Один за другим они выходят следом за королём, а потом, когда дверь закрылась за последним из них, из-за богатой парчовой драпировки, которая занавешивает одно из окон, выглядывает голова, и пара тёмных глаз быстро осматривает комнату; в следующий миг шторы раздвинуты – и вперёд ступает Куони фон Штоккен.
На его смуглом лице выражение неистового, почти сатанинского ликования, и тихий глумливый смех, который вырывается из его тонких губ, не может быть сравним ни с чем другим, кроме как с хохотом самого дьявола-искусителя в час его победы.
– Итак, господин мой Савиньон, вы занялись политикой, да? – бормочет он, потирая свои худые, сильные руки. – И сегодня ночью вы умрёте. Дурак! Законченный дурак! То, что вы родовиты, богаты, обласканы как при французском, так и при заксенбергском дворе, не утолило вашей алчности, напротив, вам надо было захотеть, кроме того, стать творцом истории, и, как многие другие такие же до вас, вы сами погубили себя. О, что за создание человек! Фу!
И с усмешкой презрения ко всему человеческому роду вообще и к маркизу де Савиньону в частности Куони бросается в кресло, которое недавно занимал король.
– Подумать только, – продолжает он, – что человеку, который вот-вот станет мужем такой женщины, как Луиза фон Лихтенау, надо играть и фехтовать со смертью. – Клянусь мессой, сир, – восклицает он, поднимая свою длинную руку и говоря так, как если бы король был здесь, чтобы услышать его, – не лишайте его жизни! Пощадите его и облачите в мой шутовской наряд, он слишком невероятный дурак, чтобы умереть!
Затем неожиданно глумливая ухмылка сползает с его лица, сменяясь серьёзным, печальным выражением, как только ему на ум приходит мысль: "Чтозавтра подумает фрейлейн Луиза, когда до неё дойдут новости? Как она вынесет это?" Что она любит де Савиньона всем своим сердцем и душой, шут знает очень хорошо, и как только он вспоминает об этом, то скрежещет зубами и вонзает ногти в ладони своих стиснутых рук.
Его воображение рисует, какой Луиза будет завтра, и душу ему захлёстывает огромной, всеподавляющей волной печали и жалости, омывающей и очищающей его от греховной радости, которую испытывал он лишь мгновение назад. "Она зачахнет и умрёт от этого, – говорит он себе, – всё равно как я чахну и умираю из-за любви к ней! Увы! Бедная Луиза!" И он тяжко и горестно вздыхает. Потом, оперев подбородок на руки, а локти на колени, сидит глубоко задумавшись, глаза его прикованы к полу.
И вот так он продолжает сидеть около часа, обдумывая странные мысли в странном роде и взвешивая в уме странное решение. Наконец, случайно подняв глаза, он останавливается взглядом на часах из золота и слоновой кости. Их вид заставляет его внезапно вскочить на ноги...
– Himmel! (Небеса! – нем.) – восклицает он. – Остаётся всего лишь полчаса до полуночи – до похоронного звона по нему.
Он медлит мгновение в нерешительности, затем поспешно направляется к двери и исчезает.
Глава III
Между тем случилось так, что из-за пожара, который несколько дней назад разрушил дворец Савиньона на Клостерштрассе (Монастырской улице – нем.), маркиз оказался гостем своего будущего тестя – графа фон Лихтенау.
В ту самую ночь – то есть, как сообщает нам позорная страница Заксенбергских хроник, 12 августа 1635 года – де Савиньон удалился в комнату, отведённую в его покоях под спальню, как только пробило одиннадцать.
Чувствуя себя всё ещё бодрым, француз, который настроен, разумеется, поэтически, достаёт французский перевод "Одиссеи" и, бросившись в роскошное кресло, вскоре погружается в приключения Улисса на острове Калипсо. Его сердце полно сочувствия к нимфе и презрения к царю Итаки, когда шорох оконных штор возвращает маркиза обратно в Заксенберг и его обстановку, заставив вздрогнуть. Взглянув вверх, он замечает тёмную тень в оконном проёме, и, прежде чем успевает хотя бы шевельнуть пальцем, в комнату спрыгивает человек – и вот со странным выражением на лице перед ним стоит Куони фон Штоккен.
Воображая, что у этого визита отнюдь не дружественная цель, маркиз выхватывает из-за пояса кинжал, отчего тень улыбки мелькает на мрачном лице шута.
– Уберите ваше оружие, месье де Савиньон, – спокойно говорит он. – Я не наёмный убийца, но есть другие, идущие вслед за мной, и они заслуживают этого звания.
– Что ты имеешь в виду? – надменно вопрошает маркиз.
– Я принёс вам известие, месье, – отвечает Куони, опуская голос до шёпота, – что заговор по свержению Зонсбекской династии раскрыт.
Француз выскакивает из своего кресла, как если бы кто-то ткнул в него кинжалом.
– Ты лжёшь! – взвизгивает он.
– Лгу? – следует равнодушный отклик. – Тогда, если всё не раскрыто, как вышло, что я осведомлён об этом?
Затем, как бы не замечая встревоженности Савиньона, Куони продолжает в том же сдержанном тоне.
– Я также принёс вам известие, что у его величества имеется список вожаков, что ваше имя фигурирует в этом списке и что именно по королевскому соизволению, когда на колокольне Святого Освальда пробьёт полночь, это возвестит десятерым знатным господам, что их последний час на земле прожит, ибо к каждому в покои проникнут трое палачей, чтобы привести в исполнение смертный приговор, который без суда был вынесен королём два часа назад.
Француз слишком ошеломлён, чтобы сразу же ответить; он падает назад в кресло, его щёки бледны от страха, а глаза дико вытаращены на шута. Дело слишком серьёзно, поведение Куони слишком впечатляюще, чтобы оставались какие-то сомнения в достоверности его заявлений.
– И ты один из трёх убийц, кому поручена моя кончина? – говорит де Савиньон наконец, со вспышкой ненависти в глазах и с воспоминаниями о своей вражде с шутом в уме.
– Нет, – отвечает Куони просто.
– Тогда почему ты здесь? – следует яростный крик. – Почему? Ответь мне! Пришёл позлорадствовать над моей кончиной?
– Я пришёл, чтобы попытаться спасти вас, – звучит холодный, гордый ответ.
– Спасти меня? Я правильно тебя понял?
– Ну да, спасти вас. Но поторопитесь, мой господин, нельзя терять ни мгновения, чтобы мне это удалось. Снимайте ваш дублет. Скорей!
И пока маркиз машинально начинает повиноваться ему, шут продолжает:
– Перед ратушей, на углу Клостерштрассе, вы найдёте ожидающий экипаж. Садитесь в него, ничего не говоря; кучер получил указания и отвезёт вас в деревню Лосниц в трёх лигах отсюда. В карете есть свёрток с одеждой, которая будет вам впору. Когда вы остановитесь у гостиницы “Шварцен Хирш” ("Чёрный олень" – нем.), то найдёте приготовленного для вас коня; направьте его в сторону границы; к восходу солнца вы будете в добрых пятнадцати лигах от Шверлингена и вне досягаемости короля Людвига, когда он обнаружит, что вы не умерли; и не позднее завтрашней ночи, если поскачете во весь дух, будете спать во Франции. Давайте, берите моё облачение.
И, приблизившись, Куони протягивает ему свою длинную чёрную тунику, которую успел снять, пока говорил.
Шутовское одеяние заставляет француза заколебаться, и в уме его вспыхивает подозрение.
– Не один ли это из твоих розыгрышей, господин дурак?
– Если вы сомневаетесь во мне, – восклицает Куони, делая нетерпеливый жест, – подождите и увидите.
– Нет-нет, Куони, я верю тебе! – вскрикивает маркиз. – Но зачем это нужно?
– Зачем? – эхом отзывается тот. – Ах ты ж, осмотрительный мудрец! Что кучер, который должен отвезти вас, подумает, если увидит, что вместо меня вернулся какой-то кавалер? Кроме того, что если вы случайно наткнётесь на ваших убийц по дороге к ратуше? Разве вы не понимаете, что мой колпак с бубенчиками может пригодиться вам?
– Верно, верно, – бормочет маркиз.
– Тогда не теряйте больше времени; до полуночи остаётся лишь несколько минут. Ну же, приступайте!
Савиньон влезает в чёрную бархатную тунику, а Куони нахлобучивает ему на голову капюшон, увенчанный петушьим гребнем, так что черты маркиза скрываются, затем отступает назад, чтобы оценить эффект.
– Клянусь мессой, – провозглашает он со зловещим хохотом, – как всё это вам к лицу! Разве не говорил я всегда, что так оно и будет! Вот, берите ещё мою погремушку, и теперь вы смотритесь точно так же, как любой дурак, когда-либо важничавший в королевской передней. Кто бы подумал? Де Савиньон превратился в дурака, а Куони превратился в придворного! Ха-ха! Это забавная шутка, шутка королевы всех шутников – смерти!
– Твоё веселье выглядит неуместно, – ворчит маркиз.
– Так же как ваши лосины шоколадного цвета с моей туникой; но неважно, всё здесь часть этой грандиозной шутки.
Затем Куони вдруг становится серьёзен:
– Вы готовы? Тогда следуйте за мной; я покажу вам дорогу.
Открыв дверь, шут молча, осторожной поступью ведёт аристократа из его спальни вниз по широкой дубовой лестнице.
В нижнем просторном зале он останавливается у стенной панели и, поискав несколько секунд, нащупывает пружину, о которой, к счастью, знает издавна. Панель скользит назад и обнаруживает проход, по которому он проводит француза.
Некоторое время спустя они оказываются во внутреннем дворе позади особняка и через маленькую боковую дверь выходят на улицу.
Здесь они останавливаются на минуту; начинается дождь; небо затянуто облаками, и стоит чернильно-чёрная ночь.
– Вам дорога вон туда, – говорит Куони, – на углу вы найдёте карету. Сделайте так, как я вам сказал, и дай Бог вам проворства. Прощайте!
– Но ты? – восклицает де Савиньон: мысль о безопасности шута наконец возникает у него в голове. – Ты не уходишь?
– Я не могу. Я должен вернуться, чтобы сыграть вашу роль и принять ваших посетителей, ибо, если они обнаружат, что вас нет, начнутся поиски, прежде чем вы покинете город, и вас, разумеется, схватят.
– Но ты будешь в опасности!
– Не волнуйтесь на этот счёт, – следует произнесённый мрачным тоном ответ.
– Но...
– Достаточно "но"; убирайтесь, пока не пробило полночь, или, клянусь мессой, ваше пребывание в Шверлингене будет продлено пренеприятнейшим образом. Прощайте!
И, ступив назад, шут захлопывает дверь, а Савиньон остаётся в одиночестве, дрожа от холода. На мгновение им снова овладевает мысль, что он стал жертвой обмана Куони. Но он вспоминает, что если бы заговор не был раскрыт, то шут едва ли узнал бы тайну.
Потом он начинает недоумевать, почему Куони проявил такую заботу о его побеге и о его жизни, после того как в прошлом всегда показывал себя злейшим врагом. Однако страх берёт верх над его сомнениями; в итоге, поклявшись, что, если дурак провёл его, он вернётся, только чтобы свернуть тому шею, маркиз торопливо двигается в указанном направлении.
Тем временем Куони возвратился обратно по своим следам в спальню француза: обряжённый в одежду де Савиньона и в его же шляпе, надвинутой на брови так, чтобы скрыть лицо, он бросается в кресло, которое недавно было занято маркизом, – и ждёт.
Немного спустя гулкий колокол на звоннице Святого Освальда пробивает полночь; едва отголосок последнего удара замер в тихом ночном воздухе, как ухо Куони различает другой и более близкий звук.
Он подскакивает и, обернувшись, обнаруживает напротив себя троих мужчин в масках, стоящих со шпагами в руках возле открытого окна, через которое они проникли внутрь.
В тот же миг он выхватил из ножен рапиру де Савиньона.
– Что это значит, господа? – вскрикивает он, имитируя иностранный акцент француза. – Что вы ищете?
– Маркиза Анри де Савиньона, – говорит один, чей голос шут не узнаёт.
– Он перед вами, – отвечает шут надменно. – Что вам надобно? Вы, верно, грабители или убийцы, раз появляетесь в таком виде и врываетесь в такой час в мою спальню?
– Мы ставим вас в известность, – говорит тот же человек, произнося слова так, будто повторяет урок, выученный им наизусть, – мы ставим вас в известность, что ваша измена изобличена и что именем короля мы предлагаем вам приготовиться к смерти.
– Забавная шутка, господа! Ловко задумано! Вы, конечно, не простые разбойники, но, боюсь, здесь имеет место небольшая ошибка.
– Даю вам пять минут, чтобы за это время вы приготовили свою душу к переходу в мир иной.
– Как вы внимательны, господа, – парирует Куони, проявляя свою шутовскую склонность насмешничать, – но благотворительности не требуется, и после вашего ухода я надеюсь иметь в своём распоряжении ещё множество лет, чтобы осуществить ваше любезное предложение.
– Этот человек смеётся над нами! – восклицает один из прежде молчавших убийц. – Давайте закончим дело!
Его напарники пытаются сдержать его, но, наперекор им шагнув вперёд, он скрещивает шпаги с Куони.
Видя, что он вступил в бой, двое других тоже устремляются вперёд, и через несколько минут закипает неистовая схватка. Во всём Заксенберге нет, возможно, искуснее фехтовальщика, чем этот гибкий и подвижный шут, но неравенство сил таково, что ни один человек не мог бы надеяться выйти из поединка победителем. Однако пролетело немало минут, прежде чем шпага одного из убийц вонзилась шуту в грудь с правой стороны.
Он со стоном падает всем телом вперёд, и рапира, которую он только что держал в руках, с громким звоном подскакивает на паркете.
Торопливые шаги слышатся снаружи, а немного спустя раздаются и голоса, поскольку домочадцы, встревоженные бряцанием стали и шумом борьбы, спешат к покоям де Савиньона.
Один из убийц готов двинуться к упавшему, чтобы сделать своё дело наверняка, вонзив кинжал в сердце поверженного человека, но, обеспокоившись приближающимися звуками и помня о предписании ни в коем случае не дать себя схватить, остальные двое вытаскивают его через окно, прежде чем он успевает исполнить своё намерение.
– Пойдём, – говорит тот, кто нанёс роковой удар, – он умрёт через несколько минут. Никогда ещё после такого человек не оставался в живых.
Миг спустя дверь комнаты распахивается настежь, и как раз в то время, когда убийцы исчезают в ночи, возбуждённая кучка полуодетых мужчин и женщин с испуганными лицами застывает, трепеща, на пороге, уставясь на представшую перед ними сцену.
– Маркиза убили! – восклицает чей-то голос, за которым следует женский вопль, и, когда толпа расступается, в комнату входит старый, убелённый сединами граф Лихтенау, сопровождаемый дочерью в полуобморочном состоянии.
Они вместе останавливаются, впившись глазами в тело на полу и в тёмное кровавое пятно, которое медленно расплывается вокруг тела.
– Анри! – потом вдруг вскрикивает девушка и, бросаясь вперёд, падает на колени возле потерявшего сознание Куони.
Затем, когда её отец осторожно переворачивает тело, чтобы посмотреть рану, ещё один и совсем другой крик вырывается у неё. Но шут, придя в себя и открыв глаза при этом звуке, встречает её пристальный взгляд и шепчет еле слышно:
– Тише, моя госпожа! Не говорите, что я не маркиз. Если вы дорожите его жизнью, храните молчание, и пусть все поверят и разнесут весть, что маркиз умирает.
– Что это значит? Что это значит? – стонет она, ломая руки, однако обострённым чутьём понимая, что слова Куони продиктованы серьёзными причинами.
– Отошлите всех, вашего отца тоже, и я объясню, – выдыхает шут, и при каждом слове, которое он произносит, кровь толчками бьёт из его раны.
Когда все удалились, а она приподняла его голову и положила её себе на колени, он рассказывает ей всё, умоляя не дать истинному положению вещей обнаружиться до утра.
– И ты, ты, Куони, кто всегда, казалось, ненавидел его больше всех, ты так благородно отдал свою жизнь, чтобы её ценой купить его спасение! – восклицает она.
– Нет, моя госпожа, – отвечает он. – Я отдал свою жизнь не ради него, но ради вас. Я хотел спасти его, потому что вы любите его. И потому, что я хотел избавить вас от боли увидеть его мёртвое тело, я поменялся с ним местами. Его жизнь кому-то дорога – моя же ничего не стоит.
Девушка не может найти подходящих слов для ответа, но у неё потоком льются слёзы, и для него они красноречивы. Наконец-то она понимает!