Так они и истаяли в прозрачной туманной дымке: извивающийся под кусающей лаской молодой человек и его старший любовник, осыпающий юнца не поцелуями, но хлесткими, меткими ударами.
За миг до того, как призраки развеялись, а усталость взяла свое и навеянная марой дрема из возбуждающе-пугающей грезы стала обычным крепким сном, Пересвет смекнул, что им надлежит предпринять завтра. С самого раннего утра. Ну, в крайнем случае, после плотного завтрака. Потому как за минувший суетливый день у него росинки маковой во рту не случилось. Кириамэ тоже хорош. Мог бы догадаться к возращению голодного и уставшего как собака супруга спроворить хоть пирожка кусочек. Так ведь нет, сидел, предавался размышлениям над виршами.
Глава 7. Омуты
Ранняя птаха, Кириамэ обыкновенно пробуждался первым. Порой нихонец успевал недурно размяться и отбить тренировочным клинком-дзё десяток-другой ката, прежде чем царевич соизволял нехотя продрать глаза. Однако сегодня, толком еще не проснувшись, Ёширо уловил — что-то не так. Соседняя половина кровати пуста и успела остыть. Кто-то заботливо задернул парчовый полог, оградив принца от щекочущего прикосновения первых солнечных лучей. В былые времена Кириамэ немедля потянулся бы за мечом — но теперь им ничто и никто не угрожал. Вдобавок за пологом различался малость приглушенный, но весьма бодрый голос царевича.
Пригладив разметавшиеся за ночь волосы, Кириамэ отодвинул плотную узорчатую ткань и высунулся.
Пересвет в рубахе и нижних портах сидел за столом, наворачивая с фарфорового блюда блинчики и беседуя с сидевшим напротив маленьким, размером не более кошки, лохматым созданием. Заросшая клочковатой бородой и длинными усищами мордашка существа, впрочем, была вполне человековидной — с курносым носом, тугими щеками и маленькими шустрыми глазками. Существо носило пестрый вязаный жилет и широченные короткие шаровары с прорехой на самом интересном месте, а блины потребляло шустро и с превеликим старанием. Обильно поливая их то медом из корчажки, то обмазывая красной икрой из миски. Оба едока шумно прикладывались к дымящимся чашкам — судя по плывшему по светлице нежному аромату, с кадайским жасминовым чаем.
— Доброго утречка вашей нихонской милости, — дружелюбно и зубасто осклабившись до ушей, существо повернулось на шелест ткани и помахало Ёширо недоеденным блином. Диковинное создание было местным домовым, откликалось на прозвище Малуша Доможирыча, и в былые времена оказало молодым людям немало ценных услуг. К примеру, маленький домовник ничуть не возражал против того, чтобы прибирать трупы убитых принцем Кириамэ лазутчиков. Утащенные Малушем под широкую постель мертвые тела исчезали бесследно, не оставляя по себе даже кровавых пятен на досках. Из обмолвок Доможирыча следовало, что мертвецов он переправлял на прокорм лесной нежити, не гнушаясь требовать за свежее мясцо плату золотом. Этот факт всегда повергал Кириамэ в легкое недоумение: откуда у нечисти берутся деньги? Впрочем, в удивительной стране русичей и не такое случается.
— Итадакимасси, дзасики-вараси-сама [Отменного аппетита почтенному хранителю кладовых], — откликнулся Ёширо.
— Почтенный хранитель уперся всеми четырьмя лапами и не желает пойти мне навстречу, — нажаловался Пересвет.
— Ну не обессудьте, — затряс лохматой башкой домовой. — Угробят вас за милую душу, а я виноватым выйду. Гляньте ж в окно, ранняя весна на дворе! По весне, да еще силком разбуженные, они знаете как лютуют?
— О чем речь? — Кириамэ перебрался к столу. Домовой заботливо подвинул ему тарелку с заботливо разложенными блинчиками и блюдечко с медом. — Домо аргиато [Благодарю].
— У меня идея, — объявил царевич. — Нам позарез нужно отыскать свидетелей убийства Айши. Ёж, погоди кривиться, сперва выслушай. Думается мне, ее убили выше по течению Молочной и за пределами града. Я чай, никто не станет таскаться по людным улицам с зарезанной девицей на руках? Опять же, мыслю я, душегуб совершенно не желал, чтоб труп нашли. Это вышло случайно — вода подхватила тело и увлекла вниз, к городу. Верно рассуждаю?
— Верно, — вынужденно признал Кириамэ.
— Тогда отгадай: кто знает все, что творится в реке, у реки и рядом с водой?
— То существо, которое вы именуете Водяным, — предположил Ёширо. — Речной император, разъезжающий на огромном соме. Но ты говорил, он сейчас спит.
— Ага. И он злой, что твой медведь-шатун. И зимой, и летом. Зато у Водяного есть супружница. С ней, если верить слухам, можно договориться.
— Того, кто такие слухи распускает, гвоздем за язык его длинный и болтливый к воротам бы приколотить, — сквозь забитую блином пасть злобно проурчал домовник. — Ничуть она не лучше своего муженька разлюбезного. А уж как смазливых парней любит, просто страсть!
— Вот я и подумал: повидать бы Водяницу и выспросить, кто, где и когда опустил мертвую Айшу в воду, — закончил излагать свой замысел Пересвет. — Но сперва ее нужно отыскать и выкликнуть на разговор, причем так, чтобы она сразу нас не убила. А почтенный Малуш не хочет помогать, вот.
— Кто кому не желает помогать? — в дверь стукнули. Не дожидаясь разрешающего отклика, явился Гардиано — за которым царевич давеча отправил слугу, наказав зазвать гостя к раннему столу. Судя по самодовольно поблескивающим темным очам, Гай вчера таки добился своего и уговорил какую-то легкомысленную горничную скоротать с ним ночку.
Не брякнуть бы при ромее ненароком чего эдакого, неподобающего, запоздало всполошился царевич. Не обмолвиться бы, что Гай писал о бессчетности обликов и прихотей любви, основываясь на собственной маленькой причуде. Мол, у ромея есть пристрастие забавляться в постели с мужчинами, да так, чтобы ласки были жестокими да грубыми, без всякой милости. И что нагишом он удивительно ладный и сладкий. Можно понять тех, кому страсть как хочется отхватить кусочек эдакого лакомства. А когда вусмерть разъяренный Гардиано полезет с ножом к горлу выспрашивать, как Пересвет о сём проведал, ответить искренне и честно: во сне увидал. Славный был сон, красочный и завлекательный, хотя и срамной до головокружения…
— О, — при виде закусывающего домовника Гардиано не вытаращился, не забормотал испуганно «чур меня, чур» и не вылетел стрелой за дверь. Даже не особо удивился, просто спросил: — Там у вас на столе живой клурикане сидит или мне мерещится спросонья? Вроде не пил вчера, не до того было.
— Домовые мы, — с достоинством вздернул торчащую встрепанным веником бороденку Малуш Доможирыч. — Дом и хозяйский достаток, значитца, сберегаем от всяких там… — он вдруг насторожился. — Погодь-погодь, добрый молодец, ты что, про клурикане ведаешь?
— Так их зовут в Элладе. В Ромусе кличут пенатами или пентатраллисами, то бишь пронырами, — ответил Гардиано, с любопытством разглядывая мохнатого домового. — Они — наши древние духи жилищ, хранители кладовых и винных погребов… ну, и еще изрядные пакостники, но с этим волей-неволей приходится мириться. Я Гай, а как допустимо обращаться к тебе?
— Из колена Доможирычей буду, — домовик вскинулся на тонкие ноги-лапы, проковылял к краю стола. Про блины он напрочь позабыл и выглядел, насколько мог судить Пересвет, крайне взволнованным. Шерсть на загривке стояла дыбом, усы встопорщились, что твоя щетка для прочистки печной трубы, — а ответь-ка, гость чужеземный… ежли ты родом из Ромуса, не встречал ли ты там воочию кого из моего рода-племени?
— Видел, — кивнул Гай. — Старого-престарого клурикане из бывшего храма бога-покровителя города. Он многое пережил и был не против поболтать, да вот беда — изъясняется он на каком-то напрочь забытом наречии, и вдобавок с жутким провинциальным акцентом. Еще мои друзья частенько сталкивались с большим семейством, обосновавшимся в доходных домах на холме Кибуры. Это… это далеко не самый зажиточный и добропорядочный квартал, но местные жители почитают своих хранителей и клурикане процветают. Кстати, обличьем они весьма походили на тебя, почтенный — такие же, гм, заросшие диким волосом по самое не могу. По-моему, ни один из них ни разу в жизни не стригся.
— А среди них, случаем, не попадалось такого… — домовник громко сглотнул, прежде чем выговорить, и тонкий его голосишко сделался прерывистым: — Ну вот по чистой случайности, вдруг ты или кто другой приметил одного — пегой в рыжину масти, с кривой хребтиной и сильно западающего на левую ногу?
— Так это Бентий Доместыч, — не раздумывая, ответил Гардиано. — Колченогий Бентий. Среди своих он, как я понял, за старшего.
Маленький лохматый домовой неловко совершил несколько крошечных шагов по столешнице и крепко обхватил обеими лапами руку присевшего за стол гостя. В точности кот, которому ввечеру взбрело в голову виниться перед хозяином за неправедно украденный и сожранный утром пирог с томленой курятиной. Гай оторопело замер, взглядом вопрошая у Пересвета и Кириамэ, не оскорбил ли он ненароком домовника — или, напротив, сказал нечто, несказанно порадовавшее сердце Малуша Доможирыча. Тем оставалось только развести руками. Мол, сами не вразумевши.
— У-у, — провыл домовой, разжимая объятия и плюхаясь на задницу. На перекошенной мордашке блестели дорожки слез, которые Малуш спешно смахнул подвернувшимся под руку расшитым утиральником, — вот ведь живучий засранец! Я сколько твердил — Бенша выживет и выкрутится, а они не верили! Значит, говоришь, заправляет он там? Бенша, он с младых лет такой был, и к старости ничуть не изменился!
— Дзасики-сама, — почтительно встрял принц, — не соизволите ли вы?..
— Ох, — домовник шумно втянул носом воздух, — ох, господа вы мои хорошие. Вечером праздник будет, ай, какой праздник! Бенша сыскался! Бенша, извольте видеть — это ж мой братан троюродный со стороны бабули Голубы. Он со своим коленом на дворе у новиградского посадника обретался. Давно, лет триста по вашему, людскому счету будет. А потом кипчаки — черные клобуки из Дикой степи налетели, — Доможирыч невольно передернулся. — Рать несметная обложила Новиград да разметала по камешку. На Беншу горящая балка рухнула, когда он посадниковых детишек из терема выводил. Пацана спас, а девчоночка так и осталась под завалами. А сколько наших в том великом пожаре сгинуло!.. Почитай, в каждом семействе единый выживший против пятерых погибших. Беншина хозяйка с малыми чадами тож не выбралась. Братец-то отлежался, но с той поры хром сделался и смурной, что твоя туча грозовая. Скликнул родню да учал кричать: не станем дожидаться, покамест люди Новиград заново отстроят. Не будет нам в этой земле счастья. Повлечемся за уходящим солнцем за тридевять земель, туда, где зимы не бывает. Там, мол, стоит великий непобедимый град Ромус, там привольно и покойно. Дед с бабкой сильно ругались, уходить не велели. Где ж это видано, чтоб домовники целым коленом с родной земли утекали? Города возносятся и рушатся, а потом все едино возрождаются. Но Бенша уперся и таки ушел. Не один, многих за собой увел. С той поры ни слуху, ни духу от них. Ни письмеца, ни весточки приветной. Ушли да сгинули невесть где, и косточки их по оврагами да болотам вороны расклевали. А они, выходит, живы-здоровы! Ух, дед бороду свою сжует с досады, а бабуля с таких новостей вскочит да плясать пойдет по улице… — от полноты чувств Малуш хлопнул себя по коленям, и решительно заявил: — Коли у меня нежданная радость нынче выпала, пусть вам тоже удача улыбнется! Нынче же свожу вас до Водяницы и лично словечко замолвлю. Сбирайтесь шустро, да поскакали.
— Что, прямо сейчас? — поперхнулся блином Пересвет. Чья-то твердая ступня под столом больно лягнула его в лодыжку. Судя по силе и меткости удара, нога принадлежала Ёширо.
— Не, сперва блины дохарчим, — рассудил маленький домовой. — Негоже столько вкуснятины ненадкушенной оставлять. И ехать до её лежбища, опять же, долгонько выйдет… Эхх, и погуляем же мы нынче! — он азартно потер лапки в предвкушении грядущего празднества. — Всей округе жарко станет! Братан живой, ушам своим не верю!
Путь до места, где, по уверениям домового, дремала в ожидании весны Водяница, и в самом деле оказался трудным и неближним. Выехав из города, версты две пробирались размокшим и малоезжим трактом навстречу течению Молочной реки. Как добрались до Бобрового ручья, наглухо скованного ноздреватым серым льдом, повернули и начали подниматься вдоль едва угадываемого русла. Указывавший дорогу Малуш ехал вместе с Гардиано, забившись под суконный плащ ромея и вцепившись лапками в изогнутую луку седла. Весь путь эти двое непрерывно чесали языками — как краем уха подслушал царевич, толковали про далекую Италику и тамошнее житье-бытье, человечье и домовничье.
— Тяжко им пришлось, — высказался Пересвет, когда тропа позволила ехать вровень с Кириамэ.
— Кому? Ты о чем? — принцу за шиворот черного походного кимоно только что занырнула пригоршня мокрого снега, сделав его крайне недовольным.
— Про домового Беншу и его народ. Они ведь такие крохотные. Новиград — он стоит далеко к полуночи, за дремучими лесами и полями, на берегах Синь-озера. Представляешь, каково домовым оттудова было ковылять аж до самого Ромуса? Со стариками и малыми детишками, со скарбом и ложками-поварешками. В сказках сказывается, мол, домовые могут разъезжать на собаках и петухах… интересно, это в самом деле так? Малуш! — окликнул царевич. — Малуш Доможирыч, а вправду дворовые псы вашему племени заместо коней служат?
— Это как сговоришься, — пискляво донеслось в ответ. — Иногда бывает. Но псы — они такие, под седло становиться не шибко любят. С кошками вообще не столкуешься. Забияки хвостатые-полосатые в нашу строну фыркают да злым оком зыркают, говорят, больно на крыс смахиваем. Вот бараны да свиньи — ребята справные, честные. И груз дотащат, и на полдороге не начнут жалобиться, что моченьки нету, копытца истерлись… Ага, сворачиваем.
По взмаху лапки домового лошади протопали сквозь оплывающие под солнцем, но все еще высокие и плотные сугробы, проломились сквозь хрустящую путаницу ракитовых кустов и выбрались к малой потаенной заводи. Доможирыч потребовал, чтоб его спустили на землю. Озабоченно побегал туда-сюда вдоль берега, принюхиваясь, потрогал задней лапой хрусткий лед и решительно заявил:
— Туточки. Во-он, видите полынью? Над ней еще парок курится.
По мнению Пересвета, заводь ничем не отличалась от тысяч таких же, затерявшихся в бесконечных дубравах, березняках и ельниках Тридевятого царства. Но домовому, наверное, было виднее.
— Надеюсь, никому из нас не понадобится нырять в эту полынью? — малость раздраженно осведомился Кириамэ. С каждым утекающим мгновением затея царевича нравилась ему все меньше и меньше. Ёширо явно хотелось обратно, в умиротворяющий покой и уют царских палат.
Домовой поскреб в затылке и ехидно фыркнул:
— Летом-то оно как раз было самое милое и верное дело. Штаны с рубахой скинул, нырнул — и толкуй с ней, покуда силенок хватит и не задохнешься. Да только не вам, господин Кириамэ. Ей такие не по нраву, она светленьких и ясноглазеньких предпочитает, навроде царевича… Ну да ладно, испробуем по-иному. Пересвет Берендеич, у тебя ножичек сыщется?
— Само собой, — заподозрил неладное царевич, вытаскивая из расписных ножен малый клинок и издалека предъявляя домовнику.
— Руку надо резать, — со вздохом сожаления растолковал Малуш Доможирыч. — Талый ледок аленьким кропить. Кровушку она беспременно учует, тем более царскую.
— Дядюшка Малуш, а без этого никак обойтись нельзя? — заныл Пересвет, заранее скривившись при мысли о жгучей, кусающей боли в порезанной ладони. — Хором покликать ее с берега, скажем? Ведь у нее прозвище какое-нито имеется?
— Что за молодежь пошла, никакого уважения к древним традициям! — насупился домовой. — Таскаешься с ними по лесам да болотам, а как до дела доходит, так сразу от ворот поворот и хныканье: «Ой, нельзя ли попроще?» Нельзя, говорю!
— Вообще-то я тоже потомок правителей… моя родословная не в пример древнее семейства здешнего царя, — вежливо напомнил Кириамэ. — Моя кровь не сгодится для ритуала?
— Ты ж царю Берендею не наследник, — не очень уверенно возразил Малуш.