— Взять их! — заорал один из людей Аппия, обнажая меч.
Не успел я опомниться, как окружившие нас всадники уже готовы были броситься на нас, вскинув щиты. Что уж говорить, в стражу капитулов брали лучших из лучших, и потому слаженность их действий была если не идеальна, то близка к ней. Домнин успел обнажить свою спату, отражая брошенный на него аркан, мне же с моими навыками конного боя повезло гораздо меньше, и вскоре я ощутил на своей руке затянувшуюся петлю, лишившую меня возможности дотянуться до оружия. В следующее мгновение сильный рывок едва не выбил меня из седла, и, если бы не очередной удар Домнина, перерезавшего опутавшую меня веревку, позорного падения было не избежать.
Резко развернув Хлыста, вставшего от такого недружелюбного с ним обращения на дыбы, я бросил все силы на прорыв, вжавшись в седло и обхватив рукой конскую шею. Еще пара арканов тут же бессильно прошлись по моей спине, а я уже судорожно размышлял над тем, как вырваться из окружившего нас кольца. Спас положение Домнин, чей огромный боевой конь, с места перейдя в галоп, буквально опрокинул вставшего на его пути всадника, образовав приличных размеров брешь. Краем глаза отметив, что Альвин также устремился вслед за Домнином, я не стал терять времени даром, уцепившись за Хлыста подобно клещу и направляя его в ту же сторону. Но стражи капитула не была бы стражами, если бы три десятка воинов ее не смогли остановить трех ударившихся в бега юнцов, пусть один из них и был фактически уже полноправным членом касты катафрактариев.
Альвин, чье отношение к выбору лошади на этот раз сыграло с ним злую шутку, попался первым. Арендованная им кляча больше подходила для неспешных прогулок теплым вечером после дождя, нежели для поддержания заданного конем Домнина темпа. Таранный удар щитом вынес Альвина из седла, и тут же почти десяток бойцов принялись методично вязать лежащего ничком инженера. Помышлять о побеге уже не было смысла, и потому я, вновь развернувшись, ринулся в гущу боя, на ходу раздавая удары во все стороны плоской частью меча, пытаясь если не остановить это бессмысленное избиение, то хотя бы отвлечь внимание на себя. Сзади я услышал, злобные крики Домнина, также схватившегося в орденцами, но вскоре и эти звуки для меня померкли. Удар по незащищенной голове едва не лишил меня сознания, и, с трудом справляясь с нахлынувшей волной боли, я в последний раз скрестил клинки с ближайшим ко мне воином, успев даже отразить пару его ударов.
Продержаться хотя бы минуту мне не удалось, да и не имело особого смысла. Вскоре меня придавили щитами, повалили, и принялись связывать, попутно награждая ударами по ребрам и животу. Дважды меня вырвало и трижды сознание моё ускользало куда-то в темноту, окружающий мир плыл перед глазами и взрывался снопом искр. Вскоре бить меня перестали, а также, судя по звукам, и остальных. Окружающая действительность неумолимо ускользала от меня, но я изо всех сил держался, пытаясь справиться с накатывающей слабостью и тошнотой. Подобно мешку с репой меня закинули в седло, где я от острой боли в ребрах чуть снова не потерял сознание. Следующей остановкой для меня стала камера в глубоких подвалах капитула в Стаферосе.
Глава 4
Цикута, она же кошачья петрушка, очень коварное и крайне ядовитое растение. Из семян его и корневища можно извлечь масло, которое при попадании в желудок вызывает тошноту, головокружение и колики, затем начинаются судороги, заканчивающиеся, как правило, параличом или смертью. Масло из семян по вкусу и запаху похоже на масло из кантаррского тмина, и потому, добавив его в еду, отравляемый, скорее всего, не почувствует разницы.
Эрих Фитцрейх, Флора и фауна срединных земель.
— Я никогда не надеялся, что из младшего моего сына возможно будет вырастить кого-то, кто сможет умножить славу нашей семьи. Но я и подумать не мог, что ты начнешь меня позорить!
Отец как всегда восседал на своем высоком кресле, внешне напоминающем трон. Чисто выбритое лицо его, испещренное сетью мелких морщин, на котором заметно выделялись серые, почти сверкающие глаза, было обезображено маской гнева. Вцепившись руками в подлокотники, он уже достаточно долгое время высказывал мне всё, что думает по поводу событий минувших недель.
— Ты — сын Всадника! Твои предки были лучшими воинами императоров со времен становления империи, элитой этого мира, а ты позволил каким-то вшивым клирикам затолкать тебя в пыточные подвалы! Будь в тебе хоть толика истинной крови стаферита, ты бы не облажался, попавшись, как какой-то вор! Вместо здравых действий ты решил устроить цирк, подключив ко всему этому балагану своих скудоумных друзей!
На миг я почувствовал легкий укол совести, но вскоре взял себя в руки, стараясь не слушать все упреки, обращенные в мой адрес.
— На средства, которые я жертвовал в карман этого гнилого старикашки, можно было бы создать хоть десять новых орденов, а он еще позволяет себе наносить мне оскорбления!
Далее следовал монолог, в котором отец поносил и орден и Великого магистра в частности, даже не удостаивая вниманием такую мелкую букашку как кир Трифон, всю суть которого было достаточно сложно передать человеку интеллигентному и образованному.
В тот день, когда нам не посчастливилось столкнуться со стражей капитула, посланной в Гнездо на место убийства, как я предполагал, Анны Деган, всех нас троих, избитых и связанных, доставили в капитул по подозрению не только в похищении важных улик и вмешательству в следственные дела, но еще и по обвинению в колдовстве, касавшейся по большей части Альвина. Целый день и всю ночь мне пришлось провести на гнилой соломе в камере размером три на четыре шага, скорчивший от боли и холода. Я не знал, что случилось с Альвином и Домнином, не знал, как долго мне придется сидеть здесь в ожидании непонятно чего, и уж тем более не знал, что будет дальше. Только на следующий день из какой-то срочной поездки вернулся Трифон, перепуганный поднявшимся шумом и тем, кого же идиоты из стражи капитула поместили за решетку.
Меня споро вытащили на свет божий, помыли, перевязали, накормили и посадили у камина отогреваться. Сам старший дознаватель к тому времени опять куда-то отбыл, а ко мне в гости пожаловал Люций, правая рука моего отца, который и забрал меня в резиденцию Кемман на Храмовых холмах, в которой я в итоге пробыл последние недели, пока, как говорится, суд да дело.
— Если бы этот демонов старик не был бы одной ногой в могиле, я бы спросил с него стократ. А что касается тебя…
Тут отец сделал многозначительную паузу, будто собираясь с мыслями.
— Теперь придется другому человеку заведовать работой кабинета дознавателей. Этот твой Трифон отправился в один из отдаленных капитулов замаливать свои грешки. Расследование, по счастью, установило неправомерность его действий, а дело, которым ему было поручено заниматься, передали в ведение Августина Цикуты.
При этих словах я чуть не лишился дара речи. Моя давняя неприязнь к Трифону, обострившаяся до предела в последнее время, наконец подошла к своему логическому завершению, однако я не испытывал ровным счетом никаких чувств. Ни банального злорадства, ни радости, ни облегчения. Я не сомневался, что сняли его только затем, чтобы задобрить могущественные семейства Стафероса, отпрысков которых посмели обидеть представители ордена, действовавшие по приказу старшего дознавателя. Так или иначе, теперь не только меня и прочих светских служащих кабинета дознавателей не допустят до расследования убийств, но и весь кабинет в целом, дабы, принеся его в жертву высшей цели, отвести всяческие подозрения.
— Ты не понимаешь, — наконец я подал голос, дослушав двухчасовую речь отца до конца, — орден специально не допускал всех, кто не давал клятву Антартесу, до этого дела, опасаясь утечки информации. Эти убийства — дело рук какого-то спятившего инженера и орден отчего-то не хочет, чтобы об этом стало известно…
— Думаешь, мне это неизвестно? Я всегда чувствую, когда клирики начинают суетиться, пытаясь прикрыть собственное дерьмо, как и в этот раз. И я бы не стал осуждать твои действия, если бы прежде ты известил о них меня, не став действовать наугад и не убедившись в том, что дело это принесет пользу своей семье и лично тебе.
— Но если они что-то скрывают, значит, из этого в самом деле можно извлечь пользу.
— Может быть. Но это не в твоих силах.
В глазах его сквозила такая холодность, что я почувствовал полнейшее опустошение и обреченность.
— Ты еще слишком юн и неопытен, тебя никто не воспринимает всерьез. По большей части из-за того, что ты и в самом деле не представляешь из себя ничего, заслуживающего внимания.
— Но я опередил людей Трифона, достал то, что помогло бы приблизиться к разгадке!
— Ты облажался! Первая же твоя ошибка стала последней, и теперь у тебя не осталось ни единого шанса начать всё с начал. Назревает очередная война с ахвилейцами, и скоро мне придется перебираться в Текрон, куда со мной поедет твоя мать и Фирмос. Виктор останется приглядывать за делами семьи и за тобой в частности.
— Я…
— Но это не означает, что тебе придется сидеть сложа руки. Мне нужно знать, что затевается в ордене, знать всю подноготную этого святого братства, и потому ты, возможно, должен будешь принести клятву Фениксу.
— Но ведь тогда я не смогу действовать в интересах семьи. Давший клятву, навеки остается связанный узами верности ордену и магистрам.
Довольная ухмылка перечертила разгладившееся ненадолго лицо отца. Он задумчиво откинулся на спинку своего кресла и вытянул ноги, как будто давая мне время придумать ответ самому.
— Как давно ты последний раз чувствовал присутствие Антартеса, сын мой?
— Что ты имеешь в виду?
Вопрос этот показался мне совершенно неожиданным, и я даже не нашелся, чем ответить.
— Два десятка лет тому назад он последний раз явил себя в Большом храме Феникса. Говорят, раньше его видели едва ли не каждый год, и каждый раз он творил истинные чудеса. Теперь же, кажется, наш божественный защитник как в бездну канул.
— Ты думаешь, клятва перестала действовать?
— Из проверенных источников мне стало известно, что большая часть артефактов, сотворенных Антартесом, утратила свои свойства. И у меня есть все основания предполагать, что и слова клятвы теперь — не более чем слова.
— А если нет? Ведь тогда мне придется следовать пути святого братства до самого конца и, более того, принять обет безбрачия.
Но вместо ответа отец только рассмеялся, одарив меня одним из своих не самых приятных взглядов. В нем можно было прочитать всё, начиная с небрежения и заканчивая полнейшим равнодушием, и внутренне я содрогнулся, столкнувшись с таким к себе отношением, успев уже от него немного отвыкнуть на службе в рядах ордена.
— Ты действительно еще слишком глуп, раз веришь в то, о чем говорят святые братья. Ступай и больше не делай глупостей.
С этими словами мне не оставалось ничего иного, кроме как покинуть не слишком гостеприимный отеческий дом. Мать же, как и всегда, умчалась на очередной великосветский прием, и увидеться за всё это время нам довелось лишь раз, да и то мельком. Всем, казалось, нет до меня никакого дела, и, как только шум вокруг произошедшего столкновения на Новом тракте наконец улегся, я окончательно выбыл из поля зрения моей семьи, удовлетворенной какими-то одним им известными преференциями, выбитыми из святой братии. Вечером того же дня я всё же смог выйти на связь с Альвином и Домнином, и, когда сумерки уже почти перешли в ночную тьму, мы встретились на террасе полюбившейся всем нам «Эвридики».
Большая часть лица Домнина, та, что не скрывалась под бородой, представляла собой не слишком хорошо заживший синяк светло-лилового оттенка. Я сам до сих пор мучился от болей в сломанных ребрах, которых насчиталось аж четыре штуки, но по сравнению с остальными пострадал не так уж и сильно. Альвин же и вовсе более напоминал ожившего мертвеца, чем шестнадцатилетнего юношу, только вступившего в период своего расцвета, поскольку бледное до синевы лицо его в подживающих ссадинах и порезах на любого могло напустить страху. Не знаю, что стало с теми стражами капитула, которые в тот злополучный день пленили нас, но, мне кажется, как минимум, столь почётного звания им уже не носить никогда.
— У этого Аппия, как оказалось, случился удар. Пожалуй, проведи он пару месяцев после него в постели, и снова смог бы исполнять свои обязанности. Если бы не свернул шею при падении.
Слова из Альвина выходили как будто бы с трудом, и губы его при этом едва шевелились. Возможно, сказалось сотрясение, от которого он еще не успел оправиться, а может, и потеря бесценных для него листов с заклинаниями, которые могли бы существенно расширить имеющиеся познания молодого инженера.
— То-то он такой бордовый был, — многозначительно покивал головой Домнин.
Как оказалось, свой амулет Альвин в пылу битвы умудрился потерять, что сильно замедлило процесс определения наших личностей. К счастью, реликвию потом нашли и вернули законному владельцу, но до этого благородному отпрыску семейства Ваззар пришлось полежать точно в таком же каменном мешке, в котором находился и я.
Постепенно разговор наш стал отходить от событий минувших недель, и я решил пожаловаться на своё нынешнее незавидное положение.
— Отец хочет, чтобы я принес клятву, — фраза эта прозвучала в гнетущей тишине сгустившейся ночи как раскат грома.
— Он что, шутит?
— Боюсь, что нет. У него, по всей видимости, есть какие-то основания полагать, будто клятва эта не сработает. Вопрос в том, есть ли такие же основания у орденских братьев?
— Клятва не будет действовать только в одном случае. Неужели ты имеешь в виду…
— Отец полагает, будто Антартес покинул нас.
— Чушь! — кубок Домнина с треском обрушился на столешницу, отчего вино щедро расплескалось во все стороны.
Я никогда не считал Домнина человеком излишне верующим, но, поскольку Антартес был покровителем всех воинов, тот относился к нему с должным уважением. Не удивительно, что мои слова были встречены таким отпором.
— Успокойся, друг мой. Если бы я был в этом уверен, то нисколько бы не переживал насчет неминуемого посвящения. Я бы мог предположить, что отец просто пытается от меня откреститься, но он обычно никогда не выбирает окольные пути.
— Так ты думаешь, с Фениксом что-то не так?
— Кроме слов отца у меня ничего нет. Как бы то ни было, всё, что мы сделали до этого, пошло псу под хвост, а потому, лишившись столь важных улик, придется от всего отказаться.
Лицо Альвина, зловеще располосованное падающим от светильников светом, в этот момент как-то чудно преобразилось. Рука его метнулась к сумке, лежащей рядом, и, пошарив там пару мгновений, извлекла наружу какой-то сверток, при более близком рассмотрении оказавшийся картой. Он будто специально выжидал момент, дабы похвастаться собственным достижением.
— Хоть мне и порядком растрясли мозги, цифры эти я не забуду никогда.
— Так ты нашел остальные места убийств? — в голосе Домнина слышалось неприкрытое восхищение и даже почти щенячий восторг.
Всё-таки внешний вид его порой бывал очень обманчив, и под внешностью взрослого сурового мужа скрывался любопытный и азартный юнец, любитель авантюр и загадок.
Налетевший было порыв ночного ветра едва не вырвал из ослабевших пальцев Альвина его драгоценность, но я вовремя придавил карту своим кубком, не дав ей сбежать.
— Это какая-то шутка? — внимательно рассмотрев карту и поднеся к ней почти вплотную снятый со стены светильник, Домнин будто не поверил собственным глазам.
— Где-то мне уже доводилось слышать этот вопрос, — задумчиво произнес я, попытавшись выдавить из себя смешок. Из-за сломанных ребер получилось крайне неестественно, однако никто не обратил на это внимания.
— Сам посмотри, это же демон его разбери что.
Поднеся поближе источник света, я стал разглядывать не слишком подробную, несколько мятую и заскорузлую от частого использования карту. На ней Альвин успел сделать множество разных пометок своим неразборчивым почерком, совершенно сбивающих с толку. В месте, где должен был находиться Стаферос, стояла жирная точка, которую наискосок пересекали две линии, образующие крест.