Вообще всё в этом месте было странным, словно оно существовало здесь, но в то же время и не здесь. Саша могла смотреть как на фонтан, так и сквозь него. Это была магия, причём очень сильная.
Она отступила назад, но что-то уже начало происходить: снег под ней начал таять, фонтан исчез, а на его месте посреди яблоневого сада появился монастырь. В тени ветвистого дерева стоял невысокий пухленький монах, возле ног которого на траве лежал огромный чёрный кот с серой подпалиной на груди. Её ждали.
- Тимофей, хватит лодырничать, - строго сказал монах. - Принеси нашей гостьей воды.
Огромный чёрный кот с серой подпалиной на груди лениво встал, и уже темноволосый парень немногим старше Саши протянул ей кружку с водой. Она обратилась в человека и, жадно выпив всё до последней капли, попросила ещё.
- Пойдём, дитя, - ласково позвал монах. - Ты, наверное, голодна. Да и умыться и переодеться тебе тоже будет не лишним.
- Благодарю, но сначала мне нужно отправить весточку родным, что я добралась. - Монах бросил косой взгляд на Тимофея, и тот нахмурился.
- Александра, - как можно мягче произнёс монах, - к сожалению, это невозможно. - Она растерянно перевела взгляд с него на Тимофея. - Белолилейники добрались до них, твоих родителей и брата больше нет.
Саша долго не могла понять, что значила фраза "их больше нет". Как "нет"? Что значит "нет"?
- Нет? Нет! Нет! Нет! Нет! - Она бросилась бежать назад к фонтану, но его нигде не было. - Нет! Нет! Нет! - кричала она. - Отпусти! Отпусти меня! - Тимофей железной хваткой обхватил её за талию. - Мне нужно домой! Я хочу домой! - Глаза наполнились слезами, и Саша уже ничего не видела перед собой.
Два дня она отказывалась от еды и воды, едва осознавая, где находилась. И ни солнечный свет, ни пение птиц, ни мольбы монахов сделать хоть глоток воды не производили на неё никакого эффекта.
Её мир рухнул. Всё, чем она жила прежде, исчезло безвозвратно. Ей не зачем было есть, пить, дышать, жить. Если бы она могла повернуть время вспять, то не оставила бы их, не ушла...
- Лучше бы я умерла вместе с ними, - охрипшим голосом сказала она монаху, не теряющему веры в то, что хотя бы крупица здравого рассудка вернётся к ней. Монах устало вздохнул.
Половицы заскрипели под тяжёлыми сапогами. Тимофей схватил Сашу за руки и выволок во двор. Она даже не сопротивлялась.
- Посмотри! - приказал он, кидая Сашу на траву. - Посмотри вокруг! - Она подняла голову и посмотрела на группу детей самых разных возрастов, играющих в салки. - Думаешь, ты одна такая? Только ты осталась сиротой? Посмотри, сколько их здесь! Знаешь, сколько лет самому младшему? Шесть! И он не плачет, не рыдает! Только ты истеришь, как дура!
- Тимофей, достаточно! - прикрикнул на него монах, а Саша снова расплакалась. - Дай ей покой!
И покой ей дали. До поздней ночи она так и просидела на траве, пустым взглядом смотря куда-то вдаль. Спала бы она тоже на улице, если бы всё тот же Тимофей не отнёс её в комнату, в которой едва помещалась одна лавка.
Однако, не смотря на истощение, уснуть она не смогла. Грубые и жестокие слова Тимофея эхом отдавались в каждом её вдохе, неминуемо приближая смирение и что-то другое, другое чувство, другое желание - желание отомстить.
Когда взошло солнце, Саша встала с кровати и принесла из колодца воды, чтобы привести себя в порядок. Под удивлённые взгляды монахов, она прошла к столу, накрытому для завтрака на улице, и взяла себе немного свежеиспечённого хлеба и кружку молока. Подсев к Тимофею, Саша отщипнула кусочек хлеба.
- Спасибо, - тихо сказала она, и, встретившись с ним взглядом, поняла, что желание отомстить они делили на двоих.
***
Деревская пятина располагалась в юго-восточной части Новгородской земли. Путь через неё лежал через холмы да леса.
Указания Льва были чёткими: избегать населённых пунктов да дорог. Никто не должен был их видеть, и никто не должен был знать, куда и с какой целью они держат путь.
Роману было разрешено взять с собой двоих доверенных и проверенных парней на своё усмотрение, которыми, естественно, оказались Димитрий и Афоня. Четвёртым же к ним был приставлен стрелец, лично отобранный и одобренный Львом.
- Слыш, Монгол, а как эта штука называется? - Четвёртый день не унимался Димитрий. Не по душе ему был стрелец: не нравились ему его раскосые глаза, да коса, свисающая до лопаток; не нравилась ему его молчаливость и то, что имени своего он не назвал иного, как Монгол; не нравился непокорный взгляд очей чёрных, да то, как он ехал на коне, завязав узлом поводья на седле, да не вдевая ноги в стремя - короче, весь он с головы до ног не был ему мил.
Монгол кинул беглый взгляд на кинжал, которым поигрывал Димитрий, и не ответил, снова уставившись перед собой.
- Мизерикорд, - ответил вместо Монгола Афоня.
- "Ми"? Точно? Не "ме"?
- Точно, ибо по-французски это значит "милосердие".
- А ты откуда знаешь? - удивился Димитрий. - Умный что ли?
- Умный, невежа, умный, - засмеялся Афоня. - И внимательный. Говорил же нам этот... Как его?
- Лев, - подсказал Роман.
- Вот, а ты не слушал.
- Слушал, да не понял ничего. Сильно он грамотно выражался, этот Лев.
- Говорю же - невежа.
- Много ли сам понял? - рассердился Димитрий.
- А чего не понять: кого-то отыскать, да ему привезти. Правду ж говорю, Ромка?
- Правду, - согласился Роман, задумчиво глядя на свой кинжал. Их выдали им перед самым выездом.
- Возьми свой кинжал, - попросил Лев. Он вызвал его к себе после общего инструктажа. - Его лезвие отлито из меди, металла мира и покоя, способного рассеивать любые чары и даровать способность обнаруживать и изгонять ведьм и колдунов. Рукоять, вырезанная вручную из берёзы, и вместе с камнем на конце - мощные обереги для защиты от нечистой силы. - Роман внимательно слушал, аккуратно поворачивая кинжал в руке. - С ними ты и твои люди будете защищены, но использовать их следует только в случае острой необходимости.
Роман спрятал кинжал в ножны, и заложил за пояс.
- Откуда вы всё это знаете?
Лев засмеялся.
- Мир я обошёл весь, да видел такое, что простому человеку и не снилось. Оттого, мой мальчик, я хочу, чтобы ты меня услышал: та, кого вам доверено найти, опаснее всего, что я видел. Ты умеешь обращаться с животными, я в этом убедился, потому и выбрал именно тебя для этого дела. Но ты должен понимать, что именно животное - дикое, необузданное и очень могучее, тебе предстоит поймать и доставить живым и по возможности невредимым.
Роман хотел спросить, для чего было нужно это, но вместо этого спросил другое.
- Как я узнаю его?
Лев улыбнулся так, словно этого человека он видел перед собой прямо сейчас. Серые глаза его заблестели от предвкушения.
- Ты узнаешь. Как только увидишь - сразу поймёшь.
- Агов, Ромка, - голос Афони вывел его из воспоминаний, - спишь? Говорю, как мы его узнаем-то, а? И чего будет, коли мёртв он уже? Или не сыщем мы его?
Роман не ответил. Сам он себя тоже об этом спрашивал и не раз, да отчего-то был уверен, что они его найдут. Другой вопрос - зачем. На него Роман ответить не мог.
С раннего детства Роман усвоил, как был устроен мир для простого человека: тебе говорят, что делать, и ты делаешь, а в замен получаешь крышу над головой, да какую-никакую кашу с куском хлеба. И так было для него всегда - и в монастыре, где он вырос, и на строительстве крепости Вологодской, и ещё в некоторых местах до неё. Но тогда указания были простыми и понятными. В любом случае Роману даже не приходило в голову задавать вопросы или вдумываться в них. Всё же было и так понятно. Но здесь так не было.
Сама служба была туманной: вроде и опричная, царская, вроде и нет. Задание же было противоречивым. Многие детали были опущены. И к чему был этот кинжал с его-то защитой? К чему была вышита белым лилия на груди? И к чему был выдан ему мешочек с пропитанными берёзовой смолой верёвками? Слишком много было вопросов, а ответов не было и вовсе.
Следовать указаниям Льва оказалось сложнее, чем они думали. Коли б не начало зимы, так можно было прямым ходом через пятину ехать, а так из-за непогоды часто приходилось отклоняться и таки искать приюта в постоялых избах, которые нынче стояли заброшенными.
По бездорожью всё же было легче: не так бросались в глаза и душу беды, накрывшие людей. Снегом притрушенные пепелища попадались то тут, то там. Некоторые заставы стояли покинутыми, и близь дорог лежали трупы. Даже курганы, оставленные жившими давным-давно людьми, не оставляли в душе такой тоски, как то, во что превратилась некогда цветущая земля и люди, честно трудившиеся на ней.
Малый Волховец впадал в Волхов за Хутынским монастырём. Согласно народному преданию, место это находилось во власти нечистой силы, и даже после победы над ней князем Ярославом и возведением им храма во имя Преображения Господня, и постройки на его месте Спасо-Преображенского собора, место то так и звалось в народе "Хутынь", то есть худое место.
- Никого, - доложил Димитрий, спешиваясь. - Ни одной живой души.
Роман стряхнул с ладони обгоревшие куски и поднялся, задумчиво осматривая то, что осталось от собора.
- Как же должно было гореть, чтобы вот так ничего не осталось? - Афоня начал было креститься, да махнул рукой. Не было здесь больше святого места, огонь уничтожил всё, наложив чёрную печать даже на землю.
- Местные говорят, горело так, будто сам дьявол ворота ада распахнул. Тушить даже никто не пытался.
- Оно было здеся, - подал голос Монгол, поглаживая мушкет. - Точно было.
- Говорят ещё, девка тут какая-то крутилась, монастырь искала. Странная какая-то, говорят.
- Она была, - снова подал голос Монгол. - Она.
- Стало быть, она, - ответил Роман, задумчиво поглаживая бороду.
- Так чего теперь, Роман? - спросил Афоня. - Где искать её-то?
- Тут и искать. Далеко уйти не могла.
Роман запрыгнул в седло и натянул поводья. С виду он казался спокойным и уверенным, но внутри у него всё горело, но не от страха, а от чувства, даже предвидения, что он вот-вот ступит на путь, который всю жизнь искал, в котором нуждался, как в воздухе.
Куда идти он не знал, но направляя коня, точно знал, что идёт в верном направлении.
- Чувствуете? - Роман резко затормозил, сосредоточенно втягивая воздух.
- Чего? - в один голос спросила Димитрий и Афоня.
- Яблоками пахнет.
- А и правда пахнет!
Роман пустил коня рысью, следуя за дивным запахом яблок в начале зимы. Друзья последовали за ним.
Запах яблок становился удушающим. Кони занервничали, отказываясь идти дальше. Впереди лес редел, но Роман никак не мог рассмотреть, что же было там впереди, словно невидимая пелена окутывала то место.
- Давай, мальчик, вперёд! - Роман посильнее сдавил каблуками бока лошади.
Лошадь рванулась вперёд, и на какой-то миг ему показалось, что он ослеп, да так больно стало глазам, что Роман даже прикрыл их рукой.
Лучи солнца пробивались сквозь его пальца. Под копытами пружинила зелёная трава. Весело щебетали птицы, стаями сидевшие на яблоневых деревьях, густо увешанных красными плодами.
Возле одного из деревьев стояла девушка: высокая, да стройная, с красивыми изгибами молодого тела, да каштановой косой ниже пояса. Рядом с ней стояла большая корзина, в которую она складывала сорванные ею яблоки.
Роман слышал её звонкий смех. Он даже мог представить её улыбку, и отчего-то ему казалось, что, не смотря на веселье, в ней сквозила печаль.
Сорвав ещё несколько яблок, она подняла корзину и отошла от дерева. Тогда-то она и заметила их.
На мгновение она застыла, встретившись с Романом взглядом. Улыбка, печальная, как он и предполагал, сошла с её губ, и откуда-то издали раздался крик.
- Саша, беги!
- 7 -
Время в пристанище текло совсем не так, как в обычном мире. Саше казалось, что она пробыла в нём около месяца, по крайней мере, если было считать по восходам солнца, никогда не покидавшем то дивное место, но Тимофей сказал, что на самом деле это было не так.
Постепенно Саша свыкалась с мыслью, что её семьи больше нет, но порой это было слишком больно, и тогда она представляла, что они где-то далеко, в таком же светлом и красивом месте, наполненным покоем и радостью, и тогда ей становилось немного легче.
В пристанище находились не только дети, но и целые семьи. Все они были такими же, как и она, разве что с одним отличием.
- Что делает нас такими, какими мы есть? Что делает нас нами? - Брат Иннокентий, закатив рукава, энергично месил тесто.
Саша отложила в сторону яблоко, которое чистила, и задумалась.
- Мы люди, то есть мы человечны.
- Ну, насчёт того, что мы люди, можно поспорить, но в другой раз, - ответил брат Иннокентий. - Я имею в виду, что делает нас добрыми, или злыми. - Тесто отпрыгнуло от него, и брат Иннокентий едва слышно чертыхнулся.
- Душа, наверное.
- Вот-вот, Сашенька, - с улыбкой сказал он, возвращая тесто на место. - Душа, она родимая! Но, видишь ли, Сашенька, душа-то она делает нас нами, но в твоём случае, как и в случае Тимофея, тебя делает тобой ещё и вторая душа. Потому-то ты и двоедушница. И в тот момент, когда ты переродилась, ты приняла себя и свою силу в полной мере. Нынче это быстро происходит, не у всех, но у тех, кто был готов это принять, как ты, перерождение, или как его ещё называли ваши предки, вознесение проходит быстро и безболезненно. Фух, наконец-то! - Брат Иннокентий вытер выступивший на лбу пот рукавом. - Давай, Сашенька, теперь яблочки ложи.
- А кто вы, брат Иннокентий? - Саша разложила порезанные яблоки на
тесто, и в ожидании ответа, взглянула на брата Иннокентия.
- Я, Сашенька, и мои братья - мы Хранители. Испокон веков мы хранили ваши тайны, помогали вам освоить ваши возможности, осознать их, усовершенствовать, учили сливаться с окружающими, скрывать то, что большинство обычных людей не могли осознать и принять. Между прочим, это именно мы передали вам свои знания по травам, - не без гордости заметил брат Иннокентий. - Но не все из нас такие, - поспешно добавил он. Лицо его помрачнело, и он сильнее, чем было нужно, защипнул тесто.
- Не все? - Саша с любопытством уставилась на него.
- Да ты не бери в голову, Сашенька, - ответил он, передавая ей большой пирог. - Пойди-ка поставь выпекать пирожок, а то вон сколько голодных глаз ждут, не дождутся сладенького. - Саша проследила за взглядом довольного монаха до двери, из-за которой выглядывали дети. Ещё не готовый пирог с яблоками они уже приговорили, и Саше не хотелось заставлять их ждать.
Поставив пирог в печь, Саша взяла корзину и отправилась в сад. Пирог хоть и был большим, но на всех его не хватит, а к вечеру дети, да и взрослые, захотят ещё. Здесь такие вещи вообще не задерживались.
Складывая яблоки в корзину, Саша размышляла о том, что сказал брат Иннокентий, точнее о том, чего он не сказал. Тимофей рассказывал ей, что некоторые из тех, кто нашёл здесь приют, рассказывали, что до них доходили слухи про особые отряды, чьим единственным заданием было разыскивать людей, владеющих особым искусством чародейства, и из-за которых они были вынуждены покинуть дома, не желая проверять правдивость этих слухов.
Были же и те, кто собственными глазами видел эти отряды и горы трупов, которые они оставляли после себя. Тимофей был в их числе. Его деревню просто изрезали, а то, что осталось, сожгли, чтобы скрыть свои злодеяния и выдать всё за буйство чумы. Как ему удалось спастись, он не говорил, но на память у него осталась выжженная на левом боку кожа и вечная боль по тем, кого ему спасти не удалось.
Корзина наполнялась быстрее, чем Саша снимала плоды. Несколько яблок пролетели мимо неё и упали в корзину, забрызгав её соком.
Саша подошла ближе к стволу дерева и присмотрелась к верхним веткам.
- Ты что там делаешь? Упадёшь ведь! - крикнула Саша рыжему мальчишке, ползающему по веткам, как бельчонок.
- Не упаду, - уверенно заявил он, сбрасывая ещё одно яблоко. - Я летать умею.