Надежде вдруг стало до такой степени стыдно за свое поведение, что спина и ладони вспотели. Она почувствовала, как загорелось лицо, прижала руки к пылающим щекам. Любая старшеклассница из богом забытого Цюрупинска постаралась бы использовать ситуацию в самом выгодном свете — это была великолепная возможность завести первое полезное знакомство, которое помогло бы в будущем! Она же, вопреки здравому смыслу, опрометчиво упустила эту возможность, зачем-то гадко оскорбила незнакомого человека вместо благодарности. Она же о нем совсем ничего не знает!
Нет, худшего дня в ее жизни еще не было! И это в первый месяц учебы!
Мстительно порвав записку на клочки и вышвырнув ее в форточку, Надя разревелась. Она рыдала, грызла плотные сладкие яблоки и искренне сожалела о том, что невозможно вернуть этот день обратно. Мама была права: нельзя было отпускать ее одну в большой город, она не способна быть самостоятельной. Предел Надиных возможностей — должность заместителя директора по хозяйственной части на консервном заводе — считать пустую тару, ругаться с грузчиками и отмечать трудодни рабочим.
Сергей приехал домой, когда солнце начало заваливаться раскаленным оранжевым боком за горизонт. В комнатах было чисто и сумеречно. Бесцельно побродив по нижнему этажу, он поднялся в мансарду и зачем-то прямо в костюме, что было нарушением всех правил, завалился на кожаный диван. Наверное, надо было снять стресс, расслабиться, но Сергей обессиленно лежал, глядя в мансардное окно с замкнутым в нем темнеющим небом, и не двигался. Было невыносимо лень вставать, спускаться вниз, откупоривать бутылку. Пить также было лень.
В мыслях занозой сидела колючая, как еж, зареванная девчонка, сбитая им на переходе. С ней невозможно было договориться, на все вопросы она отвечала отрицательно. Но его поразило другое — несмотря на явную враждебность, она была податлива, как доверчивый ребенок, и послушно шла за ним, едва он брал ее за локоть, словно эти прикосновения ее успокаивали. Сергей подумал, что слишком часто за эти два часа трогал ее, и поморщился — это было ему несвойственно. А яблоки зачем? Что за безотчетный порыв? Пожалел девчонку? Но это была явная глупость! Если уж захотел подкормить — уж больно она показалась ему замученной, — так надо было купить какие-нибудь зеленые, простые, а не эти — тяжелые, яркие, наполненные жизненной силой, зовущие попробовать, вгрызаясь зубами в нагревшуюся на солнце мякоть. Мысль о яблоках его почему-то смутила, сердце забилось чуть сильнее, на душе сделалось совсем скверно.
Он так и не понял, какой была эта незнакомая ему Надя Головенко. Порывистая, упрямая, непосредственная, предельно обиженная? Наверное. Именно это почему-то врезалось в память, а вот внешность ее не запомнилась. К тому же, она была или очень глупа — не сообразила, что его можно было легко использовать, потребовав денег, или действительно слишком горда, что никак не вязалось с ее явной наивностью. Да и откуда у жительницы затерянного в степях городка гордость? Впрочем, он оставил ей свой номер телефона. Нет никаких сомнений, что утром, посоветовавшись с родителями или подружками, она скромно постучится в его кабинет и предъявит немаленький счет. По-другому просто не бывает.
Чтобы отвлечься, он заставил себя подняться, принять душ, выпить кофе и засесть за статью для коммерческого журнала. Он писал ее до поздней ночи, мастерски бравируя сложными медицинскими терминами — словно пытался отомстить издателю сложным текстом. А потом, укрывшись шерстяным пледом, уснул в кабинете на диване. Не хотелось спускаться в спальню, где ждала необъятная пустая кровать в раздражающем спальном комфорте.
На следующее утро, когда он, приехав в клинику, приготовился к самому худшему, позвонили из министерства и сообщили, что после получения официального заключения независимой медэкспертизы жалоба была отклонена, в прокуратуре дело о смерти пациента закрыли. Он не удивился и не обрадовался — после случая на пешеходном переходе уже ничто не могло поколебать его мрачное душевное состояние. Весь день, то и дело доставая из кармана брюк мобильный телефон, он поглядывал в цветное окошко, ожидая появления отметки о пропущенном звонке, но Надя Головенко ему так и не позвонила.
Наступил ноябрь. Надин восторг по поводу удачного поступления в университет растаял, как утренний туман при свете набирающего силу дня. Теория была мало понятной, преподаватели придирались по любому поводу, город оказался равнодушным, грязным и безмерно суетливым, похожим на бестолковый муравейник. Но, несмотря на все эти сложности, она втянулась в его стремительный темп и научилась жить с той же скоростью, что окружающие ее люди — торопилась, успевала, не выбивалась из ритма. В этой бесконечной сутолоке дни стали похожими, однообразно рутинными и слились в один непрерывный поток, включив отсчет ее будущей карьеры. Каждый прожитый день — маленькая ступенька в будущее, каждые выходные — легкая передышка перед новым рывком. Главное — не потерять темп, как можно лучше подготовиться к сессии, заработать стипендию. Недели сольются в полугодия, пять долгих лет выстроятся пирамидой, на вершине которой окажутся фантастические возможности. И все будет зависеть только от нее — маленькой и пока такой неуверенной в себе провинциалки. Но ничего, это пройдет, она научится быть самодостаточной. Обязательно!
Но не все было так спокойно в этой новой жизни, как хотелось бы — отношения с однокурсницами у Нади не сложились с первого дня. Она была приезжей льготницей, а таких местные не жаловали. Несколько раз ей вслед звучало обидное слово «лимитчица», и Надежда растерянно оглядывалась, но видела только смеющиеся лица хорошо одетых, довольных жизнью городских студенток. В ее группе, кроме самой Нади, приезжих было немного, всего пять человек. Между собой они не общались и гордо держались в стороне, будто стеснялись своих дальних крымских поселков, в которые с завидным упорством уезжали на выходные под родительское крыло, возвращаясь к понедельнику сытыми и довольными, с полными сумками добра. У Нади сложилось ощущение, что все они невыносимо скучали по дому, но пожаловаться на эту тоску не решались даже друг другу, опасаясь выглядеть слабыми. По умолчанию именно они были первыми кандидатами на отчисление в случае плохой успеваемости — никаких бонусов преподаватели от нищих провинциалок не ожидали.
Наде ехать было некуда. Она единственная приехала с материка — слишком далеко и долго добираться. Свою первую поездку домой она планировала только на Новый Год. Это обстоятельство сделало ее в группе «паршивой овцой», одинокой и беззащитной, несмотря на тщетные усилия выглядеть независимой.
Старостой группы была назначена Виктория Лагодина, высокая манерная девица с пышными волосами цвета меди, контрастным татуажем бровей и губ и бриллиантами в ушах и на пальцах. Она была в отличных отношениях с деканом, приезжала на «лексусе» персикового цвета, парковалась на преподавательской стоянке, учебой не озадачивалась. При встрече с ней доценты и профессора подобострастно улыбались, справлялись о делах ее отца — он был спонсором факультета. Ему они обязательно передавали поклон. Первая стычка с Лагодиной, как и происшествие на пешеходном переходе, Наде тоже запомнилась надолго, оставив в душе саднящую царапину, от которой избавиться было невозможно — только продолжать жить и постоянно помнить, кто она и кто они, набираясь решимости уйти вперед не оглядываясь, когда наступит ее звездный час.
В тот день Надя сидела за своим столом, внимательно читала учебник и не заметила, как рядом оказалась староста.
— Здрасте-здрасте, а кто тут у нас? — пропела она нарочито слащавым голосом. — Откуда ты, прелестное дитя и как тебя зовут? До меня дошли слухи, что ты даже не с нашего благословенного Крыма.
Группа затихла, все повернули головы в их сторону. Тон старосты был демонстративно издевательским, и внутри у Нади все похолодело. Она панически боялась эту наглую девицу и с ужасом ожидала, когда наступит ее черед. Но до этого момента Лагодина наблюдала за ней издалека, и Надя почти расслабилась. Выходит, напрасно.
— Я Надя. Из Херсонской области, город Цюрупинск, — Надежда произнесла это тихо, одними губами.
Староста громко расхохоталась, с удовольствием показывая великолепные зубы.
— Знакомьтесь, народ, у нас теперь есть собственная девочка Гадя из Голопуповки, поздравим ее, — она громко захлопала в ладоши, группа подхватила аплодисменты. — Так как называется твой город, я не расслышала?
Надя подняла покрасневшее лицо вверх и громко, по слогам произнесла:
— Цю-ру-пинск. Может, плакат нарисовать? Читать умеешь?
Она сама ошалела от такой своей наглости, в группе наступила мертвая тишина. Но у Лагодиной, видимо, в тот день было игривое настроение, ее Надин отпор никак не задел. Снисходительно улыбнувшись, она облокотилась на ее стол и направила в лицо пальчик с идеальным маникюром.
— Значит так, Попелюшка, чтобы мел на доске перед каждой парой был в наличии. Это теперь твоя святая обязанность, — и, чему-то весело рассмеявшись, безмерно довольная собой, отбыла к себе на галерку.
С тех пор Надино место в группе определилось четко, она стала Гадей и Попелюшкой, несчастной одинокой Золушкой среди нарядных веселых девиц. И, хотя ее никто так не называл в лицо, она отлично ощущала образовавшуюся вокруг пустоту, отгородившую ее от остальных. Впрочем, это оказалось не так уж и плохо. Никто не мешал ей заниматься, никто не отвлекал сплетнями. Свои новые обязанности по добыче мела из деканата Надя исполняла ответственно, чувствуя спиной презрительные взгляды однокурсниц, когда выкладывала белые брусочки на доску. Староста к ней пока особенно не цеплялась — так, могла толкнуть плечом в коридоре или как бы нечаянно сбросить лежащие на краю стола учебники на пол. Но это были мелочи. Надежда часто думала, что на месте Виктории Лагодиной она вообще не ходила бы на занятия, но той, видимо, было скучно. Свободно посещая лекции, она развлекалась, открыто издеваясь над своими жертвами. Городских староста и ее подруги не трогали.
Парней в группе было всего трое. Один — тучный «ботаник» в очках — никого не замечал, постоянно жевал бутерброды, играл в игрушки на своем телефоне. Учеба его не интересовала, насмешки не задевали. Зачем он поступил именно на этот факультет, было непонятно. Двое других — уверенные в себе, избалованные вниманием красавцы, редко приезжали на занятия, были дерзки, независимы и, как было слышно из обрывков разговоров в группе, «тусили» с девицами из свиты старосты. Лагодина, словно высочайшая особа голубых кровей, снисходительно принимала их в свой круг, не мешая развлекаться с подружками.
Довольно скоро Надя, чтобы не находиться постоянно в полном одиночестве, познакомилась с одной из городских «серых мышек», которую в группе пренебрежительно называли Лиличкой — ходила с ней в столовую, садилась рядом на парах. Это было до невозможности тоскливо, но так, по крайней мере, у нее оказалась хоть какая-то компания. Некрасивая, с подростковыми прыщами, в больших очках, восемнадцатилетняя Лиличка была по уши влюблена в одного из «мачо», как их называла про себя Надя, и каждую свободную минуту ныла и страдала, жалуясь подруге на отсутствие взаимности с его стороны. Когда заканчивались занятия, Надя пряталась от нее в библиотеке или сбегала в Воронцовский парк. Там она бродила по дальним заброшенным аллеям, пока на город не надвигались густые вечерние сумерки. К этому времени она, уставшая и замерзшая, выбиралась к дороге и отправлялась в общежитие, в свою холодную комнату, чтобы, закрыв уши наушниками с любимой музыкой, снова писать конспекты, пока глаза не начинали слипаться от усталости. А перед сном открывала блокнотик и жирным крестиком перечеркивала дату прошедшего дня, с наслаждением думая о том, что этот сложный день закончился. О том, что ее ждет завтра, она старалась не думать.
…Крымская осень окончательно захватила город, пряча по утрам верхние этажи высотных домов в молочном тумане и безостановочно заливая улицы холодным дождем. Воздух стал промозглым от сырости. Аллеи полюбившегося Наде парка были усыпаны еще яркими, но уже грязными от дождя листьями. Куда-то попрятались белки и мелкие птицы. Только большие черные вороны, неуклюже подскакивая на мощных лапах, искали под деревьями упавшие орехи. Сиротливо и скорбно стало в природе, словно умирала она навсегда, не собираясь больше возвращаться к жизни. Горестно было и в Надиной душе. Только сейчас, в этом чужом слякотном ноябре, она окончательно поняла, как замечательно было жить в маленьком городке, где все друг друга знали в лицо, близкие и дальние родственники зазывали в гости по поводу и без повода, а дома всегда было тепло и сытно. Там осталось ее бесхитростное счастливое детство, согретое заботой папы и мамы, о непрекращающейся влюбленности которых она теперь думала с нежностью. Ни тени обиды не осталось на родителей, и даже зловредная тетя Люба уже не казалась такой отвратительной. Еще полгода назад, страстно стремясь вырваться из глухой провинции, она огульно считала их всех примитивными, навеки застывшими в деревенской косности. Теперь она вспоминала родителей каждый день с любовью, считала лучшими людьми на земле, искренне тосковала по ним. Эта тоска не покидала ее и стала похожа на затяжную болезнь. Девушка понимала, что ею надо было переболеть, перемучиться. Или свыкаться с ней до тех пор, пока та не перестанет грызть ее незащищенную душу. Иначе, зачем тогда было все это затевать?
Здесь, в чужом городе, оказалась сложная и не всегда понятная ей жизнь. Надежда старательно привыкала к ней каждый день — к смогу, дождям, аллеям с раскидистыми деревьями, замусоренной речке, равнодушным толпам вечно спешащих жителей. Она училась наслаждаться одиночеством, когда это было необходимо, и избегать его, когда оно становилось слишком невыносимым, находя уютные теплые местечки — например, книжный магазин «Атриум» в супермаркете на Киевской. Там она за столиком кафе на широком пандусе могла листать журналы, каталоги или читать свои конспекты. Или маленькие, вкусно пахнущие кондитерские на улице Кирова, которых в центре было великое множество. В них, устроившись на высоком стуле за барной стойкой возле окна, можно было пить ароматный горячий чай с булкой и бездумно разглядывать прохожих, бегущих сквозь холодный моросящий дождь. Ее мечты о собственной независимости давно запутались в ежедневных заботах, потеряли свой сказочный блеск, потускнели под натиском мелких малоприятных проблем. Все реже и реже она мечтала о своем будущем, понимая, что жизнь обязательно внесет свои коррективы, и трудно теперь предугадать, в какую сторону может повернуть ее судьба. Надя потихоньку освобождалась от морока надуманных иллюзий, ничего уже не планируя и не ожидая. Она начала взрослеть.
А вот к неприятному происшествию на пешеходном переходе она против воли стала возвращаться все чаще и чаще. Она много наблюдала за окружающими, и стала понимать, что Сергей Неволин не был похож на знакомых ей по группе богатых разгильдяев с порочными выражениями лиц. У Нади появилось твердое ощущение, что там, откуда он к ней явился, такие «мажоры» и развязные девицы вроде Вики Лагодиной скромно держались в стороне, не смея поднять глаз и раскрыть рта. Она испытывала жгучий стыд за то, что так некрасиво себя тогда повела, неоправданно считая всех обладателей дорогих машин хамами. Сергей хамом не был. Впрочем, какая теперь разница! Этот молодой мужчина с его загадочными темно-серыми глазами и слишком серьезным взглядом навсегда остался в прошлом. Если бы только представилась возможность извиниться, она бы сделала это незамедлительно! Но время вспять не повернешь. Конечно, можно предположить, что когда-нибудь, через много лет, их пути в этом городе обязательно пересекутся, и она запоздало попросит прощения.
Интересно, сможет ли она его узнать?
…Заканчивался ноябрь. Наде больше не хотелось домой, маленький родной городок постепенно отдалился, скрыв свои очертания в степной дымке. Твердая уверенность в том, что жить, учиться и работать ей предстоит именно здесь, каждый день подгоняла ее вперед, не давая расслабиться. После сложного периода привыкания и растерянности Надежда, наконец, освоилась на новом месте, ее мечты снова стали осязаемыми и, ограненные реалиями большого города, обрели новый ракурс. Да, она будет много работать, станет обеспеченной и обязательно купит отцу современную машину, а маме — новую кухонную мебель и шубу, чтобы тетя Люба обзавидовалась. Еще она подарит отцу самые лучшие инструменты, и он будет с удовольствием работать в своей мастерской. Как же она раньше ошибалась — у нее, на самом деле, были самые замечательные родители во всем мире, и ей столько всего хотелось им купить! И отблагодарить!