Стала читать, но буквы расплывались от набегающих слез. Оказалось, быть сильной, когда тебя запирают в подвале, не так-то просто. В конце концов книгу я отложила и направилась в дальний конец помещения. Обследовала ванную, подпрыгнула, пытаясь дотянуться до сложенной лестницы. Слишком высоко, я даже кончиками пальцев не могла к ней прикоснуться. Со всех сторон обсмотрела подъемник. Немного повеселевшая, вернулась обратно — никакого монстра в подвале не было.
Но уверенность потускнела вместе с приходом ночи. Окружающий меня мирок не изменился, в нем по-прежнему царил полумрак. Но глаза слипались, тревога нарастала — за весь день папа так и не спустился вниз, и полумрак, совсем недавно казавшийся мне уютным, вдруг стал пугать.
Я лежала, до носа укрытая одеялом. Закрывала глаза, и тут же открывала вновь, потревоженная то ли шорохом, то ли отголоском звука. Долго вглядывалась в дальний конец подвала и, успокоенная, вновь опускала тяжелые веки. Так продолжалось до тех пор, пока я окончательно не сдалась цепким лапам сна.
Странно было просыпаться не от солнечных лучей, скользящих по лицу и норовящих заглянуть под веки, не от шума за окном или крика мамы. Даже будильник и тот не прозвенел — здесь его просто не было. Я проснулась все в том же полумраке, освещаемом лишь бра на стене и голой лампочкой на потолке. Поежилась от холода — во сне умудрилась скинуть с себя одеяло.
Я обула тапочки, прошлепала к лестнице и, задрав голову вверх, позвала:
— Папа!
Тишина. Интересно, меня вообще слышно на верхней половине дома? Вздохнув, я вернулась к кровати, вновь принялась за чтение. Меня отвлек странный шум, раздавшийся несколько минут спустя.
Монстр.
Это и впрямь было похоже на глухой рев затаившегося зверя. Но потом к реву присоединилось странное постукивание, и наступила тишина. Я медленно отложила книгу, медленно спустила ноги с кровати и осторожно направилась в ту сторону, откуда доносился звук.
Вернулась, схватила в руки самую тяжелую книгу. Подкралась к «сейфу» в стене. Открыла, держа наготове книгу и готовясь мгновенно нанести удар. И перевела дух. Смешно было бы, если бы я расколола надвое тарелки и чашки.
В подъемнике стоял поднос, на который мы обычно ставили чистую посуду — стекать. На нем — тарелка с гренками, яичница с подгоревшими ломтиками бекона, апельсиновый сок и маленькая шоколадка с орехами. Я смотрела на этот нехитрый завтрак и пыталась понять, отчего мне так тревожно. Удивительно, но поняла не сразу. Папа не принес мне завтрак сам, а предпочел просто спустить его вниз.
И я готова была поклясться, что раньше в нашем доме никакого подъемника не было. Значит, папа сделал его специально, вместе с кроватью, шкафом и со всем остальным. Он несколько месяцев готовился к тому, чтобы запереть меня здесь.
Ужас вцепился в меня своими ледяными пальцами. Сжал так, что я на секунду забыла, как дышать. На глаза опять навернулись слезы, и я упрямо тряхнула головой. Плакса, плакса. Если бы Ал был тут, он сказал бы именно это, насмешливо тыча в меня указательным пальцем. Наверное, его невидимое присутствие помогло мне. Я взяла поднос нетвердыми руками, донесла до прикроватной тумбочки. Жевала медленно и неохотно, но съела все до последней крошки, только батончик припрятала на потом, а поднос с грязными тарелками вернула на место.
И сидя на кровати, обескуражено глядя на закрепленную наверху лестницу, вдруг с холодной отчетливостью поняла: я здесь надолго.
Прошлое #2
На третий день после своего заточения я услышала наверху шум шагов и громкие голоса — грубоватые, мужские. Я затаилась внизу, даже дышать старалась тихо. Выжигатели. Те, кто хотят забрать меня от папочки, выжечь на груди клеймо, которое запечатает мой дар, и позволявший мне видеть все эти странные вещи. А что потом? Я не знала… но боялась узнать.
Я сидела тихо как мышка, пока и шаги, и голоса не затихли. Затем робко подошла к лестнице, поймав себя на том, что широко улыбаюсь. Все закончилось. Наконец все закончилось.
Я долго стояла на холодном полу в ожидании момента, когда распахнется люк и появится папа. Ведь Выжигатели ушли, нам больше нечего бояться.
Папа не появился. Ни тогда, ни несколько часов спустя. Моя улыбка давно поблекла, ноги в тонких носочках замерзли. Я забралась на кровать, зарылась в пуховое одеяло с головой, старательно пытаясь заснуть и надеясь, что меня разбудит папа.
Вот только голос, пробудивший меня ото сна, на папин был не похож ни капли. Тихий, девичий, немного робкий.
— Кармаль, — робко позвал он меня.
Поразительно, но этот голос я узнала в то же мгновение, как услышала, хотя с нашего расставания прошло почти два года.
Дарлин. Не знаю, как, но моя кукла попала сюда.
Я распахнула глаза, предвкушая увидеть шоколадные кудряшки и голубые глазищи, и тут же растерянно захлопала ресницами. Перед кроватью стояла девочка, по виду лет двенадцати-тринадцати. Высокая, худенькая, с распахнутыми карими глазами, черными волосами, доходящими до груди.
Я растерянно смотрела на незнакомку, невесть как появившуюся в подвале. Повернула голову, чтобы убедиться — лестница по-прежнему висела наверху, вне моей досягаемости. Тогда как эта девочка попала сюда? Я перевела на нее взгляд и тихо ахнула. Кожа незнакомки стремительно теряла краску. Тускнела, даже не бледнела — серела, словно выцветая. Я не понимала, что происходит, только лишь смотрела испуганно на девочку, словно сошедшую с черно-белого снимка. Сглотнула.
— Я тебя пугаю? — наклонив голову набок, спросила она. Спросила голосом Дарлин — таким знакомым, хоть и почти позабытым.
— Ты разговаривала со мной вместо Дарлин, — внезапно осенило меня.
— Конечно. Куклы ведь не умеют говорить, — серьезно ответила она. — И я пыталась сказать тебе, что меня зовут иначе, но ты не хотела слушать. Ты очень упрямая.
Я не могла понять, сказано это было с раздражением или восторгом? Но не это сейчас меня волновало.
— Кто ты? Я хочу сказать… откуда ты и как попала сюда?
— Меня зовут Лили-Белла. — Она вдруг замялась, опустила глаза в пол, словно не решаясь продолжить.
— Ты ведь мертвая, верно? — спросила я и быстрым движением облизнула враз пересохшие губы.
Девочка с необычным именем подняла на меня взгляд. В нем я прочитала облегчение.
— Значит, ты меня не боишься?
Я неопределенно пожала плечами. Видала и пострашней. Перед глазами всплыли лица тех, кого я видела когда-то. Искалеченные, изувеченные… Выбравшись из-под одеяла, еще хранившего тепло моего тела, я подошла к Лили-Белле. Обошла ее кругом, оглядела со всех сторон.
— Ты невредимая, как будто живая, — хмуря брови, сказала я.
Она улыбнулась какой-то грустной улыбкой.
— Та Сторона запоминает людей такими, какими они были в момент смерти или за несколько мгновений до нее. По большей части, это просто иллюзия. Ну сама подумай, как будет передвигаться человек, которому во время смерти — в автокатастрофе например — отрезало ногу? Не будет же он скакать на одной ноге? Или человек, чье тело растерзано на части — такое редко, но все же бывает, — как будет выглядеть для всех остальных он? Не невидимкой же. Вот Та Сторона и дорисовывает его образ, делая его более-менее цельным. Некоторым из нас повезло выглядеть нормальными, некоторым — не очень.
Лили-Белла говорила жуткие, пугающие вещи — слишком жуткие для двенадцатилетней девочки, — но я старалась отгонять возникающие перед глазами картины и слушала, затаив дыхание.
— Та Сторона? — эхом отозвалась я.
Лили-Белла важно кивнула.
— Ты — ее часть. Ты обладаешь редким даром. Но ты гасишь его, пытаешься от него отстраниться, не понимая, что он — важная часть тебя. Нельзя отказываться от того, что даровано тебе природой.
— Природой? Разве магия — не дар Сатаны?
Лили-Белла пренебрежительно фыркнула. В глазах ее появилась злость и стало очевидно, что она куда старше, чем кажется на первый взгляд.
— Сатана — выдумка людей. Жалких, немощных и трусливых. Религиозных фанатиков, которые с пеной у рта утверждают, что призраков не бывает. А я вот она есть. Ты ведь не считаешь, что я — лишь иллюзия, уловка Сатаны?
Я молчала, не зная, что и сказать. Мне с малых лет внушали, что магия — это нечто порочное, грязное. Проклятие. Одержимость. Крючок, с помощью которого Сатана управляет разумом и поступками других. Я вновь оглядела Лили-Беллу. Она казалась такой настоящей, но уж точно не принадлежала нашему — или, точнее, моему — реальному, миру.
— Я не буду наседать, — мягко сказала моя странная знакомая. — Когда ты перестанешь подавлять свой дар, когда он станет частью твоего существования, ты все увидишь сама.
Она не уточняла, что именно, а я и не спрашивала.
— Я следила за тобой — все это время. Не всегда, конечно, но я появлялась рядом с тобой. Даже тогда, когда ты от меня отказалась. — В голосе Лили-Беллы явственно прозвучала обида. — Но я не пойму, как ты очутилась здесь. И почему пустует твоя уютная спаленка наверху? Нам так хорошо в ней игралось!
Теперь я узнавала в Лили-Белле свою Дарлин, которая когда-то помогала мне зашивать лапу у многострадального Рича. Я вздохнула и поведала странной девочке свою историю — о людях, которые жаждали вырвать меня из привычной обстановки.
По окончанию моего рассказа Лили-Белла впала в задумчивость. Стояла, покусывая нижнюю губу и устремив невидящий взгляд куда-то поверх меня. А я, ежась от холода, вновь нырнула в постель.
— Ничего, папочка скоро выпустит меня отсюда, — бодро проговорила я. — Ему просто нужно убедиться, что Выжигатели больше не вернутся.
— И тебе здесь не страшно? — удивилась Лили-Белла, озираясь по сторонам. — Ты — храбрая девочка.
Мы еще долго болтали о всяких пустяках. Я не решалась расспрашивать ее о жизни на Той Стороне — мне казалось, что она там не такая уж и веселая. Иначе как объяснить, почему мертвая девочка вдруг решила подружиться с живой?
ГЛАВА 8
Настоящее
За завтраком я пыталась связать воедино ниточки уже известной нам информации. Опрошенные вчера подруги Эмили Монаган — те самые, что ждали ее в баре, ничего нового не сообщили. Одна из них показала смс, отправленное в половину десятого ночи, в котором Эмили написала, что опоздает. Алиби Рори Монагана подтвердили несколько человек, включая его друзей и бармена.
Мать Эмили, Кассандра Гринч, после жуткой новости о смерти дочери попала в больницу с подозрением на сердечный приступ.
Единственный, кто сообщил нам хоть что-то полезное, была соседка Эмили, милейшая миссис Кломри. Она рассказала, что видела из окна, как миссис Монаган покидает в дом и идет по направлению к парку. В руках — сумочка, одета в светлый костюм — слишком облегающий и нарядный для обычной вечерней прогулки.
Судя по всему, Эмили Монаган после той роковой встречи собиралась все же навестить в кафе подруг, но кто-то неведомый разрушил все ее планы.
Миссис Кломри указала время, когда видела выходящую из дома Эмили — несколько минут десятого. В девять часов вечера начинался ее любимый сериал. Детективный. Нетрудно представить, насколько ее воодушевило то, что она сама примерила на себя так часто виденную роль важной свидетельницей.
И каждый, буквально каждый опрошенный нами человек, считал нужным подчеркнуть, какая шокирующая эта новость и какой чудесной женщиной была Эмили Монаган. Никто — включая меня саму — не мог понять, зачем кому-то понадобилось ее убивать…
Ее любили друзья, ее глубоко уважали коллеги — за силу духа, за сострадание. Вместо того, чтобы на волне успеха первой книги написать вторую, третью, Эмили предпочла вести скромную колонку в газете и ухаживать за инвалидами в клинике своего мужа. Женщина с чистой душой, теперь уже запятнанной смертью.
Я позвонила лучшей подруге Эмили, актрисе Айрин Нолан, и она, глотая слезы, заверила, что вылетит из столицы первым же рейсом.
Отвезла Лори в школу. Урожденная Лорен Лунеза чинно поцеловала меня в подставленную щеку и зашагала к крыльцу. Ее тут же облепила стайка поджидающих ее подружек. В груди разлилось тепло. Лори не пошла по моим стопам, не стала волком-одиночкой. Она вообще по характеру была совсем другая — более светлая, жизнерадостная. В ее характере было многое от отца, что меня, как любую мать, желающую, чтобы ее дитя была на нее похожа, немного огорчало. А с другой — эти отличия радовали и дарили надежду, что ее жизнь пойдет по совершенно иному пути.
Я проводила взглядом Лори и тронулась с места только тогда, когда она скрылась в здании школы. По дороге в участок попала в пробку — довольно редкое явление для нашего города. Внезапно мучительно захотелось курить. Воровато оглядевшись по сторонам, я вынула из сумочки пачку сигарет. Щелкнула зажигалкой, с наслаждением затянулась.
При Лори я никогда не курила — дочка и понятия не имела о моей пагубной привычке. Первую в своей жизни сигарету я выкурила с полгода назад — в ту пору, когда у Лори начались кошмары. Я знала их природу, и это знание отравляло мне жизнь. Выдыхая ровные кольца дыма, я рассеяно подумала, что этой глупой и бесполезной привычкой лишь добавляла в свою жизнь отравы.
На работу я безбожно опаздывала. Решила, что нет особой разницы — опоздать на двадцать минут или же на полчаса, поэтому зарулила в кафе. Купила кофе себе и Дилану Линну — единственному человеку во всем отделе, которого я могла переносить. Правда, и он не был лишен недостатков — наши вкусы в отношении бодрящего напитка категорически не совпадали: если я пила крепкий кофе, без сахара, сливок и прочей мешающих настоящему вкусу кофейных зерен ерунды, то Дилан, к моему безграничному изумлению, предпочитал каппучино с густой пенкой, щедро обсыпанной стружкой шоколада. Как девочка, ей-богу.
Разумеется, мой новоиспеченный напарник уже был на месте — белые волосы уложены волосок к волоску, на безупречном пальто и светлых брюках — ни единой складки. Как же он меня раздражал! Взгляд Феликса остановился на стаканчике кофе в моих руках.
— Это не для тебя, — бросила я вместо приветствия. Флетчер лишь усмехнулся уголком губ.
Завидев меня, Дилан открыл рот, явно готовясь прочитать нуднейшую нотацию. Ему тридцать два, мне двадцать шесть, и он считал, что ему по статусу положено меня поучать. Но стоило протянуть ему стаканчик с кофе, Дилан тут же сменил гнев на милость. Взгляд глубоких карих глаз подобрел. Линн сделал хороший глоток кофе и стал похож на объевшегося сметаны кота. Я закатила глаза и села за стол, готовясь слушать новости.
Дилана можно было обвинить в чем угодно: в паталогической страсти к куклоподобным блондинкам, в умении в его не таком уж и юном, в общем-то, возрасте, напиваться до беспамятства и с завидным упорством пытаться влезть в драку, от которой его приходилось буквально оттаскивать, да много еще в чем… но только не в халатности. Дотошный, предприимчивый, вникающий в каждую деталь, берясь за любое дело, он непременно доводил его до конца.
Как и многие верующие, Дилан был от меня по другую сторону баррикад — поддерживал жестокие меры церкви вроде Выжигателя, стоявшего в шаге от меня. (Бывшего, напомнила я себе, и тут же отмахнулась от этой мысли — да не все ли равно?)
Наверное, именно влюбленность Дилана в свою работу мешала мне по-настоящему испытывать к нему неприязнь. Я не любила его как человека, верующего в то, что одаренные — дети Сатаны, но как коллегу не уважать не могла.
— Специалисты проверили телефон жертвы, — сообщил Дилан. — Около девяти вечера — накануне встречи с подругами — ей позвонили.
Оторвавшись от стакана с кофе, я вскинула голову. Воодушевленно спросила:
— За кем зарегистрирован номер?
— Увы, телефон одноразовый. — Флетчеру надоело молчать, и он взял инициативу в свои руки. Ну кто бы сомневался. — Получили данные экспертизы. Никаких биологических следов: ни частиц кожи под ногтями, на одежде — ни ворсинок, ни волосков — кроме ее собственных. Идеально чистое убийство. Смерть наступила в период с половины десятого до десяти, что совпадает с показаниями миссис Кромли.