— Это говорящий мишка?! — вдруг спросил с крыльца звонкий детский голос, и я подпрыгнула, резко оборачиваясь. Но дверь уже захлопнулась, и возмущенные вопли младшего сына из-за нее доносились приглушенно.
Шон, слава тебе господи, совершенно оправился после вчерашнего и явно был готов к новым подвигам. Правда, его возмущение быстро прервал звук подзатыльника — старший братик вчера тоже страху натерпелся и теперь дисциплину наводил драконовскими методами. Я уже слышала обрывок разговора про то, что он «не мама Бера» и если что — хворостину в лесу живо выломает для излишне вредных или инициативных. И если еще раз кто-то посмеет отойти от дома дальше, чем на два шага… или не слушаться с первого раза… или обижать сестер… короче, Лис устроил младшему пропесочку по высшему разряду. Сделал мою работу.
Не стала в тот раз вмешиваться. Лис на самом деле очень терпеливый и к вспышкам пустого гнева не склонен. Довести его до хворостины — это надо постараться. И если кто сумел… ну, каждый должен знать, чем чреваты попытки прыгнуть под грузовик.
Вот и сейчас в доме почти моментально все стихло. Но медведь уже услышал все что надо, потому что перестал кататься по двору и стоял, с интересом вытянув нос в сторону крыльца.
Я нахмурилась.
— Иди давай отсюда. У нас и так еды мало, тебя я точно не прокормлю. И вообще, ты дикий зверь, причем вон жирный какой! Иди ищи себе берлогу, выкопай в крайнем случае и спи до весны!
Это я прокомментировала явный интерес косолапого к запаху овсяной каши с сушеной малиной, который вырвался из двери вместе с Шоном. Не знаю, как шумный ребенок, а запах топтыгину явно понравился.
Правда, после моей отповеди он недовольно заворчал, отвернулся и побрел со двора. Словно и впрямь понял мои слова. Мне даже на мгновение стало очень стыдно за свою жадность и неблагодарность. Но я твердо знала одно: прикармливать дикого зверя поблизости от жилья нельзя ни в коем случае. Особенно медведя. Особенно зимой.
Косолапый ушел, я выдохнула с облегчением и вернулась в дом. А там повседневные заботы накатили колесом, и отвлекаться на мысли о его странностях лишней секунды не было. При том, что я даже подумать боялась, как теперь выбираться в село и что обо всем случившемся скажут люди и власти.
Понятно, вменить мне в вину разодранных медведем душегубов нельзя. С точки зрения логики нельзя. Но там, где из-под темной лавки выползает душным облаком страх, логике нет места.
Как бы теперь даже мои друзья среди сельчан не стали меня бояться и проклинать, называя ведьмой. Это было бы не просто плохо — это была бы полная катастрофа. Даже если накопленных уже запасов хватит на зиму, дальше-то что? Как жить?
И учитель же для Лиса и девочек! Молоденький студент, вляпавшийся в еще одно «тайное общество борцов за справедливость» и угодивший в глушь на поселение на три года… Я же с ним почти договорилась. Он должен был начать приходить к нам трижды в седьмицу, когда работы на известковом карьере станут до весны — то есть когда упадет по-настоящему глубокий снег. В оплату я обещала подкормить тощего до прозрачности очкарика, обшить полностью, от исподнего до стеганого на шерсти пальто, на манер не к добру помянутых ватников, и даже соорудить ему зимнюю обувь из плотной парусины. Мальчишка был рад невероятно и боялся, как бы я не передумала. А теперь запросто сам откажется.
Да, теперь он вряд ли явится… вот беда.
За тяжкими думами день промелькнул незаметно, мягкие сумерки упали на очищенный с помощью самодельных лопат двор, и вместе с ними вернулся медведь.
Он решительно, как к себе домой, прокосолапил во двор и положил перед крыльцом полтуши здоровенного лося. Другую половину копытного потапыч явно потребил сам, судя по разводам на морде и жирной лоснящейся шерсти. А это подношение принес и теперь стоял над ним гордо, как мужик-добытчик, притащивший в родную пещеру мамонта.
Я вышла на требовательный рык гостя и едва не села на ступеньки от неожиданности. Медведь топтался возле туши и подпихивал ее ко мне носом, настырно ворча. А потом вовсе неуловимо-быстрым и неожиданным для такого громоздкого существа движением прянул ко мне, ухватил зубищами за рукав и очень осторожно потянул, словно звал спуститься с крыльца.
Его морда впервые оказалась так близко от моего лица, и я взглянула ему в глаза. Мир покачнулся.
— Веж?! — хриплый шепот скатился по густой бурой шкуре ледяными слезинками. — Не может быть…
С медвежьей морды на меня смотрели по-человечески умные и очень грустные глаза. Серые, с золотыми лучистыми солнышками вокруг зрачка. Глаза князя Агренева.
Глава 37
— Как же так, Веж, как же так… — словно во сне повторяла я, прижимая к себе огромную лобастую голову зверя. Медведь замер, только иногда тихо-тихо поскуливал, как щенок, и громко вздыхал.
Я сидела на мерзлой земле между крыльцом и лосиной тушей и не могла понять, на каком свете вообще все это происходит.
Веж… как?! Почему?!
И что мне теперь делать?
— Ты пришел, мой хороший. Главное, ты пришел, — какое-то время спустя я смогла собрать разбегающиеся мысли и понять главное. — Живой… Остальное не важно.
Мысли закрутились в голове водоворотом. Я не могу ошибаться, это его глаза, а еще — никакой самый умный лесной зверь не станет со мной обниматься, не станет приносить еду и тем более вполне осознанно кивать в ответ на мой вопрос. Что же произошло?
Как-то сама собой сложилась картинка, я вспомнила слова, сказанные Шиловым, и встрепенулась:
— Тебя действительно ранили в спину, смертельно?
Медведь кивнул тяжелой башкой и едва слышно зло рыкнул.
— А потом? — тут я ступила на зыбкую дорожку догадок и интуиции. — Потом ты превратился в зверя и задрал нападавшего? Одного из нападавших? Это его… останки нашли потом солдаты Шилова?
Медведь опять кивнул и заурчал так тоскливо, что я поняла его без слов:
— И ты не смог превратиться обратно… ушел в лес как был, медведем. А потом… забыл, что когда-то был человеком?
И снова тяжелый кивок. И виноватый взгляд.
— Поэтому ты так долго не приходил… Зверь вообще наверняка залег уже в спячку, да? А потом что-то тебя разбудило.
Веж зарычал злобно и ткнул носом в сторону села. Снова зарычал, искусно интонируя звук, я буквально до оттенка поняла, что он хотел сказать.
— Почувствовал опасность… услышал меня… давно? Несколько дней назад? Понятно, это когда меня в первый раз загоняли. Ну! Тихо-тихо! Не вскакивай, не догнали же. И вообще ты всех виновных уже съел.
Медведь фыркнул, сделал вид, что отплевывается, потер лапой морду в жесте невыразимого отвращения, а потом непримиримо оскалился на дорожку, уходящую от нашего убежища в большой мир.
— Понятно, не всех. Ну… Веж, а обратно точно никак?
Косолапый лег у моих ног и спрятал морду между лапами. И опять тихонько заскулил.
— Да не съел он маму… — вдруг раздался громкий шепот прямо у меня над головой. — Подумаешь, медведь! Мама его стукнула, и вон он лежит… дохлый.
Мы с Вежем одновременно подняли взгляд, потом посмотрели друг на друга. На крыльце за дверью в дом явно что-то происходило — там слышался писк, треск, сопение и топот. Потом раздались звуки трех подзатыльников, и все стихло. Понятно, у Лиса все же лопнуло терпение, и он утихомирил разбушевавшуюся малышню непедагогично, но действенно.
— Ты теперь останешься с нами, правда? — я с надеждой прижалась лицом к густой медвежьей шерсти. Внешний вид оказался обманчив, шерсть была мягкая и шелковистая на ощупь, теплая и почему-то пахла хвоей и свежестью, а вовсе не тяжелым звериным духом или, не дай бог, застарелой кровью.
Веж подтверждающе прикрыл глаза, ласково ухватил меня зубами за предплечье, нежно порыкивая и покусывая, стал ластиться, совершенно по-кошачьи бодаясь. Правда, размер его совсем не соответствовал кошачьему, а потому после особенно мощного «поглаживания» я едва не опрокинулась на спину.
Дверь хлопнула, и на крыльце возник бледный, решительный Лисандр с ухватом в руках, который он явно собирался использовать вместо рогатины.
— Мам, отойди за крыльцо, — напряженным голосом выдал подросток. — Быстро!
— Лис, успокойся, — я вскочила и взбежала по ступенькам к сыну, чтобы перехватить и его, и ухват. — Это… не просто зверь. Точнее, вообще не зверь.
— А кто? — довольно нервно переспросил парень, неуступчиво отходя на полшажка и покрепче вцепляясь в рукоять своего оружия. — Принц заколдованный?
— Почти, — я вздохнула. — Лис, я сама ничего не понимаю… но это Вежеслав.
Лисандр посмотрел на меня с жалостью, явно решив, что мать тронулась рассудком от такого обилия событий, но тут его взгляд переместился куда-то мне за спину, и его глаза изумленно расширились.
Я резко обернулась. Здоровенный медведище своей широкой как лопата лапой выводил на успевшем снова нападать снегу:
«Приветствую, наследник Аддерли».
Лис, как загипнотизированный, посмотрел сначала на надпись, потом на медведя, оглянулся на меня и, чуть шатнувшись, спустился с крыльца. Он остановился прямо перед огромной медвежьей мордой и вгляделся в нее, снова вздрогнул, наткнувшись на совершенно человеческий взгляд в исполнении хозяина тайги.
И вдруг спросил что-то совершенно непонятное:
— Чур, пращур, через кровь к земле, через явь к ночи, через свет к душе?
Медведь вскинулся, словно услышал что-то невероятное, и как-то торжествующе заревел. Снег вскипел под его лапами, а окружающий лес словно подхватил этот рык, эхом разнося его по оврагам, полянам и тропам, пропуская сквозь заросли, как сквозь гребень, унося вглубь чащи и наоборот — вверх, в темное небо.
Я и сама почувствовала, как вздрогнуло пространство, и в душу внезапно пришло ликование и покой. Словно в темную пыльную комнату, набитую старым хламом и сожалениями о несбывшемся, вдруг открыли дверь, и через нее ворвался поток свежего воздуха и яркого света.
Немного понаслаждавшись этим состоянием и с сожалением проследив, как оно тает, уходит, оставляя легкий теплый след, я посмотрела на сына и на Вежа другими глазами.
— А теперь можно по-славски: что это было?
Не менее меня потрясенный Лис обернулся и осоловело похлопал глазами, потом потер переносицу, что случалось с ним только в момент, когда он сильно смущался.
— Я… это… няня рассказывала сказки. Про начало светлых родов. Про пращуров. Я ужасно любил одну, где Евана-царевича в лесу убили родные братья-завистники, но к нему пришел его Щур — серый волк — и оживил, даровав свой облик. Потому что Еван был настоящий витязь — храбрый, честный и горячий сердцем. И очень любил свою Вселесу-царевну, хотел к ней вернуться даже из-за Калины-реки. Поэтому Щур ему помог… но вернуть человеческое убитое тело не сумел и дал волчье. И сказал волшебные слова.
Лис снова потер переносицу и посмотрел на меня почти виновато:
— Я понимаю, что слишком взрослый, чтобы в сказки верить, меня отец за это всегда ругал и прогнал няню, но…
— Но теперь сказка пришла к нам сама, — я подошла и обняла сына. — Только я пока не знаю, сумеем ли мы заслужить счастливый конец.
— Ур-р-р, — Веж решительно просунул морду между нами и потерся мохнатыми ушами о нас обоих, да со своей медвежьей силушкой не рассчитал — едва не уронил. И зафыркал, как будто засмеялся.
— Ах ты хулиган, — я шутливо погрозила кулаком.
И вдруг подумала — ну а почему нет? Хочу сказку с хорошим концом, хочу! Ведь одно чудо уже произошло, пусть медведем, но мой князь вернулся ко мне.
— Я тоже хочу мишку! — обиженно сказал с крыльца самый младший неслух. Вывернулся из рук старшей сестры, и я охнуть не успела, как этот маленький паразит слетел с крыльца и с размаху врезался в пушистый медвежий бок, что-то восторженно вереща.
Глава 38
Зимовать в лесу, даже в самом дружественном и защищающем, одной с детьми и зимовать там же, но когда рядом мужик, — это сильно разные вещи.
Даже если мужик — медведь. Пожалуй, с практической точки зрения с медведем даже и выгоднее. Настолько, что я временно забыла и про большой мир за пределами леса, и про село, откуда могли прийти разные хозяйственные полезности и припасы.
Во-первых, Веж основательно забил наши ледники мясом. Я так понимаю, пока по-настоящему сильные морозы не пришли и лес окончательно не замело, он торопился набить побольше дичи, чтобы потом в самую лютую стужу уже не шлындрать по лесу, не морозить хвост и нос.
Потому что нам с детьми двадцать пятая лосиная туша была в целом уже без надобности — мы столько не съедим.
Во-вторых, князь топтыгин решил, что дров у нас маловато, и по какой-то только ему понятной логике повалил несколько старых деревьев в лесу недалеко от подворья. Вот так взял и повалил… Если с медвежьей силой и человеческими мозгами заняться лесозаготовками — получается очень неплохо. Веж подкапывал и драл когтями корни, а потом своей исполинской тушей раскачивал и валил ствол. И грамотно впрягался в шлейку из крапивной веревки, чтобы приволочь бревно к дому.
Он и сучья обламывать рвался, пока мы с Лисом на пару не втолковали ему, что все же топор в этом деле сподручнее. И то я видела в глазах зверя острое сожаление, что удобные для охоты и лесоповала медвежьи лапы не могут держать инструмент.
Мы как-то подсмотрели из сеней, как он пытался. Дети зажимали рты ладонями, чтобы не хохотать и не обидеть мишку, а я чувствовала себя странно: вроде правда забавное зрелище, а сердце щемит.
Потому что мы так и не знаем, как вернуть моему князю человеческий облик и возможно ли это вообще. В сказке царевичу серый волк помог, а кто поможет нам?
А тут еще потихоньку подкрался и поселился в сердце страх. Это было после того, как хозяин тайги принес не полуобглоданного лося, а целого и пировать приспособился прямо тут, у плетня.
Мне что-то как раз понадобилось поблизости, и я на ходу его окликнула… и едва не села в снег от резкого взрыка и звериного взгляда. В эту секунду в его глазах не было ничего человеческого, они даже цвет сменили, став непроницаемо черными.
Правда, Веж тут же опомнился. Но мы оба испугались. Оба поняли, что может так случиться — и человек окончательно растворится в звере.
Я была уверена, что он и тогда не навредит ни мне, ни детям, но… тогда он уйдет. И я опять его потеряю.
Самое смешное и грустное, что Веж подумал о том же самом, только выводы сделал а-абсолютно мужские, то есть напрочь отмороженные. Он решил не ждать, когда станет опасен для нас, и уйти прямо сейчас.
Он вечером пришел к крыльцу, где мы уже привыкли сидеть вдвоем и разговаривать. Да-да, разговаривать — и медведь научился рычать-ворчать-кивать и мотать башкой виртуозно, и я наловчилась считывать его чуть ли не на уровне мыслей.
Так вот, он пришел, и я почувствовала: прощается. Идиот!
— Только попробуй! — я с ходу зло стукнула кулачком прямо в широкий медвежий лоб.
Веж только моргнул — ему мои кулаки что корове соломинки.
— Только попробуй! — повторила я. — Не смей нас бросать! Не смей бросать меня! Придумал себе! Никого из нас ты не обидишь, никому из нас ты не опасен, понял? Мало ли что тебе во время еды помстилось, голодные люди тоже злятся, если им мешать, а голодные мужчины вообще страшнее медведя!
Я уперла руки в боки и наступала на своего мишку, как сварливая казачка на своего подгулявшего атамана. Только очипка на голове с торчащими из узелка на манер заячьих ушей кончиками не хватало.
Веж попятился и сел на свою обширную корму. Заморгал на меня. А я все ораторствовала, размахивая кулаком у него перед носом.
— Только попробуй! Я тебя в лесу почую, куда бы ты ни спрятался! Найду и выкопаю из любой берлоги!
Смешно и глупо… а как иначе? Куда смешнее и глупее узнавать характер своего любимого, препираясь с медведем во дворе или в лесу. А у нас с Вежеславом так и вышло: полюбили мы друг друга, получается, раньше, чем толком познакомились. Вот, например, я не знала, что мой суженый бывает упертым, как призовой ишак!