— Потом выпьешь, — безжалостно оборвал причитания нихонский принц. — Итак, что ты увидел?
— Рассуждая по порядку, — Гаю не сиделось на месте. Сунув руки за пояс, он расхаживал из угла в угол подвала. Искаженная, вытянутая тень преданно следовала за ним, прыгая по беленым стенам. — Девица пробыла в воде не больше трех дней, но и не меньше суток. Об этом свидетельствует ригор мортус — маска смерти на лице, отслаивающаяся кожа рук и ног на пальцах и ногтях, трупные пятна и прочие мелкие признаки. Это первое. Второе. У жертвы сильно вздута шея, оттого что горло намертво передавлено сомкнувшимися мышцами, и много выделившейся крови в глазах. Третье. Допустим, позарез нужно быстренько утопить человека. Как вы это сделаете?
— Затащу на мелководье, суну головой в воду и стану держать, покуда булькать не перестанет, — без малейшей запинки ответил Ёширо. Видимо, сказывался богатый жизненный опыт.
— Точно, — согласился Гай. — Но если жертва в сознании, она начнет сопротивляться. Тебе придется применить силу, удерживая ее или его под водой. На плечах мертвеца останутся ярко выраженные синяки от рук убийцы. У Айши их нет. Зато есть четвертое, что мне удалось подметить.
— Что? — азартно подался вперед Пересвет.
— Тот непреложный факт, что плясунью убили. Но не утопили, нет. В воду она попала уже мертвой. Ее ударили ножом. Очень тонким и хорошо отточенным. Били снизу вверх, прямо под левой грудью. Лезвие прошло между ребрами, кончиком взрезав сердечную мышцу. Она умерла мгновенно — вот почему ее лицо кажется таким спокойным. Да, Айша долгое время бултыхалась в воде, но человеческая кровь — субстанция въедливая. Порой она не смывается даже сильным течением. Однако на ее платье почти нет бурых пятен. Удар был столь сильным, верным и быстрым, что вся вытекшая кровь осталась внутри тела, — ромей помолчал и добавил: — Да, и пятое. Где её верхняя одежда? Сорвало ледоходом или девицу убили в помещении, где не было необходимости натягивать что-то теплое?
— Ух ты, — подивился гладкости рассуждений царевич. Кириамэ недобро сверкнул из полумрака миндалевидными глазами:
— Бойко говоришь, но почему мы должны тебе верить?
— Подойди да проверь сам, — окрысился Гардиано. — Ты ведь таскаешь мечи не просто для красоты? Если ты воин, должен разбираться в ранах, — он резким движением откинул с покойницы холстину, жестом предлагая нихонцу приблизиться и убедиться в правоте его выводов собственными глазами.
Природа щедро наделила покойницу Айшу цветущей женственностью, а Пересвет знал, что по некоторым причинам, чьи корни крылись в давнем прошлом, Ёжик питает глубинное внутреннее отвращение к красавицам с пышными формами. Тем более — к мертвым красавицам с пышными формами. Однако Кириамэ справился с собой. Недрогнувшей рукой приподнял грудь покойницы — когда-то прекрасную и притягивавшую восхищенные мужские взоры, а сейчас более похожую на синеватый разбухший мешочек, наполненный вязкой гнилью. Какое-то время Кириамэ, чуть склонив голову набок, осматривал узкий, темный след вошедшего в тело клинка. Отступил назад, с явным усилием кивнул, признавая: мол так все и есть, и высказался:
— Чтобы нанести подобную рану, надо стоять почти вплотную к жертве…
— Женщины ромалы, насколько мне известно, отличаются вспыльчивым нравом и могут за себя постоять, — подхватил Гай. — Напади кто-то на нее, Айша стала отбиваться. Близко к себе она подпустила бы только того, кому доверяла. Приятеля, любовника. Подругу — ударить могла и женщина крепкого сложения с твердой рукой. С другой стороны, Айша могла быть одурманена и не сознавала, что с ней происходит…
— Откуда ты все это знаешь? — не выдержал царевич. — Про маску смерти, про то, как определять, как давно умер человек, и про все остальное? Это же… э-э, как бы это сказать… Совсем не по твоей части.
Показалось, или ромей действительно на миг смутился?
— Так уж вышло, — буркнул он. — Мне выпала удача несколько лет быть гостем человека, по праву считавшегося лучшим законником Города. Я перезнакомился со всеми, кто на него работал. Осведомители, лекари, дознаватели, анатомы, художники, мошенники, игроки, скупщики краденого и блюстители порядка. Патрон говорил: знание столь драгоценная вещь, что не зазорно добывать его из любого источника. Я расспрашивал, они отвечали, они занимались своим ремеслом, я держался поблизости и наблюдал… Плясунью взяли на нож, могу поклясться в этом.
— Но кто?
— Это уже совсем другой, но тоже крайне занимательный вопрос. Не знаю, — дернул плечом Гардиано. — Надо подумать. Побольше разузнать об Айше и о том, как она провела последний день своей жизни. Куда ходила, с кем разговаривала. Да, и вернуть ее тело сородичам.
— Но не в таком же виде, — усомнился Пересвет. — Джанко сказал, ромалы сжигают своих покойников. А Жасмин баяла, якобы в огненное погребение мертвецу кладут погребальные дары. Думается мне, будет верным добавить что-нибудь от нас. Наряд какой богатый. Не возвращать же ее завернутой в дерюгу, а Войслава наверняка согласится пожертвовать лишний сарафан. Ёжик, как думаешь?
— Поступок достойный и похвальный, — одобрил Кириамэ.
— Вот сам и добывай ей погребальный саван с золотым шитьем, — буркнул ромей. Похоже, он горько сожалел о мгновениях нахлынувшей откровенности и о том, что поделился воспоминаниями о прошлой жизни в Ромусе. Однако, когда Пересвет вернулся в погреб с выданным недоумевающей Войславой сарафаном, Гардиано опять расхаживал туда-сюда, размеренно надиктовывая что-то Кириамэ. У принца на колене лежал развернутый свиток, по которому шустро летала тонкая кисточка.
— Вы что это творите? — подивился царевич.
— Живописуем словом покойницу и подбиваем умозаключения, — разъяснил Ёширо.
— Какие ни есть, но вы — представители местного закона, — присовокупил ромей. — Стало быть, заслуживающие доверия свидетели — если дело и впрямь дойдет до суда над преступником.
— Но он же иероглифами строчит, — справедливо указал Пересвет. — А нихонских крючков никто, кроме него, не разумеет.
— Я потом переведу, — обещал Кириамэ. — Так, про состояние кожи и ногтей записали, про отсутствие речных водорослей во рту жертвы тоже. Про то, что ее не ссильничали, писать?
— Всенепременно, — подтвердил Гай. — Либо убийца не успел этого сделать, либо Айша по каким-то причинам не занимала его, как женщина. Над этим тоже стоит поразмыслить. Принес одежду?
Пересвет предъявил узел с сарафаном.
— Отлично. Теперь разрежь платье на спине сверху донизу.
— Зачем? — опешил Пересвет.
— Затем, что иначе вы не сможете ее одеть, — ромей выразительно закатил глаза. — Станете натягивать платье через голову, и труп развалится на кусочки. Хочешь вернуть Джанко его любимую сестричку по частям?
— Не хочу, — торопливо отказался от подобной части царевич.
— Тогда режь. Эссиро, пометь: переходим к описанию ранения.
«Вот, значит, как, — царевич злобно полоснул ножом плотную ткань, с треском разъехавшуюся под острой сталью. — Эссиро, значит. Ну-ну».
Нихонский принц выговаривал свое заковыристое родовое имя как «Йоширо». В произношении ромея шипящие звуки превратились в свистящие, напоминающие вкрадчивый шелест шелка или посвист разящего клинка.
Эссиро.
Доставить тело Айши обратно в табор Пересвет вызвался в одиночестве. От возражений Кириамэ царевич отмахнулся — что может угрожать царскому сыну посередь столичного града? Отвезу покойницу, передам Джанко, заодно расспрошу насчет знакомств Айши и того, где она была и что делала в день своей кончины. Прихвачу с собой коня и вернусь обратно. Всего-то делов. Нет никакой надобности тащиться за мной след в след. Перетолмачь лучше свиток с описанием покойницы.
Гардиано решительно заявил: хватит с него на сегодня мертвых девушек. Он направляется на поиски живой. Ежели не найдет сговорчивой горняшки, завалится спать и до утра его лучше не тревожить. Ну, разве что на кого-нибудь снизойдет светлая идея, как уличить и изловить убийцу.
— Заметил, насколько ему по душе это занятие? — поделился наблюдением царевич, когда ромей скрылся в полутемном коридоре. — Совсем другой человек сделался. Обретший свое место в жизни.
— Заметил, заметил, — рассеянно откликнулся Ёширо. — И не только это.
— А что еще?
— После расскажу, — взмахнул широким рукавом нихонский принц. — Иттэ ирасяй, ступай и возвращайся поскорее.
Смеркалось, от вскрывшейся ото льдов Молочной реки белесыми лохматыми прядями наползал волглый туман. Пересвет чуть не сбился с дороги, свернув не на том перекрестке, но в конце концов выбрался к длинным приземистым сараям, как торговые струги плывшим через колышущееся море сгущающихся сумерек. В подслеповатых окошках мерцали тусклые огоньки. Джанко, услышав перестук копыт и скрипение тележных колес, вышел навстречу пришлецу.
— Айшу убили, — царевич не ловко спрыгнул, а скорее боком свалился с угловатого передка телеги. — Ножом в сердце. Убили и сбросили тело в реку. Хочешь верь, хочешь нет, но мы намерены отыскать того, кто это сделал. Так нельзя. Она была такая красивая, такая молодая. В мире так немного красоты, и нельзя оставлять безнаказанным того, кто губит ее до срока. Эммм, можно спросить?
— Спрашивай, — слово упало тяжко, как камень на речное дно.
— Айша водила знакомства с кем из городских парней? Не могло случиться так, что друзья приревновали ее? Вокруг Айши в последние дни не увивался кто-нибудь подозрительный, суля злата за благосклонность?
— Она не брала подачек, — медленно повел кудлатой головой из стороны в сторону ромалы. Царевичу показалось, ошеломленный новостью Джанко так до конца и не осознал смысл сказанных ему слов. — Да, у нее было много… добрых знакомых. Айша чтила традиции и знала, как отвадить слишком рьяных поклонников. Она плясала на улицах, да, и частенько улыбалась красивым парням, но сестренка не была продажной женщиной.
— Я верю, — торопливо заверил Пересвет. — В общем, ты поразмысли. Поспрашивай своих, может, они приметили что тревожное или необычное. Если вызнаешь что, приходи к царскому терему. Я велю караульным пропускать тебя.
— Коли найдешь, кто убил Айшу, я отдарюсь, — глухо и скрежещуще обещал Джанко. — Отдам лучшего из наших коней. Того, что способен скакать день и ночь без роздыху. Думаешь, конь за жизнь — это мало? Но второго такого не сыскать на белом свете. Как не сыскать и второй Айши. Храни тебя удача, — он повернулся и, чуть пошатываясь, пошел прочь. Уводя сквозь туман пофыркивающего толстого мерина, впряженного в телегу с высокими бортами. Увозя навстречу огненному погребению тело сестры, девушки с пылающими очами и черными косами, плясавшей в яркий весенний день под тонкий звон браслетов и монист. Утонувшей девушки, по прихоти судьбы зацепившейся рукавом за торчащий из устоя моста ржавый гвоздь.
Пересвет забрался в седло и развернул коня мордой в сторону городских стен. Ворота уже закрывались на ночь, царевич въехал в Столь-град одним из последних. По улицам серой влажной пеленой клубился туман, скрадывая очертания домов и приглушая голоса запоздалых прохожих. Гнедой жеребец топал вперед, сам узнавая знакомую дорогу к дому и теплому уютному стойлу, но на одной из развилок Пересвет внезапно натянул поводья. Толкнул коня в бок ногой, требуя поворотить не влево, к яслям с клеверным сеном и сладким рассыпчатым овсом, но вправо.
Несмотря на поздний час, за слюдяным окошком «Златого слова» теплился золотистый огонек. Привязав коня к перилам, царевич взошел на крыльцо и несколько раз встряхнул железное кольцо. Долгое время на стук и лязганье никто не отзывался, затем приглушенный толстыми створками голос выкрикнул:
— Нынче закрыто, завтра приходите!
— Это я, Пересвет, — царевич так и не избыл привычку слегка теряться, когда приходилось злоупотреблять положением царского сына. — Мне только спросить надо…
Залязгали замки, загремели засовы. Хорошо смазанная дверь без скрипа повернулась на железных петлях. За дверью, настороженно вглядываясь в уличную серую хмарь, стоял малость взъерошенный эллин Аврелий в затрапезной рубахе вместо строгой лиловой хламиды:
— Э-э, царевич Пересвет? Чем могу помочь? Входите, не стойте на пороге. Остальные разошлись давно, а мне по жребию выпало прибираться…
Подле прилавка в самом деле стояли метла, совок и жестяное ведро с грязной водой, где мокли тряпки.
— Я хотел попросить, чтобы кто-нибудь перевел мне вот это, — Пересвет решительно шлепнул на столешницу тщательно разглаженный листок тонкой рисовой бумаги. — Текст, что написан на латинянском. Сможете?
— Стихи, — взяв листок, Аврелий поднес его ближе к масляной лампе и подслеповато сощурился. — Недурные, насколько я могу судить. Да и манера сложения знакомая. Никак вам удалось разыскать Гардиано?
— А как же. Мы даже убедили его перебраться на несколько дней в царский терем и записать новую книгу, — похвастался царевич. — А это… н-ну, это… он выкинул, а мне занимательно, чем эти вирши ему не приглянулись.
— В переложении стихов с одного наречия на другое кроется много коварных тонкостей, — предупредил Аврелий. — В первую очередь нужно обладать талантом и способностью ощущать чужой язык, как родной. К сожалению, я лишен подобного дара. А без него вирши не звучат. Они становятся просто набором слов и фраз, зачастую кажущихся бессмысленными.
— Все равно зачтите. Как выйдет, — упрямо повторил Пересвет. Желание вызнать секрет четырех косо начертанных строчек сделалось жгуче-нестерпимым.
— Ладно, как пожелаете, — эллин откашлялся, подвигал насупленными бровями, пошептал что-то про себя: — Н-ну, тут сказано: «Бездна с улыбкой змеи скрывает тайну, а сплетенная из волос петля удушает крепче, чем выдержанный три столетия мед…»
У Пересвета, должно быть, сделалось столь ошарашенное выражение лица, что эллин снисходительно улыбнулся:
— Стихи — не перечень закупок, не философский трактат и даже не роман о воспитании чувств. Они требуют особого подхода. Жаль, вы не можете по достоинству оценить, как изысканно они звучат на латинянском. Безупречное следование древнейшим канонам стихосложения, тщательно соблюденное количество слогов, закольцованность строк — первой и третьей, второй и четвертой. Все-таки Гардиано — очень одаренный молодой человек. Бездумно тратящий свой талант на вопиющие глупости, — Аврелий брезгливо сморщился, возвращая бумажку. — Воспевать распутную женщину и собственные дурные привычки, что в этом хорошего? В кои веки среди ромеев появился человек, способный творить самостоятельно, не заимствуя чужое — но вместо того, чтобы облагородить нравы соплеменников, немедля ринулся в бездны порока.
— Любовь — не порок, — отважно заикнулся царевич.
— Любовь — да. Но не грязное вожделение и похоть, выдаваемые за светлые чувства, — припечатал Аврелий. — Гардиано — тот удручающий случай, когда творение разительно несходно с творцом. Его стихи намного чище, мудрее и возвышенней его самого. За Гардиано еще в Ромусе гуляла дурная слава пьяницы и распутника, так что прислушайтесь к моим словам, царевич — ему не место при дворе вашего отца.
— А может, это не более, чем рыночные сплетни, — невесть отчего озлился Пересвет, пряча за пазуху драгоценную бумажку. — Всегда и везде сыщутся те, кого хлебом не корми, дай швырнуть грязью вслед более удачливому или способному. А Гай — личность яркая и своеобычная. К таким завсегда клевета липнет.
— Молодости свойственно тянуться к молодости. Пагубные изъяны характера частенько кажутся неопытному взору очаровательным своеобразием, — пожал плечами книжник. — Мой долг — предостеречь вас, но принимать решения — это уж ваше дело. Прошу меня простить. Кажется, я увлекся излишними нравоучениями и задержал вас свыше дозволенного.
— Благодарствую за помощь, — выдавил Пересвет. Дверь лавки с глухим стуком захлопнулась. Конь топтался подле крыльца, позвякивая кольцами в удилах и мелкими серебряными бубенцами на сбруе. Обрадованно фыркнул и запрядал ушами, завидев царевича.