Дальше он ничего не помнил. А очнулся уже у Дерка. На него смотрели глаза Эмералд.
Внимательные зеленые глаза.
***
Он слегка лукавил, когда сказал, что совсем не знает, где искать Джоан. Потому что те, кто пытался вытянуть информацию из него, оказывается, знали даже больше, чем он сам. И проговорились. После допроса один из них, вежливый и аккуратный, пробормотал — быть может, считая, что Генри уже отключился:
— А ведь мы видели, что дракон улетел на запад… Любопытно, на кой ей понадобилось лететь на запад?
Поэтому Генри знал, куда идет. Он только понятия не имел, как именно искать Джоан. До сих пор ему еще ни разу не приходилось кого-нибудь искать.
Искушение заглянуть в собственный замок перед тем, как спускаться в долину, было очень велико. Конечно же, одна или даже две ночи под крышей, с нормальной едой, горячей ванной и теплой постелью не были таким уж большим промедлением. Он отдохнет, наберется сил. Покажется матери, которая ничего не знала о нем с момента его таинственного исчезновения. Генри и раньше имел обыкновение надолго пропадать, но все-таки полгода даже для него было слишком большим сроком. И он никогда не уезжал один, не сказав об этом Ленни.
Но в то же время сейчас любой в замке мог подтвердить, что Генри там нет и не было уже очень давно. Его появление не удастся сохранить в тайне, потому что слуги есть слуги, и рано или поздно новости о том, что лорд жив и здоров, разлетятся повсюду. А это чревато большими неприятностями, даже если Генри тут же снова исчезнет.
С другой стороны, ему позарез нужно было побывать дома. Даже оставив радужные мечты о паре ночей в тепле и уюте, Генри помнил, что у него нет при себе ни оружия, ни денег. Он спорил сам с собой все время, пока переходил через горы, и в конце концов нашел выход. Глубокой ночью, когда замок безмятежно спал, Генри совершил бесшумный грабительский налет на свой собственный дом. Предприятие, чуть не омрачившееся, правда, его бесславной кончиной, в целом прошло успешно, и перед рассветом Генри уже спешил по дороге, ведущей в долину, нагруженный награбленным. Перед выходом его так и подмывало наведаться еще и в конюшню, тем самым избавив себя от необходимости изображать легковооруженного вьючного осла. Но лошадь, к сожалению, никак нельзя было спустить со стены тем же образом, каким спускался он, и тем более — переправить через пропасть, окружающую замок. Поэтому Генри продолжал путь на своих двоих, впервые в жизни признавая, что передвигаться верхом бывает иногда значительно удобнее.
Леди Теннесси была в замке. Генри долго колебался, стоит ли как-то давать ей о себе знать. В конце концов он оставил рядом с ней на подушке записку: «Я живой, но потерял жену. В активных поисках. Слегка ограбил нас — надеюсь, это не смертельно. Генри».
Север, юг, запад, восток
Генри и не подозревал, как сильно привычный мир может измениться за полгода. Когда он уезжал в горы поздней осенью, собираясь жениться на любимой женщине, страна лежала в сладостном покое, отдыхая после обильного урожая. Леса были заполнены звуками господской охоты и тихими шагами простого народа, вопреки всем запретам забирающим у леса свое, пока позволяла природа. Голые поля, оставшиеся после уборки урожая, и те, что все лето стояли под паром, перемежались с зеленеющими озимыми, солнце иногда выглядывало из-за облаков и согревало остывающую землю, по небу проносились стаи птиц — все выглядело нормальным, привычным, обыденным.
Генри вновь спустился в долину реки Ин в конце весны. И попал в ад.
***
Едва взойдя на престол, король Джон умудрился совершить все, что только может сделать монарх для скорейшего разрушения королевства. Для начала король, как и многие августейшие особы до него, пришел к простой и логичной мысли, что никто не мешает ему увеличить налоги. Напрасно первый лорд и лорд-казначей пытались объяснить ему, что размер налогов является десятилетиями выверенной цифрой, изменение которой может привести к печальным последствиям. Король отмахнулся от одного, казнил другого — и издал указ. Возможно, проводи он такую политику постепенно, увеличивая налог из года в год на небольшой процент, это и сошло бы ему с рук. Но Джону слишком нравилось звучание слова «вдвойне» — и именно так налоги и выросли. Последствия не заставили себя ждать — подданные негодовали.
Однако Король Джон считал себя невероятно искусным политиком, и потому решил исправить ситуацию с помощью обходных маневров. Он был уверен, что монарху прежде всего нужна поддержка дворянства, а дворянство всегда не в ладах с крестьянами — и потому Джон сразу же после выхода закона о налоговых сборах выпустил второй закон, дающий лендлордам неограниченную власть над крестьянами. Если раньше последние находились под защитой королевского правосудия и тем самым ограждались от произвола своего сеньора, то теперь вся власть передавалась в руки дворянства, с одним лишь условием — отдавать в казну установленный налог. Это немедленно привело к двойной игре со стороны дворян. Теперь ничто не мешало им собирать в четыре, в пять раз больше, чем раньше, прикрываясь королевским налогом. Разумеется, далеко не все феодалы поступали так — среди них было много разумных людей, прекрасно сознававших, что мертвый крестьянин работает не в пример хуже живого. Но, если короля делает свита, то и на свиту в большой степени влияет характер самого короля — правление Джона характеризовалось вседозволенностью, жадностью и глупостью. И слишком много пустых голов поспешили наполниться именно этими идеями.
В южных областях страны, где урожай был самым большим, а головы — самыми горячими, начались выступления крестьян. Их подавили — с показательной жестокостью. Но вместо того, чтобы стать актом устрашения, это лишь подлило масла в огонь. Выступления начались повсюду — лорды взбесились — крестьяне ответили поджогами и партизанской войной. Король Джон испугался — и не придумал ничего лучше, как позвать на помощь в подавлении восстаний на юге Кресскую Империю. И она, разумеется, с радостью бросилась помогать.
***
Генри начал свой путь на северо-востоке страны. Здесь не было войны, не было восстаний. Здесь просто царил голод — почти все запасы были изъяты лендлордами «на всякий случай». Это был еще не страшный голод, наступившее лето обещало накормить всех — но тень грядущей зимы уже маячила впереди, и в глазах каждого надежно поселился страх.
Генри объехал Риверейн, столицу Инландии, с севера, по пути проезжая притихшие деревни и города, в которых жизнь как будто настороженно замерла.
В начале своего путешествия он все-таки обзавелся конем — огромным норовистым жеребцом гнедой масти, зверем устрашающей внешности и отнюдь не легкого характера, который при первом же взгляде производил весьма пугающее впечатление. Хотя Генри никак не дотягивал до воспеваемых в легенде семи футов роста, многие, вероятно, все же принимали его за Всадника Смерти, особенно в утреннем тумане или вечерних сумерках. И даже при более близком знакомстве, когда он спешивался с коня и снимал капюшон, люди продолжали с опаской коситься на него. В лице Генри с недавних пор появилось что-то пугающее.
Он уже начал привыкать к тому, что видел вокруг — к тихим улицам, на которых не играли дети, опустевшим площадям, на которых больше не кипела жизнь, когда неожиданно пейзаж резко изменился. С юга пришли беженцы.
Дороги стали непроходимыми, и Генри решил, что пробираться по лесным тропинкам будет быстрее и безопаснее. По сравнению с шумным, пыльным, многолюдным трактом лес казался тихим и спокойным. На деле же все оказалось совсем не так. Генри успел забыть, что любая смута порождает всякое отребье. А оно, в свою очередь, страшно любит обитать в лесах.
Здесь были люди всех мастей — от простых бандитов и мародеров до партизан, залечивающих раны в глубоком тылу, бродячих трупп, утративших своих слушателей в силу общей неустроенности, и даже гадалок и прорицателей, наоборот, резко повысивших свою популярность благодаря общественным волнениям. Компания была яркой, пестрой, взрывоопасной и, кроме того, постоянно пополнялась беженцами, которые, следуя той же логике, что и Генри, бежали с больших трактов под защиту леса. Защита оказывалась эфемерной — но у многих уже не было сил идти дальше, и там они и оседали, образуя целые коммуны, каждый день сражавшиеся за жизнь с лесом — и другими его обитателями. Борьба шла с переменным успехом. И следы этого успеха Генри мог наблюдать своими глазами.
После первого встреченного трупа Генри снял лук со спины, после второго — положил на тетиву стрелу. Так он и ехал через лес, осторожно оглядываясь по сторонам, объезжая по широкой дуге все звуки, свидетельствующие о присутствии людей, и стараясь быть как можно менее заметным.
Генри собирался пересечь реку Стет в ее верховьях, но болотистые пустоши в предгорьях заставили его уходить все дальше и дальше на юго-запад в поисках безопасной переправы. В конце концов Генри вплотную приблизился к самым неблагополучным областям страны. Он чувствовал, что необходимо вернуться на север. Генри стал все чаще натыкаться на других обитателей леса, и все чаще видел то, чего видеть вовсе не хотел. Потому что видеть и не вмешиваться было невозможно.
Беженцы селились в лесу большими лагерями, переходя на север целыми деревнями. К ним прибивались беглые крестьяне, спасавшиеся от бесконечных поборов. Время от времени местные землевладельцы устраивали рейды на беглецов — рейды, не отличавшиеся особой гуманностью или разборчивостью. Уцелевшие разбредались по лесу небольшими группками и быстро становились жертвами более агрессивных его обитателей. Генри имел возможность наблюдать все звенья этой своеобразной пищевой цепочки, и чем больше он наблюдал, тем больше ему хотелось кого-нибудь убить. Всеобщий хаос, безусловно, сказывался и на нем.
Он не хотел вмешиваться. «Это бессмысленно», — повторял он себе день за днем. «Каждый здесь борется лишь за то, чтобы выжить, и у одних всего лишь больше возможностей, чем у других. Это не моя война», — повторял он себе. — «Это не мой долг. Я должен найти Джоан. Я не должен больше никого спасать».
Ближе к концу лета Генри сумел почти добраться до Стетхолла, в котором был мост через Стет. И не только мост — Генри знал, что может рассчитывать в городе на некоторую передышку. Мысль о крыше над головой и нормальной еде приятно грела душу после стольких месяцев странствий по лесам и болотам.
Генри старался передвигаться в утренних и вечерних сумерках, останавливаясь на длинные привалы ночью и днем. Ехать по свету он опасался — слишком многие бодрствовали, — а ехать ночью было невозможно из-за непроглядной темноты и тех немногих, кто предпочитал не спать именно в это время суток. Дважды Генри чуть было не лишился коня — однако животное оказалось вполне способным постоять за себя и благополучно отлягалось от конокрадов, продемонстрировав при этом неожиданную преданность своему хозяину, которую ранее Генри у него никак не подозревал.
Он был примерно в двух днях от Стетхолла и собирался возвращаться на тракт. До темноты сделать этого не удалось, и ему пришлось немного вернуться в поисках места для ночлега. Место нашлось — Генри уже собирался расседлать коня — как вдруг совсем недалеко раздались крики.
Он вздохнул и так и замер с поднятыми к седлу руками. Крики повторились, и он мог различить, что голоса были женскими. И детскими.
Генри уперся головой в седло и тихо выругался. Запрыгнул на коня, положил на колени лук с наложенной на тетиву стрелой и поехал на звук.
Кричали и правда поблизости — почти сразу Генри выехал на небольшую поляну. Картина была классической — банда злодеев нападала на беззащитных женщин и детей, женщины и дети кричали, злодеи — почему-то — рычали, все соответствовало канону. В этот момент на сцене как раз и должен был появиться герой, быстро и артистично расшвыривая злодеев, после чего благодарные женщины и дети в слезах обступили бы его и вручили какой-нибудь чудом уцелевший древний артефакт.
Генри еще не успел толком появиться на сцене, когда прямо над его головой пролетела стрела, выпущенная из арбалета. Генри тут же вскинул лук, ища глазами стрелявшего, но их оказалось двое, и второй болт с большой вероятностью убил бы Генри, если бы не вздорный характер его жеребца. Конь решил, весьма разумно, впрочем, что находиться в месте, где кричат и стреляют, ему совершенно не хочется, и резко дернулся вправо. Маневр чуть не вышвырнул Генри из седла, но вывел из-под удара. Генри выдернул ноги из стремян и мягко соскочил на землю, пользуясь тем, что ретивость коня увела его обратно под прикрытие густо растущих вдоль опушки елочек. Он не стал дожидаться, пока бандиты успеют перезарядить самострелы. Первая стрела попала прямо в желоб арбалета, намертво застряв там. Вторая должна была попасть в другой арбалет — но стрелявший дернулся, и стрела прошила его правую руку. Генри выругался. Он ненавидел промахиваться.
Третья стрела сбила шапку с головы одного из бандитов — и этого оказалось достаточно. Все трое кинулась бежать, и вскоре на поляне стало очень тихо.
Генри опустил лук, но порядка ради придирчиво осмотрел полянку, прежде чем выйти из своего укрытия. Конь все это время спокойно стоял за спиной Генри, самодовольно раздувая ноздри.
— Молодец, животное, — проворчал Генри, похлопывая его по шее. Конь тихо фыркнул. Генри взял его под уздцы и медленно вышел на поляну.
Их было семеро — четверо женщин и трое детей. Или же наоборот, трое женщин и четверо детей — Генри не мог понять, к какой группе отнести тоненькую, но довольно высокую девчушку, крепко обнимавшую мальчика лет пяти.
Они смотрели на него, и глаза у них были широко раскрыты от ужаса.
Генри украдкой вздохнул.
***
Когда-то очень давно, когда небо, солнце, трава и сам Генри были совсем другими, Сагр взял его на встречу с настоящим драконом. Тот прилетел в одну из деревень и потребовал выдавать в месяц по прекрасной девице, по всей видимости, в рамках проводимого им социального эксперимента. Сагр тут же собрался в путь, взяв с собой пятнадцатилетнего ученика, дрожащего от возбуждения и сгорающего от любопытства. Это был первый дракон, которого Генри видел так близко — первый дракон, который с ним заговорил. Тогда же Генри узнал, почему Мастера драконов зовут именно Мастером. Искусство, понял он, было вовсе не в том, чтобы говорить с драконом — по сути, этому мог научиться любой неглупый человек. Секрет заключался в том, чтобы заставить дракона слушать тебя. И слушаться.
Дракон послушался Сагра, и они вернулись в деревню сообщить, что опасности больше нет. Генри ожидал, что ликующие жители вместе со всеми девицами, избежавшими несчастной участи, выбегут им навстречу и осыплют благодарностями. Однако, вопреки ожиданиям, встретил их лишь старейшина, который после короткого и исключительно делового разговора тут же отпустил их, а по сути прогнал из деревни, вручив большой мешок. За все это время Генри не попалось на глаза ни одного человека — ни радостной девицы, ни заливающейся слезами счастья матери. Лишь когда они проходили по главной улице, Генри заметил, как всю дорогу их сопровождает движение занавесок в окнах — люди выглядывали на мгновение, смотрели на Мастера и его ученика и тут же прятались обратно.
Когда они отошли от деревни достаточно далеко, Генри не выдержал и спросил:
— Что с ними такое?
— А что с ними? — уточнил Сагр со спокойным недоумением.
— Как что! Ты же прогнал дракона! Спас их!
— И что?
— Могли бы сказать спасибо!
Сагр многозначительно похлопал по мешку, который нес Генри и в котором содержалось их скромное, но вполне съедобное вознаграждение.
— Это не благодарность, — упрямо возразил Генри. — Это плата.
Сагр неожиданно остановился и повернулся к юноше.
— Генри, постарайся, пожалуйста, понять и запомнить на всю жизнь. Никогда не жди благодарности от людей, которых ты спас от кого-то. В их глазах ты будешь всего лишь человеком, который оказался сильнее угрожавшего им зла. Не самая обнадеживающая характеристика, согласись?
Пятнадцатилетний Генри никак не мог с этим согласиться. Должно было пройти еще почти столько же лет, чтобы он понял наконец весь смысл слов своего учителя.
***
Женщины и дети смотрели на Генри испуганно и настороженно. Он медленно вышел на середину поляны, положил на землю перед собой лук, снял со спины колчан и опустил его туда же. Выпрямился и встал, слегка разведя перед собой руки, чтобы показать, что больше у него ничего нет. Картину, правда, несколько портил конь Генри, выглядевший угрожающе и безо всякого оружия.