Вскакиваю на ноги единым слитным рывком. Еще и в сторону отскочить умудряюсь. То ковырялась, как дура битых пять минут, пока только на четвереньки встала, а тут от страха, как горная серна скакать начала. Смотрю. Точно — труп. Теперь видны контуры тела, а из-под разбросанного и примятого мной снега и кое-какие фрагменты высовываются — рука, нога обутая в ребристый солдатский ботинок. Приглядываюсь внимательнее и, чтобы не заорать в голос, с силой прикусываю себе стиснутый кулак. Шнурки-то на ботинках рваные, все в узлах. В точности как у того самого мужика, с которым я… Черт! Который любил меня в моем доме ночь напролет! Который чем-то зацепил меня. О котором я не смотря ни на что думала все это время…
Боже…
Вынимаю телефон и звоню в полицию. Сообщение мое выслушивают безо всякого энтузиазма, но обещают прибыть «на место» в кратчайшие сроки. Иду назад, к воротам. И чтобы полицейских дождаться, а потом дорогу к телу показать, и чтобы в машине хоть немного согреться. Колотит меня так, что зубы стучат. И не понятно от чего — то ли просто от холода, то ли в первую очередь от стресса. Неужели он мертв? Но почему? Кто? Из-за чего?.. Какое-нибудь ворье? Спугнул он их, а они в ответ его и убили?..
Здесь на дачах воруют регулярно. Причем именно зимой, когда никого в окрестностях нет. Бабушка рассказывала, было время даже старое постельное белье и алюминиевые вилки из домов выносили. Теперь даже воры зажрались. Если и тащат, то что-то вроде телевизоров, неразумно оставленных хозяевами на даче, да разного электрического инструмента, который опять-таки поленились вывезти в Москву. Но из-за этого убивать?.. Или к дачам убийство это не имеет никакого отношения? А дело исключительно в личности убитого? Кем же он был этот хамоватый тип в дорогих очках, на старом джипе, одетый в дачную одежонку — чистую, но латаную-перелатанную и пошитую еще, мне кажется, на фабрике «Большевичка» в 1960-лохматом году?..
Полицейские приезжают действительно быстро. Труп все-таки. Пока бредем по снегу до нужного места, делюсь своими подозрениями о том, кем может быть найденный мной человек. Слушают. Кивают. Потом лезут в снег, натягивая простые нитяные перчатки, и принимаются выкапывать тело из сугроба. Зажмуриваюсь — вместо лица у покойника смерзшееся месиво из костей и чего-то красно-розового…
— Огнестрел.
— Ага. В затылок пальнули, всю морду и разворотило.
— Это ж какой калибр был, что так?
— Да не меньше 12-го.
— Из охотничьего что ли?
— Ну не из снайперки же! Бомжей наемные киллеры не убивают!
— Бля-я-я-я…
Труп увозят. Меня в очередной раз расспрашивают о том мужике, который… Ну который вытаскивал мою машину из сугроба. Задают и вопрос о каких-то особых приметах, по которым его можно было бы опознать. Но я не помню ничего кроме рваных шнурков и того, что был он темноволос с сединой и сероглаз. И еще очки. Их, кстати, возле трупа не нашли. Но это ничего не значит. Если в такую кашу превратилось лицо, что уж там могло с очками произойти, трудно представить. Тело… Кое-что о его теле я тоже могу им рассказать, но… так и не решаюсь сделать это. Тогда придется признать, что я с ним спала, и… И они, еще чего доброго начнут меня подозревать в причастности к преступлению.
Пока один полицейский терзает вопросами меня, другой куда-то названивает. Вскоре понимаю, что узнает он телефон председателя садового товарищества, к которому относятся наши дачи. У него в свою очередь выясняет, кому именно принадлежит дача, возле которой нашли тело, и в которой жил тот мужик, который… Блин! Не могу о нем думать, не могу вспоминать. Так стыдно, что я трусливо отказываюсь даже попытаться честно опознать его тело!
Звонят хозяину. Жду, затаив дыхание. Как ни странно, он тут же берет трубку. Жив… Слава богу жив! Вот только… Жестом прошу у милиционера телефон и слушаю некоторое время. Нет. Голос не тот. У хозяина дачи — довольно высокий тенор. У того же был баритон. Возвращаю трубку сержанту и негромко доношу до него свои соображения. Кивает.
— А каким-нибудь друзьям или знакомым вы дачку свою примерно две-три недели назад не предоставляли для проживания? Или так, на выходные, отдохнуть от трудов праведных?
Мнется.
— Один человек у меня там этой зимой… бывает. Нравится ему, что нет вокруг никого.
— Ну так давайте!
— Что… давать?
— Имя и фамилию этого вашего знакомого, естественно. И телефончик его.
— Н-не могу.
— То есть как?!!
— Да как-то так получилось…
— Что вы мне, милейший, втираете? Вы свою дачку ему под жилье предоставляете и даже не знаете кто таков?
— Не знаю, молодой человек. Как есть говорю — не знаю. Звонил он мне сам…
— И что ж телефончик не определился?
— Нет. Так на экране и пишется, когда он звонит — «номер не определен».
— Черт… А познакомил вас кто?
— Никто, товарищ милиционер. Я по осени, уже совсем поздно — в октябре или в ноябре даже, на дачу приехал. Ну, проверить все ли в хозяйстве в порядке. И забрать кое-что… Уже калитку запираю, а тут он подходит. Говорит: «Дедуль, а вы дачу свою на зиму сдать не хотите? Я бы хорошо вам заплатил». Я удивился. О том, что дачи на лето сдают — знаю, но чтобы такую развалюху безо всяких удобств и на зиму? И человек с виду, вроде, приличный. Одет опрятно, очки на носу… Стою размышляю, а он уже деньги протягивает. И столько! Я как глянул, так и подумал, что на эти деньжищи год, как король жить буду, и еще и на следующий останется. Ну и вот…
— Налоги-то небось с этих денег от родины утаил, а старый?
Соглашается виновато.
— Утаил. Теперь оштрафуете?
— Мы, дед, не налоговая. Спи себе… спокойно. Но в следующий раз кому попало дачку не сдавай, а то грохнут очередного постояльца, опять тебе гемор один будет.
— Как… грохнут?
— А так. Труп твоего жильца хладный, снежком присыпанный нашли. Придется приехать на опознание.
— Господи Боже мой!
Полицейский диктует старику адрес морга, куда доставили тело, назначает день и время, после чего нажимает отбой.
— Правда хрен он его опознает, как и вы. Как его такого опознаешь-то?
— И пальчиков в картотеке нет.
Это уже второй. Зато вздыхают тяжко оба. Синхронно. И с одинаковым выражением. Понять их не сложно. Дело-то — типичный глухарь. Но мне не до их проблем. У меня своих — воз. Как подумаю, как вспомню, то что было между мной и тем человеком… А теперь он лежит в каком-то подмосковном морге. На железном прозекторском столе, с распоротой вскрытием грудью и с изувеченным выстрелом лицом… Накатывает дурнота, зажимаю рот рукой, оглядываюсь в панике. Опытный мент тут же подсовывает мне корзину для мусора…
— Дошло что ли?.. Эх! Да вы успокойтесь, дамочка. Чего уж теперь переживать-то так?..
Глава 3
Реву безостановочно почти неделю. Как подумаю о том мужике, так слезы просто сами собой течь из глаз начинают. И что ж все-таки за сволочная штука жизнь?
Взять себя в руки удается только через несколько дней. И то вынужденно. Из-за границы на Новогодние каникулы приезжают все мои мальчишки. Естественно, навещают и отца, но саму Новогоднюю ночь проводят со мной и с Шариком-Бобиком. Спасибо им огромное. Они отвлекают меня от черных дум просто своим присутствием. Что еще матери для счастья надо? Только видеть своих детей здоровыми, успешными и веселыми.
О том, что произошло между мной и отцом дружно не говорим. Все, что можно было по этому поводу сказать, ими уже сказано. По телефону. Предполагаю, что в равной степени и ему, и мне. Но все они уже не дети, а потому никто не сотрясает воздух полными обиды возгласами вроде такого: «И зачем вы вообще женились, если теперь развелись?». Уже понимают — в жизни может произойти что угодно.
Так что выслушиваю всего один и то случайный комментарий:
— А в Сокольниках у отца в этом году елка искусственная…
Говорит это Митька, при этом задумчиво трогая пальцами веточку на той елочке, что стоит у меня. Петька громко кашляет. Митька бросает на него быстрый взгляд и отходит в сторону, нюхая собственные пальцы, которые теперь наверняка пахнут хвоей и смолой. Значит, не затрагивать тему развода договорились заранее. Деликатные они у меня…
Интересно, кто в этом году в гостях у моего бывшего мужа и его новой жены? Если те же, кто бывали и в мою пору, наши общие друзья, то наверняка скоро позвонят и что-нибудь скажут по этому поводу. Если нет… Наверно, нет. Мне почему-то кажется, что никого из тех, кто знал нас с Игорем много лет как семью, его новая супруга приглашать просто не захочет… Хотя…
В любом случае никто мне не звонит и ничего не рассказывает. Какой из этого следует вывод? Да никакого! Кроме того, что хватит жить прошлым. В этом нагрянувшая второго числа ко мне в гости Любка совершенно права.
— По телику тут недавно показывали «О чем говорят мужчины?». Мой смотрел, ну и я… Ты видела? — отрицательно качаю головой. — Посмотри. Смешной фильм, добрый. Но не это меня совершенно поразило. Там такие вставочки документальные — разные известные люди какие-то свои мысли на камеру высказывают. И вот Макаревич. Говорит: осознал, что самое страшное с приближением старости с ним произошло. Говорит: я лишился будущего. В молодости, мол, все было неясно, все было впереди. Непонятно, как карьера сложится, как жизнь пойдет, ну все такое. А теперь, говорит, я точно все знаю: чем заниматься буду, с кем жить, где проводить отпуск. Нет будущего. Будущее стало настоящим.
— И что?
— С тех пор все думаю об этих его словах. Умный он человек, но все-таки дурак.
Смеюсь.
— Пока ты жив, будущее у тебя есть всегда. А если верить индусам, так и после. Произойти-то с любым из нас может все что угодно. В любой момент. И это «что-то» способно так изменить твою жизнь, что и себя-то не узнаешь, не то что свое будущее. Да что я тебе рассказываю-то? Сама, на собственной шкуре все испытала…
— Это точно. Теперь будущее у меня снова есть. Причем более чем туманное.
— Давай за это и выпьем…
Вот интересно, в свете только что состоявшегося глубоко философского разговора, можно ли считать будущим то, что я точно знаю — завтра мы обе встанем с больной головой? Или это, согласно теории Макаревича, уже настоящее? Объективная реальность, данная нам в ощущениях…
* * *
В первый рабочий день после праздников волнуюсь ужасно. Предстоит ведь знакомство с моим потенциальным шефом. Сначала должна подъехать к нему на работу. Уже потом, если произведу хорошее впечатление на него, он повезет знакомиться с сыном и женой. Что ж, все правильно.
Ух ты! Контора-то солидная. Стекло-бетон. Мрамор на полу, цветы в кадках, лифты с зеркалами… Мне нужно подняться на пятый этаж. Здесь в коридоре уже не мрамор, а паркет, покрытый посередке классическим красным ковром с зеленой каймой. Очень консервативно. Рядом с дверью того кабинета, в который мне и надо, висит табличка: «Приемная». А дальше что-то трудно воспринимаемое. В целом получается, что иду я в приемную Директора Директората какой-то там Дирекции. Как все-таки велик и могуч русский язык! И все ведь логично! Если есть Дирекция, то у нее, наверно, должен быть Директорат, а в нем, соответственно, Директор…
Захожу. Хозяин, и правда, консерватор. Здесь тоже паркет, тяжелая деревянная мебель и фикус на окне. Секретарше, которая встречает меня коротким кивком, лет приблизительно столько же, сколько мне. Не молоденькая «курица» с силиконовыми губами и пустотой в глазах. Хороший знак. За меня ведь хоть и замолвили словечко, но все равно на одном этом далеко не уедешь. Я бы, например, сорок раз подумала, отмерила, взвесила, прежде чем доверить своего ребенка чужому человеку…
На этот раз я не опоздала, но могла бы смело. Хозяин кабинета занят — затянулось совещание. Сажусь в предложенное секретаршей кресло и готовлюсь к долгому ожиданию. Приглушенный гул, который раздается за дверями, доказывает, что там все проходит бурно. Только через сорок минут из кабинета начинают валить распаренные, как после бани, мужики. Судя по их лицам, головомойку им шеф устроил изрядную. Страшен во гневе? Стоит намотать на ус. Я ведь, если все сложится, тоже стану его наемным работником…
Наконец, меня приглашают. Вхожу. Странно, но хозяина не наблюдается. Кабинет пуст. Только в задней стене распахнутая дверь, за которой слышу какое-то шевеление. Стою жду. А что остается? Пока жду оглядываюсь. На стене за рабочим столом президент в рамке. На столе — российский флажок на подставке. Все как положено.
Правда флажка этого почти не видно за горами бумаг и папок, которыми завален стол. Нелегка, как видно, бизнесменская жизнь Директора Директората. А вот и он. Выглядывает из той самой открытой двери.
— Здравствуйте.
— Здрасте. Садитесь. Я сейчас…
Появляется через пять минут. Почти падает в свое директорское кресло и крутит головой в тугом воротнике рубашки. Словно проверяет, не отвинтилась ли, крепко ли держится.
— Уф! Укатали сивку крутые горки.
Улыбаюсь. Смотрит изучающе. Что ж имеет право. Смотрю в ответ.
— За вас просил человек, которому я отказать не могу. В силу служебного положения…
— Но это еще не повод доверять ребенка, кому попало.
Сначала хмурится. Потом улыбается. Улыбка очень идет ему, сразу превращая замкнутое, даже суровое и в общем-то некрасивое лицо в замечательно добрую и забавную физиономию. Когда-то вычитала, что только когда человек улыбается, ты видишь его истинное лицо. И это его лицо мне нравится. Уже немало.
— Видите ли… Ванька классный парень, но… с ним трудно.
— Если с ребенком легко — его надо вести к доктору, у него какие-то проблемы. Особенно, если речь о мальчике, который просто обязан быть шалопаем и неслухом. На то он и мальчишка. Главное, чтобы мы нашли с Ваней общий язык, тогда все будет хорошо.
— Вы когда-нибудь работали с детьми?
— Нет. Никогда. Но я вырастила своих. Это хороший опыт, поверьте.
— Сколько им сейчас?
— 21.
— Это старшему? Или?..
— Всем.
Смеюсь, глядя на его недоумевающее лицо. А потом лезу в сумочку и вынимаю бумажник. В нем у меня фото моих мальчишек. И маленьких, и уже повзрослевших.
— Это Петька, это Митька, а это Витька.
— Вот это да!
— А вот такие они сейчас.
— Живут с вами?
— Нет. Учатся за границей. В Гарварде. Из-за них и работу пришлось оставить. Такие шустрые были, что иначе никак не получалось.
— Понятно. Мне сказали у вас какое-то высшее образование есть?
— Да. ИнЯз.
— Ух ты! Какие языки?
— Английский, французский, китайский. И немецкий. Последний намного слабее, факультативно учила. Но для того, чтобы дать азы шестилетнему мальчику хватит.
— Круто.
Сглатываю. Словечко это… Сразу напомнило мне того мужика с дачи… С которым… Ну, который в моей бане парился, и чье тело я нашла потом в снегу… Тут же начинает мутить. Зажмуриваюсь и глубоко дышу через нос, стараясь взять себя в руки. К счастью это мне удается. Не хватало еще в кабинете у потенциального работодателя устроить то, что тогда в полиции…
— Только у меня есть проблема.
Вопросительно задирает брови.
— Дело в том, что у меня собака… И мне совершенно не с кем его оставить. Он уличный пес, не домашний. Может быть, он мог бы пожить где-то у вас на территории?.. Я понимаю, конечно, что это наглость, но…
— Черт. Он какой этот ваш пес? Маленький?
Отвожу глаза. Отвечаю уныло:
— Здоровый, как конь. Но добрый. Я его на дачах летом подобрала. Он там с детьми очень хорошо играл.
— Значит добрый…
Киваю и смотрю преданно. Думает.
— Ладно. Все равно хотел кого-нибудь заводить. Чтобы малому было с кем возиться. Жил у нас пес, но в прошлом году под машину, дуралей, попал. Ваньке не сказали. Наврали, что сбежал. Будка от него осталась. Пусть этот ваш… конь там и живет. Авось поместится. Но если только что-то выкинет, пристрелю на месте. И вас вместе с ним.
Киваю так отчаянно, что мужик снова начинает смеяться.
— Ладно. В субботу приезжайте, знакомиться уже все вместе с вами будем.
Пишет на бумажке адрес, пододвигает мне. Берет другую опять готовится писать.
— Вы пешком или на машине?