Я наигранно прищуриваюсь:
— А ты коварная женщина.
— Ооо, ты меня еще не знаешь! — смеется она и облизывает губы. Капелька шоколадной глазури бесследно исчезает с ее кожи, но я все еще смотрю на то место, где она только что была. И Лина это замечает: — Еще раз так на меня посмотришь…
— И… что тогда?
— Я что-нибудь придумаю… — доедает последний кусочек пирожного, видит крем на своих пальцах и быстро, без лишних колебаний, по очереди отправляет их в рот. — Ты тысячу раз пожалеешь, что связался со мной.
Ее угроза звучит убедительно, и я покусываю нижнюю губу, чтобы не рассмеяться.
Кофейню мы покидаем поспешно: в цветочной лавке, оказывается, нас уже дожидаются. Но нам требуется полчаса, чтобы добраться до места назначения и успеть подготовить ценник. Поэтому я прошу Ларису отправить клиента погулять, предварительно взяв у него номер телефона. Нетерпеливый дядька спас меня от поедания гигантского рулета с тонной взбитых сливок, поэтому я намерен отблагодарить его от всей души.
Я звоню в оранжерею, в которой мы не так давно побывали, и переспрашиваю о доставке, напоминая о ее срочности. Мне отвечают, что машина уже выехала по указанному адресу. Отлично!
Мы трогаемся.
Отсюда до магазинчика Ларисы минут пятнадцать езды, и я стараюсь не отвлекаться по пустякам. Но Лина к подобным «пустякам» не относится, поэтому я, то и дело, на нее отвлекаюсь.
Нацепив мои «дебильные» очки, она мурлычет себе под нос слова одной заезженной песенки, которую я тысячу раз слышал по радио, но понятия не имею, кто ее исполняет, и делает вид, что меня рядом нет. Она чувствует себя расслабленно, иначе бы не стала петь и настукивать ладошкой мелодию. Настукивать по своей коленке. Она светится счастьем, и я улыбаюсь ей. Мне нравится ей улыбаться. Но она включила игнор.
Окей, меня нет.
Я не смотрю на нее. Не-смо-трю… Представляю, что еду один. Совершенно один. В салоне пахнет ароматизатором, а не чьим-то приятным парфюмом. Нет. Никого нет. Я один, но… Но! Но! Но!
Ее идеально белые кеды. Колени. Рука. И локоть, который время от времени меня задевает. Смешно! Я снова любуюсь ею, не в силах скрыть интереса. И жду. Жду, когда она вспыхнет, как спичка, одарит меня своим вниманием и неординарными «комплиментами», а потом все-таки улыбнется. Ведь ее улыбка очаровательна. Лина сама одно сплошное очарование…
— Почему тебе никто не звонит? — вдруг спрашивает она, и я искренне радуюсь, что Лина наконец-то закончила игру в молчанку.
— А кто мне должен звонить?
Она жмет плечами:
— Не знаю. Но кто-то должен: друзья, родители, доставка какой-нибудь бредятины.
— Какой-нибудь бредятины? — я перепрашиваю, готовый рассмеяться, и заглядываю ей в лицо. Но доступ к глазам закрыт.
Лина была права насчет очков: хочется выкинуть их куда подальше.
— Ты с самого утра в чужой компании, — заключает она, и я улыбаюсь. Мне кажется, что ее компания уже давно не чужая.
— Я предупредил, что у меня срочные дела.
Хотя я, конечно, уже реально задерживаюсь.
Она прищуривается:
— Но кто-то тебе все-таки звонил.
— Да.
— Но ты не ответил.
— Да.
Лина смешно ухмыляется:
— Попахивает вечерним скандалом.
Я понимаю, к чему она клонит, о чем подумала, но сейчас мне трудно разобрать: язвит она, сочувствует или злорадствует по поводу того, что я якобы могу огрести неприятности.
Отвечаю неопределенно:
— Все может быть, — и намеренно не смотрю на нее.
Лина молчит. Боковым зрением я вижу, как она теребит тесемку за запястье.
Она волнуется? Ей не все равно? Что? О чем она думает?
— Ты все еще переживаешь насчет Инстаграма?
Лина отвечает слишком быстро:
— Нет. Не особенно.
Ее голос звучит мягко и приглушенно. По всей видимости, это не то, что тревожит ее в данный момент.
— Ты покажешь мне ваш профиль? — я протягиваю ей свой айфон.
— Зачем? — она непонимающе смотрит на гаджет. Но вдруг расслабляется и смеется: — О, нет. Не-ет! Тебе его не жалко? Если все это ради моего нелепого возгласа, то ты сошел с ума!
— Что? — Я не могу смотреть на нее без улыбки. Лина мелет какую-то несуразную чепуху, но эта чепуха действует на меня положительно. — Я просто хочу взглянуть на ваш профиль, и все.
— Ну да, конечно. — Она складывает руки у груди, как это делала уже несколько раз, и буравит меня взглядом, прячась под очками. — Ты хитрый жук. Твои потаенные мысли скрыты под слоем помпезной обаятельности, но я читаю тебя насквозь. Ты снова хотел, чтобы я…
— Погоди!
— … произнесла это…
— Стоп! Остановись! — я смеюсь и сворачиваю на Московскую. — Не хочу слышать все, что ты намерена сказать мне дальше. Давай отмотаем немного обратно. Так ты считаешь меня обаятельным?
Лина дергается, собираясь меня ударить, но я все еще предлагаю ей взять мой айфон…
— Я такого не говорила! — С жаром открещивается она. — Положи его сюда, — указывает на приборную панель, — я возьму его оттуда.
Я делаю так, как она желает, после чего театрально почесываю нос:
— В твоей речи было что-то такое про помпезность… Не напомнишь?
— Я сказала это ради сравнения!
Сняв очки, она утыкается в мой айфон, а через пару секунд возвращает его обратно, позабыв об осторожности. Но прежде, чем забрать его из ее рук, я внимательно смотрю ей в глаза, потому что совсем не собираюсь провоцировать Лину на это ее «оуч». Хотя то, как она его произносит, вызывает соблазн повторить предыдущий трюк.
Но все проходит гладко, телефон у меня.
— И с кем ты меня сравниваешь? Только придумай что-нибудь новенькое, не надо повторяться.
— Тебе это так важно знать?
Я киваю:
— Важно. — Подписываюсь на профиль их цветочной лавочки и откладываю айфон в сторону.
— С чего бы это?
— Самовлюбленному эгоисту необходимо знать, что о нем думают.
Лина смеется:
— Я же вижу, ему плевать.
И пока я нахожусь, что ответить, мы сворачиваем на парковку мини-маркета. Красная "Киа" оказывается по соседству.
Я глушу двигатель, кладу локти на руль и поворачиваюсь к Лине:
— Признайся, у тебя просто нет подходящего сравнения, кроме как «обаятельный».
Кажется, она снова жаждет меня ударить, но ее порыв отнюдь не агрессивный. Он больше похож на своеобразный коннект через прикосновение, и это говорит о том, что Лина впустила меня на свою территорию еще тогда, когда впервые ударила.
— У меня есть тысяча сравнений для тебя! — она отстегивается и выбирается из машины. Но не спешит в магазин: обняв плошку с цветком, терпеливо дожидается, пока и я выйду тоже, открою заднюю дверцу, достану ящик…
Сейчас Лина такая покладистая: неторопливая, мягкая, совершенно своя, как будто мы уже лет двадцать делаем что-то вместе. Ее злость осталась только в словах. В словах, за которыми она все время прячется.
Я смеюсь:
— Около десяти я уже слышал. Осталось девятьсот девяносто, — приближаюсь к ней с первой партией фиалок. — Сколько еще дней нам нужно провести вместе, чтобы ты успела уложиться? Лета тебе хватит?
Она не выдерживает и пихает меня локтем. Я разыгрываю комедию, что вот-вот и уроню ящик. По ее лицу на миг расползается испуг, но тут же сменяется на праведный гнев. Когда Лина сердится по-настоящему, трясется земля и замолкают все птицы, прежде щебетавшие на ветках. Но такой она мне нравится даже больше.
— Ты когда-нибудь бываешь серьезным? — Она открывает дверь, звоном колокольчиков оповестив Ларису о нашем появлении.
— Я всегда серьезен, — следую строго за ней.
Лариса смотрит на нас с интересом, в ее взгляде читается вопрос: «Вы так и не сумели найти общий язык или вам присущ именно такой стиль общения?».
Я ставлю ящик туда, куда мне указывают, и отправляюсь за вторым. А потом за третьим, четвертым и пятым. Лина тем временем колдует над ценником, попутно рассказывая маме о том, что мы придумали. Я ловлю обрывки их диалога, но и без того понимаю, что Лариса лишь позволяет нам эту маленькую шалость, хотя, конечно, совершенно не одобряет. Но я, честно говоря, на что-то большее и не рассчитывал.
К магазину подъезжает "Ивеко-Дейли" с логотипом оранжереи и яркой надписью, один в один, как вышивка на фартуке администратора. Пальму заносят внутрь помещения и предлагают Ларисе расписаться. Не знаю, успела ли Лина рассказать ей и об этом, но Лариса стоически держится и пока не возмущается. Но по выражению ее лица видно, что это просто «пока»…
— Она отлично впишется в тот угол, — будто бы равнодушно сообщает Лина, но, спрятавшись за спиной матери, испепеляющее смотрит на меня и стучит кулаком себе по лбу, как бы намекая на то, что я идиот.
Я воспринимаю ее жест, как знак: настала моя очередь объясняться. Поэтому подхожу ближе к Ларисе и выкладываю все, как есть. Мне самому до конца не верится, что эффект неожиданности сработает нам на руку и тот импульсивный дядька немного смягчится. Но я улыбаюсь, и Лариса улыбается мне в ответ. На самом же деле пальма — подарок цветочной лавочке… точнее, персональный подарок Лине. Но если я скажу об этом Ларисе напрямую, боюсь, она останется не в восторге. Она и так еле согласились принимать от меня вполне себе справедливую помощь.
Мы переглядываемся и единогласно решаем, что пора позвонить клиенту — чем раньше разделаемся с ним, тем меньше резонанс. А пока Лариса набирает его номер, я киваю Лине, взглядом вызывая ее на диалог, и возвращаюсь к вопросу, который остался без ответа:
— Ну, так как, насчет лета?
Глава 11. Лина
Мое лето не предполагает массу впечатлений и развлечений: сначала сессия, потом работа-работа-работа. Даже субботние посиделки с Никой в июле-августе перестанут быть регулярными, если не сойдут на «нет» окончательно. У нее на повестке дня море, поездка в Москву на несколько недель и еще много всего не менее впечатляющего. А мои планы уместились бы в четыре строки: спать, есть, ухаживать за растениями и угождать покупателям. Честно говоря, я жутко устала от людей, устала от их недовольства, вечных проблем, от которых они хотят избавиться, переложив на плечи других, от бесконечной суеты и нескончаемого потока негатива. Залечь в гамак между деревьев какого-нибудь дикого, заброшенного сада и с книгой в руках насладиться тишиной — это неосуществимая мечта, примерно такая же, как и посмотреть на город с воздуха. Я бы очень хотела подняться в небо на вертолете и с высоты птичьего полета ощутить его величие и красоту, увидеть границы и очертания, смело выйти за их пределы и оказаться в совершенно ином измерении, где вместо каменных гигантов реки, леса, поля, холмы, разнотравье — иные величие и красота.
Я смотрю на Алексея и не понимаю, зачем он это спрашивает: он снова желает подловить меня на чем-то неоднозначном? Но вместо того, чтобы прочитать его тайные мысли, я подмечаю мелкие детали его внешности: идеально ровные зубы, мягкую линию верхней губы, узкие крылья носа, длинные темные ресницы, еле заметную впадинку на лбу, похожую на шрам. Я любуюсь им. Любуюсь, дьявол его подери! И он это понимает. Его взгляд снисходительный, глаза слегка прищурены, и он все еще ждет ответ.
Я хватаюсь за лейку:
— Если ты собираешься донимать меня все лето, то я управлюсь за один день.
Надеюсь, мои слова не звучат двусмысленно?
Двигаю к себе кашпо с калатеей, которое стоит у него под носом на стойке, и обильно поливаю растение.
Алексей смеется:
— Мне следовало бы сказать, что я собираюсь донимать тебя все лето. И все ради девятисот девяноста персональных комплиментов! — Он выгибает бровь и постукивает пальцем по папке с документами, которая лежит ближе к его руке. — Но я не могу тебе врать.
Последнюю фразу он произносит так легко и откровенно, что мне становится стыдно за свою резкость. Алексей просто шутил, без всякого тайного смысла. Это я искала в словах подвох.
Я избегаю встречи с его глазами и ощущаю, что они играют со мной в догонялки. Он, действительно, не врет, поэтому смотрит открыто и ждет от меня взаимности.
— Сказал, что будет через семь минут, — мама откладывает телефон и улыбается нам обоим. — Позволите мне уйти на обед? Не хочу в этом участвовать.
— Да, конечно, — любезничает Алексей. — Приятного аппетита! — А потом кивает на дверь, обращаясь ко мне: — Может, я тоже пойду? Как считаешь, я выполнил свою миссию?
— Что-о? Нет! — Меня охватывает беспричинная паника.
Я не хочу оставаться один на один с этим сумасшедшим. Я должна буду что-то говорить, объяснять, улыбаться, а может быть, обтекая грязью, выслушивать упреки и оскорбления. И никакой поддержки рядом! Я даже кидаюсь вперед, наверно, чтобы не допустить побега Алексея. Но он и не собирается уходить. Он снова смеется:
— Приятно осознавать, что я тебе нужен.
— Нужен? Ха! — Я хочу вести себя более естественно, но вместо этого делаю какие-то дурацкие движения: машу руками, резко поворачиваюсь то в одну, то в другую сторону, перекладываю с места на место попавшиеся на глаза предметы. — Ты слишком высокого мнения о себе! С чего ты взял, что…
— Тогда я пошел?
— Нет!
Он снова смеется. Но смотрит уже не на меня, а на свое запястье.
О, нет! Я успела ухватиться за него.
— Ты, действительно, так волнуешься?
Видимо, не просто ухватиться, а ухватиться очень крепко.
Я разжимаю пальцы и выдыхаю, признавая его победу:
— Да, — и отвожу взгляд.
— Тогда я, конечно же, останусь.
Алексей проходит за стойку и становится на мамино место, со всех сторон рассматривает «эксклюзивную» сенполию и, аккуратно разглаживая, наклеивает на нее стикер, который я пару минут назад распечатала. Он делает вид, что увлечен этим процессом, быть может, чтобы больше меня не смущать. Или ему действительно доставляет удовольствие новое неизведанное занятие, ведь наверняка он ничем подобным раньше не занимался.
Я отхожу к ящикам с фиалками и принимаюсь расставлять их на свободной полке стеллажа, но краем глаза посматриваю на него. Мне до безумия любопытно, что он будет делать дальше, возомнив себя продавцом цветочной лавочки. Хотя «возомнив» в данном контексте звучит как-то странно.
Дверные колокольчики возвещают о посетителе, но мне даже поворачиваться не обязательно — я слышу этот противный голос, который врезался в мой мозг, и еще долго будет там дребезжать, и понимаю, кто к нам пожаловал.
— Я пришел, — с порога сообщает МистерТараканьиУсишки. — Я готов принимать извинения.
Я возвращаю на место очередную сенполиию и спешу направить все свое внимание в угоду привередливого клиента, который сейчас горделиво улыбается. Но улыбается он не мне, а Алексею, как будто уверен, что тот здесь главный. И Алексею это явно льстит.
Я делаю несколько шагов навстречу:
— Да, да, конечно! — и размашистым жестом приглашаю недотепу пройти вглубь торгового зала. — Простите нас за досадное недоразумение с «просроченным товаром», — я намеренно выделяю голосом это вульгарное выражение, — и примите совершенно искренние извинения. — Правда, искренностью мои слова даже не пахнут. Не знаю, способен ли он различать сарказм, но я и не подумаю перед ним расстилаться. — Вот такое изысканное растение вам подойдет? — Я подхожу к двухметровой пальме, слегка оттягиваю одну из ее ветвей и смотрю на РыжиеУсишки сквозь перистые листья.
Он в неком ступоре. Кстати, я тоже. Мне кажется, что сейчас его маленькие глазенки выскочат из орбит, а усы зашевелятся от шока или негодования.
Я отступаю назад, как будто вместо слов из его рта на меня могут вылиться зловонные помои, и выбираю в качестве защиты длинную-предлинную болтовню:
— Мы перед вами так виноваты, так виноваты, — тараторю я, вымучивая улыбку, — что бросили все дела и сразу же поехали в одну частную элитную оранжерею, в которой можно приобрести редчайшие растения и только по клубной карте закрытой ассоциации флористов. Вы слышали про закрытую ассоциацию флористов? Нет? Как же так! А мы, между прочим, потратили несколько часов, чтобы подобрать для вас то самое растение, которое бы сполна компенсировало утрату…