Прошло несколько лет, и маркиз де ла Круа умер, опившись на свадьбе какого-то фермера, и в самый день его похорон приехал новый владетель Грачиного гнезда, сын только что скончавшегося маркиза. Тут только узнали соседи, что маркиз был женат и имел сына, бледного тщедушного юношу с монашески смиренным лицом и очень хитрыми глазами.
— Я скромный учитель в частной школе, — говорил он о себе вкрадчивым голосом.
— Ехидный змееныш, — говорили о нем знавшие его люди.
Новый владелец сдал свое Грачиное гнездо в аренду за самую незначительную плату: все было в таком страшном запустении, что усадьба уже почти ничего не стоила, и владелец, не зная, как прожить на эти деньги, снова уехал в Париж и потонул там в волнах городской суеты, и с тех пор о нем уж никто ничего не слыхал, кроме его арендаторов, с которых он аккуратно требовал арендную плату. Но по-чему-то арендаторы его сменялись очень часто, — никто из них не возобновлял контракта, и в народе стала ходить о Грачином гнезде недобрая слава. Стали поговаривать, что в замке нечисто, и что тень старого ла Круа не дает покоя обитателям замка. Рассказывали, что целыми ночами разгуливает она по саду, стучит палкою в окна дома, а кипарис, начавший как-то уже засыхать, до того скрипит, раскачиваясь даже без ветра, что в доме никто ни на минуту не смыкает глаз до рассвета.
Вскоре не нашлось уж больше охотника арендовать замок даже за самую ничтожную плату, и кое-какие поправки, сделанные было арендаторами, опять развалились.
Так и остался стоять замок в полном запустении. Грачи по-прежнему несметными стаями носились над деревьями и криком своим нарушали тишину заглохшего сада, но кипарис заметно состарился и засыхал.
Прошло еще лет двадцать, и опять в Грачиное гнездо явился новый владелец, — сын учителя, молодой поэт Жозеф де ла Круа. Это был юноша с нежным лицом и восторженным взглядом голубых глаз. Одет он был очень странно: платье его напоминало тунику, на голове носил он бархатную шапочку с золотыми цепочками, а голубой шарф, перекинутый через плечо, поддерживал роту [19]. Поэт дни и ночи бродил по окрестностям и мелодичным голосом пел свои импровизации. Но это не давало ему средств к жизни, и пришлось бедному юноше снова вернуться в Париж, в свою мансарду, — к холоду и голоду большого города, но зато и к золотым надеждам и снам.
Годы шли, и дорога, пролегавшая мимо Грачиного гнезда, становилась все более и более многолюдной. Наконец, один из жителей соседней деревни, человек сметливый и предприимчивый, решился воспользоваться старым домом и, заручившись согласием бедного поэта, открыл в его родовом замке гостиницу «Грачи».
Дела трактирщика шли прекрасно, и он разжился на славу: погонщики мулов, фермеры, огородники, мелкие торговцы по целым дням засиживались в ветхом, почерневшем зале нижнего этажа, распивая сидр и вино. Иногда наезжал сюда и иной проезжий люд: купцы, монахи, бароны и другие важные господа. Им обыкновенно отводили верхние покои старого замка, — там было спокойнее, так как туда не достигали шум и пьяные голоса обычных посетителей «Грачей». Но зато наутро почти каждый из переночевавших в верхних комнатах замка спрашивал хозяина:
— Что это за страшный шум слышится в твоем саду, и кто это стучится в окна? Просто нет возможности заснуть спокойно.
— Это старый кипарис, скрипит в саду, в окна же стучится ветер.
— Срубил бы ты этот старый кипарис, а то, право, даже как-то жутко становится.
Но вот, в одну Рождественскую ночь, когда в гостинице не было никаких знатных приезжих, в нижнем зале собралась большая компания обычных гостей. На дворе разыгрывалась страшная буря, а потому никому из присутствующих не хотелось уходить домой: дрова весело трещали в камине и бросали высокое, светлое пламя; в комнате казалось и тепло, и уютно.
Впереди шел старик, одетый в широкий плащ, с большою кипарисовой веткой в руках; за ним двое людей несли открытые носилки, на которых покоилось бездыханное тело молодого человека; в ногах его лежала разорванная голубая перевязь, а на ней — разбитая рота. В конце шествия шел человек и на бархатной подушке нес шапку менестреля.
Процессия в полном безмолвии прошла во двор замка, и при лунном свете ясно было видно, как скрылась она в развалинах маленькой часовни. В ту же минуту налетел новый ужасный порыв ветра и ударил в замок, словно собирался он сорвать с него кровлю, и не то стон, не то грохот, глухой и протяжный донесся из сада: то рухнул старый кипарис.
В следующую же минуту ни души не осталось в гостинице, и даже сам хозяин убежал к соседям.
На другой день, несмотря на праздник, трактирщик до вечерней зари вывозил из замка свои вещи. Он закрыл гостиницу «Грачи», и замок снова заколотили наглухо.
Собрались дать знать об этом поэту, но оказалось, что накануне Рождества, около полуночи, бедный поэт умер в Париже, в своей мансарде, от холода и голода.
Перед смертью грезилось ему, что стоял он среди своего зеленого прадедовского сада, и прекрасная муза венчала его кипарисовым венком.
До революции замок стоял в полном запустении, и только грачи несметными стаями летали и кружились над ним и криком своим нарушали безмолвие заглохшего сада, где кипарис не зеленел уже по-прежнему, и где на месте его торчал старый гнилой пень.
Якобинцы устроили было здесь свои собрания, но затем почему-то сожгли замок, и остались от Грачиного гнезда одни почерневшие стены да обгорелые стволы деревьев; даже сами грачи улетели.
Но от корней деревьев пошли новые побеги, на выжженных местах трава зазеленела еще ярче, и в несколько лет заглохший сад разросся еще гуще прежнего и скрыл в своей чаще обуглившиеся старые развалины, и грачи снова летают и кружатся над старым домом и наперерыв оглашают воздух своим криком, словно спеша перекричать друг друга. Но от кипариса не осталось уже ни следа. Неизвестно также, где схоронили и поэта. Но не умерла вместе с ним его песня, — из поколения в поколение поют ее жители окрестных деревень, и все знают, что эта песня молодого поэта, — последнего владетеля Грачиного гнезда. Это он заронил когда-то зерно, которое взошло потом на благодатной народной ниве.
ДВА БРАТА
В Финистере есть одна очень красивая долина, простирающаяся почти до самого моря. Она пересекается множеством холмов и холмиков, или заросших густым лесом, или же испещренных маленькими деревушками. Живописная проселочная дорожка вьется между засеянными полями, по временам скрываясь в рощицах и яблочных садах; то пробирается она между папоротниками по руслу весеннего потока, то взбирается на высокие холмы.
Множество хорошеньких бретонских домиков разбросано там и сям по долине; целые деревушки приютились под сенью утесов и холмов и весело выглядывают из густой зелени. Очень приятно ходить по этим дорожкам и любоваться синим морем, расстилающимся у самых ваших ног.
Говорят, что в старину, во времена Крестовых походов, на двух самых высоких холмах этой долины стояли два совершенно одинаковых замка, о которых давно уже нет и помина; холмы уже заросли таким густым лесом, что через него трудно даже пробраться, и если в нем и скрываются какие-либо развалины, то их там и не разыскать теперь.
В одном из этих замков жил со своим семейством один родовитый бретонский барон; другой же замок стоял до поры до времени заколоченный и представлял собою его «дополнение». У владетеля замков было два сына, а потому нетрудно было ему и наделить их поровну, так как и земли-то при замках считалось по равному количеству.
Отправился барон в крестовый поход и оставил свою семью на долгие годы, отчасти повинуясь призыву своего сюзерена, отчасти же надеясь приумножить свое состояние новой добычей. Но на деле оказалось, что вернулся он домой ни с чем, если не считать маленькой сарацинской девочки, которую привез он в торбе, притороченной к седлу: крестоносцы на глазах самого барона убили всю семью, к которой принадлежала девочка, и только барон, сжалившись над ней, тихонько заслонил собою колыбель, где спал этот невинный ребенок, и так спас его от смерти, а потом уже волей-неволей пришлось ему заботиться об этой девочке и возить ее за собою в торбе, притороченной к седлу.
Жене барона давно уже хотелось иметь дочь, но она никак не могла дождаться этого счастья, а потому очень обрадовалась и этой посланной Богом девочке. Ее окрестили в христианскую веру и назвали Марией.
Очень полюбили муж и жена красивую тихую девочку: не меньше их полюбили ее и оба сына: они баюкали ее на коленях, карабкались для нее на деревья и под крышу за птичьими гнездами, собирали раковины на морском берегу и всячески забавляли ее.
Когда девочка подросла, мальчики и тогда не расставались с нею, и жена барона не нарадовалась, глядя на дружбу обоих братьев с их названой сестрой.
Но годы шли за годами, — старый барон давно уже покоился на кладбище под великолепным монументом, мальчики успели превратиться в юношей, Мария — в красавицу-невесту.
Собирался новый крестовый поход, и в замке шли большие приготовления: мать и Мария с утра до вечера сидели за работой, вышивая седла; конюхи объезжали коней, оруженосцы приводили в порядок и чистили оружие.
Пришел тогда к Марии старший брат и сказал ей:
— Скоро уж уезжаем мы, Мария, и Бог ведает, когда вернемся, если только суждено нам когда-нибудь вернуться домой. Береги нашу мать, в случае же какой-либо опасности дай знать нашему дяде: он хотя и стар, и изувечен в боях, но сумеет еще защитить вас и никому не даст в обиду.
— Зачем говоришь ты мне это, милый брат? Разве мало для нашей защиты одного Генри? Раз ты в походе, — он должен быть дома.
— Нет, дитя, Генри, так же как я, должен повиноваться своему сюзерену, и мы уедем с ним вместе через неделю.
— Генри должен повиноваться своему сердцу: он нежен душой и не покинет женщин одних, без защиты, на такие долгие годы.
Удивился старший брат, но промолчал и пошел к младшему брату.
— Мария уверена, что ты не пойдешь с нами в крестовый поход, — сказал он ему. — Как бы нам разубедить ее в этом?
— Да я и действительно не пойду в поход, — отвечал ему брат, — не тянет меня вдаль и не хочу я оставить одних нашу мать и Марию.
Побледнел старший брат при этом ответе; и сам он готов был положить душу свою за Марию, но тут только понял он, почему остается дома Генри, понял, что он и Мария любят друг друга и рады его отъезду. Ни слова не сказав об этом матери и затаив в душе свою тоску, весело простился он со всеми и пустился в путь с первым же отрядом крестоносцев.
Генри и Мария остались в замке одни. Почти все время проводили они вместе, гуляли по замковому парку, выходили в лодке в море. Мать видела, что любят они друг друга, и радовалась этой любви, хотя и грустно было ей, что из-за нее сын ее не исполнил своего долга вассала.
Через год вернулся домой старший брат, — вернулся славным рыцарем, но приехал он ненадолго: оказался неудачен этот крестовый поход, и французский король снаряжал уже новое войско.
Много рассказывал он Марии и брату о Палестине, обо всяких заморских диковинках и обо всем, что случилось ему видеть и слышать. Младшему брату было немного обидно, что ничего такого не видал он, просидев этот год в своем замке.
— Как много узнал ты за это время, и сколько всего пришлось тебе видеть! — вздыхая, говорил он старшему брату.
— Поедем со мною в Палестину, и сам ты столько же узнаешь и увидишь, — отвечал ему брат. — Право, стыдно тебе сидеть дома в то время, как все другие идут биться с врагами Христа.
— Нет, я останусь в родном замке с Марией: не могу я оставить ее здесь одну, когда замкам нашим со всех сторон угрожает столько врагов: теперь и пираты со стороны моря, и разбойники со стороны леса пользуются беззащитностью семейств крестоносцев и беспрепятственно нападают то на тот, то на другой замок.
— Ну, так иди ты, а я останусь с матерью и Марией: король отпустил меня домой, и ты заменишь меня в этом походе.
— Нет, поезжай ты, я же люблю Марию и останусь с нею.
Вздохнул старший брат и опять, по первому же зову своего сюзерена, ушел в Палестину. Младший снова остался с Марией, и опять целые дни прогуливались они по замковому парку и вместе выходили в лодке в море.
Но вот протрубил герольд, сзывая новых крестоносцев. Сидели Генри с Марией на берегу моря и слушали его призыв. Лето стояло во всем разгаре. Солнце так и пекло, деревья поблекли от жара… Выслушал Генри призыв герольда, и вдруг потянуло его туда, в Грецию, в Малую Азию, в Палестину, о которых рассказывал ему столько чудес его старший брат.
Сказал он об этом Марии. Побледнела она при его словах, но ничего не могла возразить ему. Сказал он об этом и матери, и мать отвечала, что давно уже ожидала этого.
Снова начались в замке приготовления к отъезду. Мария сквозь слезы вышивала для Генри седло, конюх объезжал коня, оруженосец чистил оружие.
Когда все было готово, Генри простился с Марией, обещая ей вернуться через год и через три дня после возвращения сыграть свадьбу.
Все затихло в замке после его отъезда. Целыми днями Мария безмолвно сидела на берегу или на своей высокой башне и смотрела вдаль.
Прошел год, прошел и другой, и третий, а Генри все еще не вернулся. Но вот, раз вечером затрубили трубы, опустили подъемный мост, и стража радостно салютовала копьями, встречая рыцаря. Все выбежали к нему навстречу. — Мария впереди всех… Но это был старший брат.
— Где же Генри? — спросила она его вместо привета.
— Генри едет вслед за мною и будет здесь завтра к закату солнца.
— Жду я его уже целых два года, и мое венчальное платье совсем пожелтело.
— Боюсь, Мария, что оно распадется в куски прежде, чем наденешь ты его на свою свадьбу с Генри.
Побледнела Мария, сердце ее замерло, и едва проговорила она прерывающимся голосом:
— Ты обманываешь меня, — верно, Генри к нам уж не вернется.
— Что ты, Мария? Завтра же будет он здесь. Но спроси его ты сама, когда же будет ваша свадьба.
Рассердилась Мария, и много горьких и неразумных слов наговорила она старшему брату. Ни минуты не захотел он оставаться в этом замке и перешел в старый замок, стоявший заколоченным многие годы.