Она могла утолить жажду и голод, могла высушить одежду и согреть тело, могла передвигаться на четырёх лапах, сливаясь с ночью, могла отразить любое нападение, будь то люди, или звери, но ничего Саша не могла поделать с усталостью, как физической, так и душевной.
Чем дальше вела её вода, тем ближе подступал Великий Новгород. Чаще попадались сожженные избы, всё лучше и лучше охраняемые заставы. Конные отряды опричников совместно с городовыми стрельцами, вооружёнными не луками, как в очень маленьких отдалённых погостах, а мушкетами.
Находить места, где можно было бы укрыться на день, чтобы отдохнуть и немного восстановить силы, становилось почти невозможно. Даже если таковое удавалось найти, Саша не могла спокойно спать, вынужденная всё время быть начеку, что совершенно лишало сил, даже тех малых, что ей удавалось сохранять.
От очередного отряда опричников Саше пришлось прятаться под мостом. Вода в реке была ледяной, а отряд бесконечный. Тяжело ступали копыта лошадей по сырым брёвнам. Мост тот уже давно своё отслужил, да кому было его чинить? Некому.
Чтобы не сойти с ума от холода, Саша прислушивалась к разговорам. В основном это было то же, что она уже слышала от предыдущих, встреченных ею царских псов - как всё надоело, как холодно, проклятый дождь и так далее. Но мелькали и другие разговоры, к которым Саша прислушалась сильнее.
Место, говорили они, было, куда люд бежал от бед, и где находил пристанище. Мол, не иначе как святое, оно было, и даже сам царь-батюшка не трогал его.
Саша даже повязку сняла, чтобы не пропустить ни одного слова. Это должно было быть то место, которое она искала, в котором она сейчас так нуждалась, но всё, что ей удалось услышать полезного, было упоминание какого-то погоста северо-западнее отсюда, да какой-то протоки, да чего-то деревянного, или деревского.
Последние опричники преодолели мост, и Саша с облегчением вздохнула. Ноги замёрзли на столько, что она не могла ими двигать. Не хотела она снова тревожить воду, да выбора у неё не было.
- Согрей меня, матушка, - прошептала она, поглаживая рукой тёмную поверхность воды в том месте, где она повредила лёд, когда заходила под мост.
Вода отозвалась и стала тёплеть по мере того, как ярче становилось её свечение. Забыв про осторожность, Саша закрыла глаза, окунаясь в тепло, дарованное рекой. Тут-то это и произошло: отставший от отряда всадник, галопом мчался через старый мост. Поехало ли у коня копыто, или слишком резко он натянул поводья, да оказался он в воде вместе с конём.
- Чертовщина! - закричал он, увидев Сашу, стоящую рядом в светящейся воде, хватаясь за мушкет, да ушёл под воду последний.
Мягкое серебристое свечение сменилось зелёным. Вода в том месте, где стояла Саша забурлила. Она того не хотела, но то, что она увидела в глазах опричника - ненависть и страх, желание убить, решили всё за неё.
Брызги полетели на опричника, когда когтистые лапы опустились в воду. Из пасти вырвался рык. Она как будто говорила ему "вот, что такое страх; вот, что такое сила; вот, что такое желание убивать".
Лошадь вырвалась из воды и помчалась прочь, оставив его одного. В глазах у него уже читался не просто страх, а своего рода понимание неизбежного. Молился ли он в тот момент богу своему, просил ли простить грехи его, Саше было всё равно. Грехов у него было много, а вот времени нет.
Как гром средь ясного неба прогремел выстрел. Саша обернулась на прибывших на помощь опричников, видимо-таки заметивших пропажу своего, либо же поймавших его лошадь, да и решивших, что неладное случилось. Они выглядывали с моста, не решаясь что-либо предпринимать.
Зелёное свечение, исходившее от воды, в которой она всё ещё стояла, отражалось в их глазах, и та же ненависть, и тот же страх, и то же желание убивать. Саша зарычала громко и со злостью, и в том же момент посыпались выстрелы.
Саша метнулась, и быстрее пули помчалась прочь. Была ли за ней погоня, она не знала. Она просто бежала, бежала, бежала и бежала вдоль реки.
Был ли день, или была ночь, когда Сашу покинули силы, она не знала. Перед глазами так давно плясали тёмные пятна, что удивительно, что она не отклонилась от реки - она всё так же покоилась под кромкой льда по правую руку от неё.
Когда же Саша вновь открыла глаза, солнце пробивалось из-за серых туч с переменным успехом. Левая рука от плеча до запястья онемела. Из рукава медленно стекала по капле кровь. Пуля лишь слегка зацепила её, даже не пройдя сквозь, но Саше казалось, что руку ей отрубили тупым топором.
Пройдя неуверенным шагом полторы версты, Саша подошла к мосту. На миг ей показалось, что это тот мост, который она должна была оставить позади, но всё же ей показалось. От усталости и боли, она едва соображала, что нужно делать и куда идти.
Вспомнив подслушанный разговор опричников, Саша собрала волю в кулак, и перешла по мосту.
Ранее здесь должно быть располагался рынок, но прилавки были пусты, как и большая часть дворов. От некоторых из них поднимался дым ещё не остывшего огня, из некоторых доносился ужасный кашель и даже стоны.
Людей попадалось мало, да и те, кто шёл навстречу, смотрел, словно сквозь неё.
- Скажи, добрый человек, что это за место? - Саша прикрыла разрастающееся кровавое пятно на рукаве концами своей повязки.
- Не местная что ли? - прохрипел поджарый мужичок, сидевший на куске бревна и точивший маленький ножичек.
- Не местная, - с трудом выговорила Саша. Мужичок окинул её внимательным взглядом, и снова вернулся к своему совершенно бесполезному делу.
- Погост. Деревяницкий. - В Саше загорелась надежда.
- А монастырь? Где монастырь? - Мужичок удивлённо посмотрел на неё, но ничего не ответил, а только ткнул кривым пальцем ей за спину.
Деревяницкий монастырь находился на правом берегу небольшой речушки Деревянки, притоки Волхова. Саша даже не обратила внимание на то, что уже проходила мимо него, когда перешла мост. Спотыкаясь об собственные ноги, она побрела в указанном направлении.
Упав на колени напротив обветшалой церкви, Саша закричала, что было сил:
- Спасите! Помогите!
Тёмные пятна перед глазами становились всё больше. Она слышала шаги, почувствовала прикосновение тёплых рук на лице, и со стоном провалилась в темноту.
***
Всю ночь горела Саша. Снился ей сон, да сон приятный. Был в нём Мишенька, братец её младшенький, да были они в месте красивом, где светило солнце и кругом была трава. Ох, как она благоухала: свежестью, землёй, солнцем. И было им так хорошо, что Саше не хотелось просыпаться.
- Саша, пора просыпаться, - серьёзно, как никогда, сказал ей Мишенька.
- Но я не хочу, - ответила Саша. - Мне так хорошо. Нам так хорошо. Неужели ты хочешь, чтобы я ушла? - Брат взял её за руку и посмотрел так печально, что у Саши сердце сжалось. - Миша, что не так?
- Тебе пора просыпаться, Саша. Просыпайся! Проснись!
Саша жадно смотрела на кувшин с водой, который держал один из послушников. Судя по серому выражению лица, кровь он переносил гораздо хуже, чем тот, кто, хоть и грубо, но со знанием дела перевязывал ей рану. Одет он был по-крестьянски, стало быть, при монастыре занимался он трудничеством (добровольная помощь монастырю, часто сопряжённая с проживанием в нём, но без цели дальнейшего подстрига). Волосы его была цвета соломы, неказистое лицо, да крепко сбит, и исходило от него, не смотря на хмурый вид и грубоватые манеры, спокойствие.
- Жить будешь, - молвил он не по возрасту старческим голосом, туже, чем нужно было, затянув узел на повязке на руке Саши.
- Ну-так, дитя, рассказывай, - не дав Саше возможности поблагодарить, вмешался игумен. Звали его Феодосием, и внешне он мало отличался от тех, кого видела она ранее: маленький, пухленький, с глубоко посажеными глазами и крепким посохом в не менее крепкой руке, который, как Саша убедилась на собственном опыте, такие, как он любили пускать в ход отнюдь не по-христиански. - Что привело тебя к нам?
- Я... Я слышала, что здесь можно найти пристанище таким... - Саша осёклась.
Радость и облегчение, которые она испытала, отыскав монастырь, стали бледнеть. Что означало "пристанище" и "для таких, как она" она толком не знала, и чего ожидать тоже. Но всё-таки ей представлялось что-то другое: более особенное, более светлое, более знакомое или подходящее; место, где чувствуешь, что попал домой или встретился с друзьями.
В этом месте так не было. Оглядев голые стены без окон, с несколькими лавками по периметру и одной, на которой сидела она, стоящей в центре, Саша обратила внимание на тёмные пятна на полу, уж больно похожими на плохо отмытую кровь.
- Такими? - Игумен нетерпеливо дёрнул подбородком.
- А можно мне воды?
Слушка вздрогнул при упоминании воды, кувшин с которой он держал в руках, и испуганно посмотрел на наставника. Последний кивнул.
Саша сделала вид, что не заметила, как быстро слушка отдал ей кувшин, всячески избегая коснуться её рук, и сделала несколько глотков.
- Ты сирота, да? - Игумен расплылся в самой добродушной улыбке.
- Да, - согласилась Саша, сделав ещё несколько глотков под пристальным взглядом игумена Феодосия. Она уже поняла, что попала не в то место, в которое ей было нужно, и теперь обдумывала, как поступить.
- А как померли-то родители? От чумы? - продолжал допрос игумен. - И откуда же ты пришла, да ещё и с раной-то такой?
Вопросы были простыми, но вот что простым не было, так это то, что задаваться-то они задавались, но судя по тону и выражению глаз присутствующих, ответы на них были не нужны, словно для себя они их уже получили.
- И самый главный вопрос: откуда, дитя моё, у тебя вот эта вещица? - Игумен Феодосий показал ей нож, который она забрала у опричника.
Саша оторвалась от кувшина с водой, который так и держала двумя руками, и пристально посмотрела в глаза настоятеля. Недолгой была её непростая жизнь, и не так много людей она встречала на пути своём, но то, как выглядела ненависть, как она пахла, какой на была на вкус, Саша знала очень хорошо. И находясь сейчас в комнате с теми людьми, она ощущала её кожей.
- Я пришла из Новгорода Великого... - Саша предприняла попытку увести разговор в другое русло. Она всё ещё была слишком слаба, чтобы отбиваться, бежать, да и не хотелось ей вредить этим людям. Хоть она видела в них ненависть и жестокость, она всё же надеялась воззвать к милосердию и тому свету, который должен был в них быть хоть сколечко.
- Лжёшь! - завопил игумен, стукнув посохом об землю. - Взять её!
Откуда не возьмись в помещении возникло ещё два послушника. Оба они были с вилами. Тот же слушка, что подал ей кувшин с водой, пулей метнулся к ней и одной рукой схватил за волосы, а другой сильно надавил на рану на руке.
- Ты правильно сделала, девка, что пришла к нам, - молвил настоятель. - Спасение может быть обретено лишь в Церкви Христовой. Даже для таких, как ты.
Саша попыталась вырваться, но внезапно почувствовала, что веки её слипаются, и без того ослабевшее тело немеет и обмякает.
В помещении тем временем прибавилось ещё народу. Над ней читали молитвы, поливали святой водой и всё время повторяли, что изгонят из неё зло.
Сашу тошнило. Стены помещения, лица людей - всё плыло. В бесполезных попытках вырваться, она теряла остатки сил.
- Изыди! - кричал игумен, стуча посохом.
- Сам изыди! - прохрипела Саша, дёрнувшись в сторону. Кто-то ударил её ногой в живот, от чего она согнулась и стошнила слюнюй и немного кровью.
- Она вырывается, - чуть ли не заплакал испуганный слушка, что держал её.
- Сон-трава её сдержит.
Не будь Саша так слаба и измотана, она бы почувствовала вкус ветреницы, более известной в народе, как сон-трава, да и действие её она бы блокировала, но сейчас Саша была даже рада этому. Не напои они её травой, да не совершив ошибку, сказав об этом, так бы, наверное, и сгинула она там.
- Вы правда думаете, что трава меня сдержит? - засмеялась Саша, почувствовав прилив сил.
Слушка потянул её за волосы так, чтобы приподнять. Одежду на груди разорвали, и раскаленная кочерга страстно поцеловала её кожу.
- Изыди!
Саша закричала от неимоверной боли. Её волосы отпустили, и изо рта потекла кровь со слюной. В месте ожёга всё горело, но это не шло ни в какое сравнение с тем огнём, что разгорался у неё внутри.
В помещении стало настолько тихо, что можно было расслышать сердцебиение каждого присутствующего. Семеро. Семеро нелюдей, клеймивших её, как скотину, дававших свои обеды, клявшихся жить по библейским законам, а на деле, живущим по своим, испустили вдох облегчения.
- Господи... - На Сашу упали капли воды.
- Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно; ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно (заповедь), - произнесла Саша.
Когда она подняла голову, глаза её светились зелёным огнём. Волосы, сменившие цвет с каштанового на зелёный, поднимались вверх от исходившего от неё жара.
Долго были слышны крики из охваченной огнём пристройки. Саша не пощадила никого, кроме человека, перевязавшего ей руку. Вместе они смотрели, как из зелёного дыма над монастырём, поднимались в небо души тех, кого сгубили священнослужители.
Он протянул ей нож, который у неё забрали, и сказал лишь одно слово:
- Хутынь.
- 6 -
Через деревяницы проходила дорога на Хутынский монастырь. Расположен он был на правом берегу реки Волхов в трёх с небольшим верстах от Великого Новгорода.
Согласно народному преданию, место это находилось во власти нечистой силы, и даже после победы над ней князем Ярославом и возведением им храма во имя Преображения Господня, и постройки на его месте Спасо-Преображенского собора, место то так и звалось в народе "Хутынь", то есть худое место.
"Слишком холодно, слишком темно, я... Я так устала бежать! Мне никогда не выбраться из этого леса!" - в отчаянии думала Саша.
Споткнувшись о корень сухого дерева, она упала. За последний час это произошло уже в третий раз. "Мне нужно встать! Нужно идти вперёд!"
Саша поднялась на ноги, вытерев грязной рукой выступившие слёзы. Правое колено опухло, и, не пройдя и двух шагов, она снова оказалась на земле. Замотавшись в покрытый засохшей грязью материнский опашень, она заползла в неглубокую яму с сухими листьями под тремя близко растущими сухими елями.
Вращая в руках вырезанную из дерева фигурку кошки, Саша думала о доме: о шершавых маминых руках, заплетающих ей косу перед сном, о настойчивых просьбах брата рассказать ещё одну историю перед сном, о грубой одежде отца, которую она спешила зашить.
"Я вернусь к вам обязательно! Вернусь!"
Облокотившись на ствол ели, Саша встала на ноги. Если пойти сейчас, то к рассвету она, возможно, доберётся до монастыря. Вот только с таким коленом до рассвета ей было не добраться даже до соседнего дерева, а днём идти было рискованно даже через лес.
Ночь была её единственным преимуществом, и она должна была его использовать.
Вдоль позвоночника пробежала приятная дрожь, и вспышка бледно-зелёного света завершила её превращение. Она встряхнула головой, принюхиваясь к холодному воздуху, и двинулась на восток.
Она не знала, сколько прошло времени. Животные инстинкты работали не так, как у людей, и понятие о времени ограничивалось лишь дневным светом и ночной темнотой. Но рассвет был близок, так же, как и монастырь.
Серая полоска приближающегося рассвета становилась всё ярче. Лес поредел, и в воздухе отчётливо различался запах спелых яблок.
"Странно, - подумала Саша, - ведь сейчас декабрь. Какие же яблоки могут быть в начале зимы?"
На опушке леса Саша остановилась. Здесь запах усиливался, но ни яблок, ни монастыря нигде не было, только полуразрушенный фонтан посреди покрытой снегом просеки.
Осмотрев окружности, она подошла к фонтану. Ему было здесь не место, но судя по следам, оставленных на нём временем, стоял он здесь очень давно, что само по себе было странным.