— Все будет хорошо, Мандаринка.
Ага, будет. Не у меня.
Будто в подтверждение мыслей завыли наши собаки. Дом у нас двухэтажный, в элитном поселке, с садом, небольшим огородом, теплицами и даже камином внутри. Забор высокий под охраной, которая дежурит на въезде. Сейчас только три добермана, в такой поздний час, как раз по территории бегают. Судя по протяжному лаю, это Ниф-Ниф опять птичку залетную увидел. Обычно на любое движение в тени лаять начинает. Наф-Наф и Нуф-Нуф более спокойные, вот только сегодня они решили в три голоса запеть. С добавлением рычащих нот.
— Ниф-Ниф, Наф-Наф, Нуф-Нуф! — заорал на них папа, видимо пытался успокоить. Наши три поросенка добермана на секунду замолкли, затем опять залаяли где-то в районе одной из стен забора. Может, случилось что?
— Пойду, проверю, — нахмурился, кивая нам с мамой, чтоб оставались в доме. По телу прошла дрожь. Где охрана, она ведь должна среагировать на такую собачью активность? Звонок, точно гром среди ясного неба. Отец хмурится, отвечая начальнику охраны, пока мы, с мамой обнявшись, стоим посреди коридора, слыша голос Потапа Антоновича.
«Марьян Бенедиктович, у нас тут какой-то недоумок на стене сидит. Парни согнать не могут, собаки взбесились, горланит ерунду какую-то. Нам его пристрелить или вызвать неотложку?»
Отец пару раз моргнул удивленно, потом покосился на меня с мамой, пробормотав в трубку:
— Ну-ка, выведи изображение на планшет!
Спустя пару минут отец так глупо улыбался, глядя на изображение, что я уже начала подозревать не сошел ли он с ума. Широкие плечи затряслись, а сам ко мне повернулся, хитро синими глазами косясь.
— Дочь, ну и оболтуса же ты себе выбрала! Ей Богу, внукам потом это видео буду каждый год показывать. Пусть видят, какой папка у них, — хохочет папка, пока я отчаянно пытаюсь в экран заглянуть. Мама с другой стороны подкрадывается, рот зажимаясь, будто борясь сама с собой, но вижу уже ей тоже весело.
— Да дайте посмотреть! — возмущаюсь, выхватывая из рук гогочащего в ухо отца планшет, всматриваясь в видео, которое фиксируют камеры по прямому эфиру. А там… Сердце гулко бьется, кровь в ушах стучит. Не помню, как бросилась на выход, под окрик родителей:
— Маринка, ты куда рванула?!
Плевать вообще, да я сейчас олимпийский рекорд по бегу поставить готова. Вылетаю на освещенное крыльцо, слыша, как наши доберманы тявкают в стороне, а охрана что-то кричит возмущенному Кириллу. Бросаюсь туда, прямо чувству, не бегу, лечу уже. Вот он передо мной, в освещении фонарей, сидит на стенке, одну ногу в лосинах каких-то черных перекинул, от гавкающих на него доберманов шляпой с пером отмахиваясь…
Так стоп. С пером?
Знаете, такое чувство, называется: «я ощущаю себя долбодятлом». Вот я тот самый долбодятел. Во всяком случае, мне об этом успело сообщить несколько человек, прежде чем понял почему.
После того «разговора», когда Марьяновна перешла в фазу активного наступления, откровенно не знал, как себя вести. Она говорила правду? По выражению лица не понять было, честно. Не умею я читать мысли. В ту секунду казалось — мои обвинения обоснованы. А она сама наслаждается местью. На душе котейки скребли, не иначе как сфинксы, лысые такие противные инопланетные чудовища. Сам себя убеждал, что плевать ей, радуется, поди, празднует.
Только вот убежала почему-то быстро, не насладившись триумфом. Ждал все выходные, с каким лицом она меня в понедельник встретит. Каждую секунду порывался написать, позвонить, пробегая глазами по списку контактов. Чуть на стенку не влез от собственной непостоянности. Гришка еще притащился в воскресенье с бутылкой. Прям с порога пакет мне всучил в руки, заявив:
— На вот, депрессию лечить будем! Помни дружище: все бабы стервы!
— Маринка не стерва, — вяло огрызнулся, разглядывая четыре бутылки водки с изумлением. — Ты офонарел? Мне завтра на работу вообще-то!
— Считай, что мы празднуем День Металлурга, — важно отмахнулся, ехидно ухмыляясь. — А заодно твое разбитое маленькое сердечко, мой друг сурикат.
Идиот, вот как есть. Посмотрю на него, когда сам влюбится. И да, не такой уж тупой я, чтобы не осознавать, куда ведут меня эмоциональные порывы и эти сопливые мыслишки в тоске по зазнобе своей.
Потому что я скучаю, действительно скучаю. И откровенно не пойму, почему не замечал ее раньше. Может не судьба, может нарочно избегал, боясь глубоко в душе с подобными девушками связываться. Вы знаете, мы творческие люди, бываем ранимыми. В те годы я был никем, боялся остаться в неизвестности. Это сейчас на любую отрицательную критику могу лишь плечами пожать, но в те года все было иначе.
Любое хаяние твоего труда — хочешь все бросить. Ведь писательское искусство это вершина, которую не всем дано достигнуть. Потому и Маринка Стерлядь — неприступная гора. Таких девушек сознательно избегаешь. Они успешны, красивы, да любой парень в здравом уме к ногам печенку выдерет, не то, что сердце. Мне нужно было попроще, без обязательств. И я так жил, пока она сама не заставила на себя обернуться.
— Вот вангую, без твоего редактора не обошлось тут. Заметил, как точно тебя определили на завод? Венька-то твой тебя туда пристроил, — фыркал Гришка, запивая горькую, морщась.
— Ерунду говоришь, он мне просто объявление о вакансии подсунул, — пожимаю плечами. Дружок мой цыкает только, головой качая на меня будто на блаженного смотря.
— Ой, наивный ты верблюд Кирюха. Талантище большой, да только во всем остальном догоняешь позже всех. Прямо как в школе. Все кросс бегут, а ты на старте в облака смотришь, о вечном думаешь. — Гогочет лось, похлопывая меня по спине. Тьфу, шутник. Нашел, какую древность вспомнить.
Еще не знал же: слова-то Гришкины правдой окажутся. Потому что ни в понедельник, ни во вторник мы с Маринкой не увиделись. Оказалось она больничный взяла, а меня наказала не трогать никому. Захочу уволиться — не препятствовать. О чем Махмудовна губы поджав, сообщила, косясь неприязненно исподлобья.
— Не знаю, какие между вами произошли проблемы, но будь добр не создавай еще больших! — сказала, как отрезала. Девчонки только недовольно косились на меня, даже вчерашние экономистки, жалующиеся на перекуре на Марьяновну злобно зыркали, да губы поджимали.
— Мудак ты Кирилл, — бросила Алла как-то. И хоть бы одна причину назвала! Будто я понимать должен, что у них в головах творится!
— Не понимаешь, ты Ливанский, женской тонкой натуры, — вздохнула Кристина, сигаретку раскуривая, пока я в сотый раз набирал номер Марьяновны в четверг. Бесполезно. Абонент не абонент, никаких ответов, никаких приветов. Выключила сотовый, а мне тут мучайся.
— Чего мне понять надо, блин? — раздраженно спрашиваю, убирая смартфон в карман брюк, щуря глаза от солнца, вглядываясь в лицо секретарши. Но Крис предпочла только плечами пожать, стряхивая пепел.
— Все равно ведь не поймешь, — улыбнулась. Вот спасибо, пояснила блин!
К концу все же решаюсь на еще один звонок, однако безуспешно. Теперь-то еще больше нервничать начал. Решил все же съездить к ней, но и там меня обломили. Вахтерша, суровая бабуля, явно еще в КГБ жалобы писавшая, послала лесом, заявив, что уехала Марьяновна далеко.
— А ты не шастай тут, голубчик, — фыркнула, указывая мне на дверь подъезда элитной многоэтажки. — Ходют тут всякие, вдруг маньяк!
— Да я парень ее, бойфренд, — возмутился, выходя на улицу. В ответ мне донеслось в спину прежде, чем перед носом дверь закрыли:
— Был бы френд, дивчина в слезах из дома бы не бежала!
Да что ж такое-то. Сговорились или как? Будто весь женский пол меня врагом номер один объявил, хотя вроде бы меня бросили, чувства мои с гордостью в луже искупав, нет? Ладно-о-о, придется спросить у самой знающей в мире женщины, которая точно не скажет обо мне плохого слова.
Мама, настало твое время.
— Ой, ну и олень ты у меня, Кирюшка. Весь в отца, дурной такой же. Пока до вас дойдет, девушка дважды поседеть успеет, — заявила мне спустя полтора часа эта святая женщина. Карма или что? Почему собственная мама упрекает на кухне в уютной двушке, которую они с отцом купили, переехав в Москву за мной из Краснокаменска? Ничего не понимаю. Или я дурак, или лыжи не едут. Потому решаюсь уже поинтересоваться, на каком момента повести собственной жизни так споткнулся, что всем бабам разом насолить успел.
— Неужели искренне веришь, что стала бы женщина с тобой спать, чувств никаких к тебе не имея. Чисто из мести? — неверяще спросила, глядя на меня как на дурака. Вот хорошо папа в гараже пропадает, сейчас его шуточек в тему «мой сын — гуманитарий», не хватает. Плечами пожал, опуская глаза в чашку с чаем, бормоча.
— Откуда знаю, некоторые вон не знакомясь, могут в кровать прыгнуть.
Вот это подзатыльник. Белый свет в конце тоннеля увидал, созвездие Большой да Малой медведиц. Шиплю, хватаясь за побитое место, а мама мне и говорит:
— Лосяра здоровый вырос, книжки писать научился, а ума так и не набрался! Точно весь в папашу своего дурного, тот вон никогда намеков не понимает. О, Боже, за какие грехи два таких жирафа мне на голову свалились? Неужто не ясно, девочка бедная гордость спасала, чтоб ты второй раз по ней не прошелся!
Разошлась-то, сразу нельзя вот это было сказать без рукоприкладства?
— Ты понял меня? — недовольно спросила, глаза щуря. На нее гляжу, маленькую, боевую, понимаю. Каждый мужик таки ищет подобие матери или старательно его избегает. Вот гляжу на Светлану Константиновну, мамулю свою, Стерлядь вижу годков через «надцать», аж перекрестится охота. Не прям один в один, но тоже учить горазда. Ох, папа, почему ты не сказал, что женщины это сложно. Я был наивный, искренне верил, будто начал их немного понимать.
Неа, нифига.
— Да, мам, — отвечаю, и тут осеняет меня мысль великая. Прилетело, как говорится. Ведь если все так есть, получается, Маринка наврала? Пыталась обелиться, значит, все эти годы меня одного любила, бегала за мной, Шекспира ради этого выучила. Точно знаю, она цитировала… в горизонтали, в общем. На душе в секунду посветлело, хорошо так стало, прямо загорелся идеей. Ничего-ничего, Стерлядь, раз уж побегала ты, придется мне тоже нечто эдакое выдать. Только чтоб не на несколько лет, оттого как можно быстрее найти нужно тигрицу мою, раны мифические зализывающую. Все ей сам объясню, что-что, а в уши воду лить я умею гораздо лучше, чем уравнения для восьмиклашек считать.
Осталось лишь найти ее.
— Мама, мне бежать нужно!
В коридор под взглядом пристальным бросаюсь, натягивая кроссовки. Если Гришка прав и Самойлов приложил лапу свою к моему последующему трудоустройству, то должен знать, где моя Марьяновна сейчас обитает. А нет, так найду. Никуда не денется, на работу придется вернуться. Надо будет, палатку у подъезда поставлю, бабку противную терроризируя своей рожей счастливой. Ведь нет для мужика ничего приятнее, чем узнать, что холят да лелеят его многие годы. Прямо мысля поперла невовремя творческая, но некогда. Нужно из Веньки информацию выпытать.
Короче, ребят. Опуская беседу с Венькой, где я узнал много интересного о начале своего писательского пути, несколько бутылок коньяка, скупка в интернет-магазине нужного костюма да пару часов поисков родительского дома Марины — все шло гладко. До того момента, пока на каменную стену забора семьи Стерлядь не забрался. Сижу такой, одетый по шекспировской моде, в рубашке, дублете и «джеркине» — верхней мужской одежды наподобие французского пурпуэна. Задницу узкие штаны-чулки обтягивают, которую жмут ВЕЗДЕ! От трех бешеных псов с охранниками отбиваюсь баретом с пером страусиным. Глядя на меня разве что доберманы не хохочат, но когда в свете фонарей примечаю знакомую фигурку, горланить начинаю громче, чем ранее под ворота просил впустить в обитель семьи Стерлядь.
— Любимая, о свет очей, неукрощенная моя! Мне сам Шекспир путь осветил священный, страстями сердце ранило мое. Будто Ромео в тоске безмолвной погиба, узнав, что сердишься ты на меня без основанья. Готов колени в кровь стереть, умолять о встрече. Прости, цветок души моей, я укрощен навеки лишь тобой…
— Ливанский, — в тишине заслушавшихся работников с собаками раздался голос Маринки, прервавший меня на середине моего маленького экспромта. Каюсь, совсем было не обязательно выряжаться, как франт того, но после шутки Вени: «Да твоей Стерляди от тебя же Шекспировским томиком прилетело, вот и попала девка» — захотел в памяти воскресить тот эпизод. Не только у себя, но и у нее. А там походу дела разобрались бы уже.
Смотрит на меня непонимающе, глазами хлопает. Маленькая такая, совсем не в моем вкусе. Никогда не любил брюнеток подобных ей, да еще вредных. Однако знаете, иногда чувства появляются сами собой, порой это наваждение. Или как у меня: постепенная осада, сдавшийся город перед одной хрупкой женщиной, в чьих руках теперь часть сердца бьется. Достаточно большая, чтобы осознать, что больше никуда и никогда я убегать, ища что-то невозможное — не буду.
— Круто да? — интересуюсь, гордо выпятив грудь, поморщившись от неприятных ощущений. Сидеть в этих чулках, да еще в кроссовках такое себе удовольствие. И выгляжу как идиот, не удивительно, что таксист предложил меня до психушки бесплатно подкинуть. — Сам сочинил.
— Ой, Ливанский, — Марьяновна начинает смеяться, утирая слезы. — Прав папа, вот что ты за дурак такой!
А я в этот момент понимаю — все будет хорошо у нас. Несмотря на то, что штаны я таки порвал.
Только это совсем другая история.
Эпилог
— Так зятек, видишь этот торт? Расстроишь мне дочь, я тебя сам за решетку упеку, — рука Марьяна Бенедиктовича с большим перстнем печаткой махнула куда-то в сторону свадебного экспоната, который бы назвал «страдания жениха в брачном Аду». У моей почти женушки чувство юмора бомбическое. Мало того, что записавшись на курсы кондитеров, решила сама сваять шедевр на свадьбу, так еще изобразила его в виде тюрьмы, где через решетку между слоями коржей грустный жених выглядывает.
«Это чтоб ты проникся, и сбежать не вздумал», — заявила мне вчера, пока я грустью прощался с мечтами о тихом торжестве в окружении родни. Я-то проникся. Еще когда список гостей с двадцати человек возрос до 546 голов с вычетом тети Люси из моего родного города — она просто ногу сломала в двух местах, сходив в поход. Но моя мама, ее мама, папы наши — вспомнили всю родню с двух сторон походу до пятого поколения. Тут еще, как гром среди ясного неба — экранизация моего дебютного романа «Я тебе не секретарша», разошедшегося десятком тысяч копий. Каналы в драке за сценарий оборвали все телефоны нам. Как итог, теперь я не менее богатый человек. Могу жениться на своей девушке, ведь: «Прости Кирилл, но замуж не пойду. Семья, где женщина получает больше мужчины — обречена».
Заявила мне в один из романтических зимних вечером в Италии, пока я там челюсть о мостовую чесал, пытаясь осознать всю суть происходящего. Сначала мозги мне выпаривала со своим узакониванием отношении, журнальчики с платьями на виду оставляла, маме моей намекнула, а теперь вон че!
Замуж, видите ли, сразу не пойду. Какого х-х-художника, епть! Вот и пойми этих женщин после такого. Не семь пятниц, а двадцать семь. Полтора года ушло на этот знаменательный день, правда радость есть, Маринка прекратила сжигать продукты в попытке приготовить сносную еду, пошла на курсы. Ибо не пристало будущей матери только лапшу быстрого приготовления на сковородке с яйцами жарить. Единственное, с работой она так и не прекратила долгих отношений. Я-то свой договор отработал по полной. С завода увольнялся, будто на свободу вышел — два дня с Гришкой отмечали, за что после конечно прилетело от ненаглядной, но плевать. Устал я, замаялся. Хотя Венька жаждет продолжения серии, больно отличные продажи у книги, к тому же еще готовятся снять сериал.
Жизнь налаживается, если бы не кислое лицо будущего тестя.
— Марьян Бенедиктович, что за угрозы в мой адрес? — возмущаюсь, поправляя бабочку, разглядывая в зеркало свой фрак. Такой мандраж, руки трясутся, ноги подпрыгивают. Но не в попытке убежать, скорее предвкушении.
— Сейчас напугаете, точно из окна свинтит, — хмыкает Гришка, ловя мой грозный взор. И зачем этого кретина шафером взял? Только и может, что подружке моей невесты, Машке Синицыной, глазки строить. Никакой пользы, даже защитник моей чести так себе.