нащупала в кармане флакончик Олены. Сейчас решусь, выпью зелье. Узнаю, что же произошло на самом деле, отчего я попала в интернат, отчего два года оказались вычеркнуты из моей памяти…
Я достала пузырёк из кармана и уже приготовилась вытащить пробку, как с кухни донеслось громкое и обиженное:
— А кушать-то нечего!
Света. Со вздохом сунула флакончик на место и заглянула в маленькую уютную, но очень пыльную кухню. Всё осталось, как в детстве: холодильник в самодельной нише, тёплые неокрашенные доски полок и посудного шкафчика, милые занавесочки, совсем как в Избушке на курьих ножках. Самобранки вот только нет… А жаль. Потому что за тринадцать лет холодильник загнулся вместе со всеми продуктами, судя по запаху, там даже зародилась собственная жизнь. Картошка в берестяном коробе в углу кухни смахивала на сморщенные чёрные камни. Только специи в модных когда-то квадратных жестяных банках в горошек ещё пахли специями, но слежались в ископаемое.
Света смотрела на меня жалобно, то и дело сглатывая слюну. Агей перебирал картонки в шкафчике в поисках съестного. Я растерянно покрутила головой:
— Денег у нас… В сейфе есть, конечно, но это старые деньги, их у нас не возьмут…
Захар деликатно кашлянул и с глухим стуком поставил на стол замотанное в полотенце… нечто. Я хлопнула себя ладонью по лбу. Без слов. Вот балбес! Так и не расстался с горшком, стыренным у Рамона! Только что в нём варить? Если это не…
— Захар, это то, что я думаю?
Студент довольно улыбнулся, как кот над сметаной:
— Я же говорил, что пригодится! А некоторые нунукали, понимаешь!
Он развернул полотенце. Все сгрудились вокруг стола, толкаясь плечами и заглядывая в пустой горшок. Захар снова откашлялся и торжественно произнёс:
— Горшочек, вари!
— Что? — удивилась Света, а Яна презрительно фыркнула:
— Каша, фу! Мяса бы…
Агей хлопнул Захара по плечу, да так, что бедняга аж присел:
— Молодчина, студент! Курс выживания проходил, что ли?
А я неотрывно смотрела на дно горшочка, где совершенно ниоткуда появилась каша — пшеничная с молоком, распаренная и вкусно пахнущая печью и дымом. Она росла и ширилась, как сгусток плазменной инопланетной жизни. Вот уже и полгоршка, вот каша подбирается к краям, словно пыхтя от натуги и вздыхая пузырями. И только громкое: «Горшочек, не вари!» заставило её разочарованно замереть.
Очнулись мы от звона тарелок — Света деловито вынула их из посудного шкафчика и принялась протирать чистым вафельным полотенцем. Группа поддержки по-резвому расхватала кашу из горшочка и принялась молча глотать. А мне хватило и двух ложек. Нет, каша была зачётная: сладкая, идеально разваренная и заправленная маслицем, но на душе скреблись большие полосатые кошки. То ли квартира так подействовала, то ли зелье в кармане жгло…
Я оставила их в кухне и прилегла, не раздеваясь, в зале на диван. Тот самый, где спали каждую ночь мои родители. Растянулась во весь рост. Со мной всё ещё была Жаннина магическая книга, я положила её на грудь, обняла покрепче — пусть служит путеводной нитью в лабиринте воспоминаний!
Закрыв глаза, проглотила горькую до боли в языке настойку. И, только сейчас, отрезав все пути к отступлению, по-настоящему испугалась: а вдруг Олена была права, вдруг я узнаю нечто, что навсегда изменит мой мир? Вдруг мама с папой были совсем не такими, как я их представляла? И я просто-напросто загнала плохие воспоминания в самый дальний уголок мозга, заперев на ключик…
Ночник светится тусклым пятном на прикроватной тумбочке. В квартире тихо, только размеренно и громко тикают большие круглые часы в зале. Свечи. Их много. На столике, на подоконнике, на полу у кровати. Но света они почти не дают, лишь мерцают крохотными огонёчками, как светлячки. Мама, закутанная в тёплую пушистую шаль, сидит рядом со мной, держит за руку и шепчет непонятные слова. Прислушавшись, я разбираю только несколько строф: «Туманом запутаю, снегом укутаю, звездой укрою, от всего мира скрою…»
У мамы строгое лицо. Обычно она такая добрая и всегда улыбается, но сейчас… Строгая и решительная. Я что-то натворила? Неужели она сердится на меня или на Далу?
— Мама…
Она не отвечает, продолжая бормотать.
— Мама, мне страшно!
Её лицо вмиг теплеет от улыбки, мама наклоняется ко мне, и сухие прохладные губы надолго застывают на щеке. Потом я слышу торопливое:
— Ничего не бойся, доченька! Теперь всё будет хорошо. Спи.
В машине немного трясёт, но глаза у меня слипаются от усталости. Мы возвращаемся с катка — я, мама и папа, даже Дала смогла пойти с нами! Я придумала способ выносить ее из дома — в маленьком зеркальце! Мы накатались до изнеможения, папа выпил в буфете три кружки пива, поэтому машину ведёт мама. Пока я дремлю, родители вполголоса переговариваются и смеются чему-то. Шум мотора убаюкивает. Мама отлично водит машину…
Что-то неуловимо меняется в один момент, и я не сразу осознаю, что именно. Чьё-то присутствие жарким всполохом проникает в моё сознание. Кто-то страшный приближается к нам. В панике я стискиваю зубы и зову маму. Но она уже заметила. Машина ускоряет ход. Мы не едем — летим! Мамин затылок напряжён, папа тихо рычит ругательства. Тихо — чтобы не напугать меня. Безотчётно оглядываясь по сторонам, я вижу их издалека — тёмные огромные птицы стремительно приближаются. Мы на трассе одни. Ни машин, ни домов. Только деревья… И ужасные птицы! Они больше меня! Они гигантские! И злые, я чувствую их ненависть!
— Давай я поведу! — кричит папа. Мама тоже кричит:
— Не успеем поменяться! Я оторвусь!
Паника…
Удар…
Скрежет когтей по крыше машины…
Крик…
Кричу я. От ужаса.
А потом мы летим, кувыркаясь, в сторону… Машина болтает меня вниз и вверх, а я захлёбываюсь криком и замолкаю…
Мама не двигается. Папа шевелится и пытается выбраться из машины. Дверцу заело, он вышибает стекло локтем и лезет наружу. Мельком оглядывается на меня, и я вижу в его глазах бессильную ярость, отчаянную решимость.
— Папочка… Мама…
— Тшшш, медвежонок, — бросает мне папа. — Что бы ни случилось, молчи и не шевелись!
Я крепко зажмуриваюсь. Так лучше. Так не страшно… Когда не видишь… Но долго не выдерживаю — папа там, снаружи, против злых птиц совсем один!
Огромный медведь и три жуткие птицы с кожистыми крыльями на снегу. Белое, чёрное и красное… Красное — это кровь. Папа дрался, раскидывая напавших тяжёлыми лапами. Но они одолели его. Я отстёгиваю клапан ремня дрожащими, задубевшими пальцами. Я хочу к маме. Мама меня защитит.
Но она не шевелится. Она уже не тёплая и пахнет совсем чужим запахом. Её уже здесь нет, я остро чувствую одиночество… Папы тоже нет… Я съёживаюсь на полу машины, чем меньше я стану, тем безопаснее… Жуткая морда птицы, похожая на свинью, заглядывает через разбитое стекло в машину. Я не дышу.
— Придурок! — вопит монстр. — Ты убил её!
Разъярённые птицы дерутся между собой… Я не выдерживаю и снова зажмуриваюсь. Стараюсь представить себя дома, под одеялом, в спасительном коконе, чтобы никто не нашёл…
— Где девчонка? Тоже подойдёт!
— Её здесь нет!
Меня здесь нет. Мама спрятала меня туманом и снегом, укрыла звездой, скрыла своей волшбой. Меня не найдут…
Люди в форме кричат что-то… Большой дядька с усами хватает меня на руки. У него на рукавах полоски светятся в темноте. Отражают фары машин. От него пахнет табаком, резиной и усталостью. Я хочу к маме! Рвусь к ней до боли в стиснутых зубах, до боли в сжатом горле. Я не кричу. Молча отбиваюсь от пожарника. Он несёт меня куда-то, чертыхаясь и отворачивая лицо…
Дала! Где моё зеркальце? Отобрали. Сказали, разбилось. Дали другое, но там нет сестрёнки, она исчезла… Я совсем одна. Меня спрашивают про аварию, я честно рассказываю про чёрных птиц. Но никто не верит. Тогда я молчу, упрямо и отрешённо. Меня не выпускают гулять, но это неважно. Я лежу на узкой кровати без одеяла и смотрю в окно целыми днями. Тупо смотрю на голые ветки деревьев. Мне дают таблетки, от которых хочется спать. Иногда я прячу маленький кругляш за щёку, но медсестра откуда-то знает, что я обманываю её. Она ругается матом, лезет мне в рот грязным горьким пальцем, находит таблетку и пихает её прямо в горло. Я давлюсь и глотаю. И сплю… Долго. Равнодушно…
Они смеются надо мной. Я старше их на два года, нескладная, худая. Смеются над слишком короткими штанами, над моей стриженой под машинку головой, они толкают меня на пол и обзываются. Толстенькая девчонка со светлой косичкой решительно протискивается между мной и мальчишками, метко бьёт одного пухлым кулачком прямо по носу. Крепыш отскакивает в сторону и орёт. На его рубашке кровь. Мальчишки отступают. Девчонка показывает им средний палец и вопит, как заводская сирена:
— Троньте только! Всех прибью!
И поворачивается ко мне. У неё широкая улыбка, смешной курносый нос и не хватает передних зубов. Она протягивает мне руку:
— Вставай давай! Я Мария, а ты?
… Я подскочила на диване во сне и огляделась невидящими глазами. Книга у меня на груди слабо трепыхалась, подёргивая обложкой. Машинально я погладила её и села. Агей похрапывал рядом, рука на моём животе. Осторожно, чтобы не потревожить, убрала руку и тихонечко встала. В квартире все спали. Захар в одном кресле, Яна в другом, а Светино сопение доносилось из детской. Мне решительно не хватало воздуха. Побыть одной. Найти ответы на все вопросы.
«Лента памяти» пробудила запертые до этого момента воспоминания, и я ничуть не сомневалась, что всё случилось именно так, как увиделось во сне. Огромные летучие мыши почудились мне птицами, наверное, тогда я ещё не знала об упырях. Кощей убил моих родителей. Маму случайно, а папу намеренно. И именно когда я думаю об этом, мне резко не хватает воздуха…
Я очнулась в тот момент, когда подпирала кирпичиком кодовую дверь подъезда. Вышла подышать, совершенно не сознавая этого, всё ещё с книгой, прижатой к груди. Словно она могла мне помочь. Во всём теле горело, как будто сон разжёг мини-пожар. Давило и сжимало горло, то ли слёзы, то ли ярость…
Я села на скамеечку возле песочницы во дворе, вытянула ноги, закрыла глаза. Пальцы нащупали шелковистую закладку — перо освобождённой птицы из сна. Тут же вернулись кадры из просмотренного только что фильма про моё детство. Маруся со своей щербатой улыбкой, подавшая мне руку с щедростью настоящей доброй феи. Тогда я еле выдавила ей в ответ своё имя, и оно было первым словом чуть ли не за два года. День за днём Машка выводила меня из сумрачной детской депрессии, тормошила и заставляла учиться защищать себя от злых мальчишек и не менее злых девчонок…
Шум хлопающих при торможении крыльев заставил меня вздрогнуть и оглянуться. Но вместо ожидаемой птицы я увидела подсевшую на край скамейки незнакомку. Женщина была молодой и довольно экстравагантно одетой. Первое слово, пришедшее мне в голову, было «панк». Второе — «гот». Потом «эмо». И мысли застопорились. Она не может быть всеми тремя вместе! Однако… Чёрные джинсы, кожанка, оранжевая футболочка с черепушкой, плюс невообразимая причёска из маленького хаера, раскрашенного в синий и зелёный, перья в волосах и на серьгах, густо подведённые тёмным глаза, неестественно длинные ресницы… Маленькой рукой, затянутой в кожаную перчатку с заклёпками, женщина поднесла сигарету ко рту и закурила, звякнув настоящим Зиппо. Тёмный лак на ногтях блеснул красными всполохами. Я разглядела кружавчики на оборке перчатки и совсем растерялась. Новый стиль? Новая мода? И вообще, что она тут делает ночью глубокой? Чего от меня хочет?
Женщина молчала, и мне пришлось кашлянуть. Она медленно повела светлыми глазами, в радужках которых словно играло шампанское — такие они были изменчивые. Глянула пристально:
— Куришь? — и протянула начатую пачку сигарет. Мне тут же вспомнилась Дала:
— Курить вредно.
— Когда перед тобой вечность, понятие вредного смазывается, — у неё был низкий, хриплый, меланхоличный голос.
— Вы что, тоже эта… богиня?
— Баг-гиня! — коротко хохотнула она и уже серьёзно добавила: — Нет, но знакома.
Нахмурившись, я буркнула:
— А чего от меня хотите?
— Мне казалось, что у тебя есть вопросы, — она стряхнула пепел с сигареты, спокойная, как танк, закинула ногу на ногу. — Задавай.
На миг мне стало смешно. Потом страшно. А потом всё равно. Тоже мне, справочное бюро!
— Как убить Кощея Бессмертного?
— Ответ в самом вопросе, — она пожала плечами. — Его нельзя убить, он бессмертен.
— Так что, все эти разговоры про иглу, яйцо, утку… Всё это сказки?
Разочарование.
— Почему сказки? — усмехнулась она. — Кощей же не дурачок, после нескольких покушений он ту иголку изловчился спрятать в корзинке для рукоделия матушки Макоши. А у неё там иголок — тьма и ещё половина.
— И никто не попытался найти?
— Окстись, деточка. Каждая игла — это жизнь, все их сломать, что ли?
— Спасибо за помощь, — съязвила я. Нет, ну правда, пришла с ответами, а ответов и нет!
— А ты вопрос перефразируй, — флегматично посоветовала женщина, отбросив сигарету. Мы обе внимательно проследили за полётом разгоревшегося в последнем усилии окурка, и я вздохнула:
— Ладно. Тогда как победить Кощея?
— Во-от! Уже лучше! — она одобрительно кивнула. — Победить его может только ярость, замешанная на дерзости. А у тебя, насколько я могу судить, есть и то, и другое.
— Я ведьма-недоучка, куда мне тягаться с Кощеем!
— Он не увидит угрозы в юной ведьме, так что у тебя есть все шансы. А ещё у тебя есть спутники. Каждый сыграет свою роль в нужное время.
— А поконкретнее ничего нет? — поморщилась я. — Всё какие-то общие пафосные фразы…
— Ну извини, — женщина невозмутимо пожала плечами. — Ты отлично импровизируешь, я в этом убедилась на личном опыте.
Поколебавшись, я вытащила перо из книги и протянула ей. Алконост усмехнулась:
— Оставь себе. Вдруг понадоблюсь.
— Мне бы армию… — со вздохом ответила я.