Разметав лопатами снег над подозрительно выглядевшим холмиком и пустив в ход мотыги, они сыскали гнездовье мирно дрыхнущих водяных ужей. Пришлось спешно сошвыривать прелую листву обратно, пока сплетшиеся чешуйчатыми телами змеи не окоченели в ледышку. Перебрались на другое место. Поплевали на ладони, начали копать. Вернее сказать, усердно ковырялся в мерзлой и каменно-твердой земле царевич Пересвет. Сердечный друг Ёширо, сложив руки в широких рукавах, созерцал наискось рассекающую заводь полосу открытой черно-серебряной воды.
— Местная Исси-онна — просто ужасная женщина, — наконец высказался он.
— Ничего-то ты не разумеешь, — пропыхтел царевич. — Явись эдакая красотка в Столь-град да пройдись в праздничный денек по улице, девки от зависти бы изошли, а мужики под белы ноженьки Роксуне сами стелились. Все при ней, и всего с избытком. Не женщина, мечта во плоти.
— Из виршей Гардиано у меня сложилось благоприятное ощущение, что его вкус намного лучше, чем у тебя, — задумчиво протянул Кириамэ. — И что он предпочитает более уточенных и, как бы это выразиться попроще, не столь вульгарных подруг.
— Роксуня не вульгарная, вот не надо грязи! — оскорбился Пересвет, с силой заехав острием взвизгнувшей кирки по некстати подвернувшемуся камню. — Что касаемо до предпочтений Гардиано, много ты о них знаешь. Никто ж не станет писать в виршах: мол, денно и нощно сердечно томлюсь по мужам с дурным нравом и тяжкой рукой. Чтоб, значит, валяли по постели с вечера до утра, а потом охаживали вожжами с утра до вечера… Ой.
«Язык мой — враг мой. Когда ж я обучусь сперва думать, а потом говорить? Проболтался. Теперь точно спасу не будет. Может, сразу в озеро сигануть, напроситься к Водянице в гости? Мол, где один, там и двое уместятся…»
Кириамэ вопросительно заломил бровь и сделался до невероятия ехиден:
— Опасаюсь даже предположить, каким загадочным образом тебе довелось вызнать о нашем госте столь волнующие подробности.
— Чтоб тебя! — в сердцах сплюнул царевич. — Притиснул в темном уголке, зацеловал в уста сахарные и принудил изложить всю подноготную, как же еще? Да ниоткуда я этого не знаю! Мара дурной сон навеяла, там и увидал!
— Мара? — уже серьезнее и строже переспросил Ёширо. — Ну-ка, обожди. Давай все сначала.
Пересвет нехотя обсказал внимательно слушавшему нихонцу краткий и яркий сон, заключив:
— Вот и гадай теперь, было такое на самом деле али не было, и почему привиделось именно мне? Не я ж ее на леднике осматривал и предлагал выпотрошить, аки рыбешку.
— Ты восхищался ею, когда она была жива. Вытащил ее тело из реки и клялся ее брату вызнать истину, — напомнил Ёширо, не преминув добавить: — И именно ты, наверное, усердно грезил перед сном о красивом иноземном госте.
— Во-первых, делать мне больше нечего, — возмутился несправедливым обвинением Пересвет. — Во-вторых, Гай на красавчика никак не тянет. В-третьих, на себя посмотри. Не я, а ты хвост павлиний распускал по поводу и без оного. Зазвал Гардиано своей каллиграфией любоваться да о виршах толковать. А я что, родился в лесу, молился колесу. Вы двое, блин горелый, шибко образованные да ученые, вот и толкуйте промеж собой. Я мешаться под ногами не буду, отойду в сторонку — мертвяков промышлять к обеду! — он взмахнул киркомотыгой и, внезапно представив себя и принца со стороны, захохотал. Смех отразился от воды, радужными каплями заметался промеж обледеневших камней и замершего в предчувствии скорой весны леса.
— Что с тобой? — обеспокоился Кириамэ.
Пересвет, беспрестанно икая и гыкая, растолковал:
— Торчим посередь леса, ищем труп и спорим о постельных склонностях парня, который в данный миг развлекается с девой, отдавшей концы лет сто, а то и двести назад…
— Воистину, — точеные крылья носа Ёширо мелко задрожали. Пересвет сделал шаг вперед, волоча за собой цепляющуюся за валежник мотыгу. Облапил Кириамэ, притиснув к себе и всем телом ощутив, как смеется Ёширо — глуховато, почти неслышно, зато от всей загадочной нихонской души.
— Эй, — тихонько проурчал в ухо под гладкими черными волосами Пересвет, — ты это… ну, я понимаю, Гай чем-то тебе глянулся, а ему до чертиков одиноко в чужой стране… Потолкуй с ним по-доброму, вдруг чего путное выйдет… Да, мы связаны навеки и все такое. Это ж не означает, что теперь до самой смерти мы обречены сидеть в запертой комнате и влюбленно таращиться друг на дружку. Сколько еще людей встретится на пути. Сколько всего случится. Алая нить не порвется, если ты или я отыщем себе друзей… или подруг… или кого-нибудь, с кем душеприятно потолковать вечерком о просветленном, вроде восхода луны над горой Как-там-бишь-её. Или о том, как надлежит вести дознание об сгинувших невесть куда обывателях.
— Обожаю, когда вдруг выясняется, что ты умнее, чем кажется на первый взгляд, — сдавленно хмыкнул в ответ Кириамэ. — Имей в виду, ребра дороги мне как память. Ломаясь, они издают крайне негармоничный хруст.
— Опс, — забывшийся Пересвет разомкнул объятие. Незаметно времечко летит. Давно ли царевич был смахивающим на красну девицу тщедушным юнцом, а года через два-три станет в точности похож на батюшку-царя. В те давние годы, когда Берендей Иванович слыл богатырем не из последних. — Извиняй. Не рассчитал, — царевич попятился, тягая рукоять мотыги, зацепившейся за укрытые снегом иссохшие кустики вереска. Та не поддавалась. Пересвет дернул сильнее — и озадаченно уставился на уступившую молодецкому напору кирку, на остром зацепе которой спутанным клоком обвисло что-то нитевидно-темное.
— Замри, — Кириамэ присел, изучая находку. Передвинулся на полшажочка, внимательно оглядел оставленную мотыгой глубокую вмятину в рыхлом, подмокшем снегу. — Мои поздравления. Ты его отыскал — или, скорее, ее. У тебя редкостное везение на мертвых дам. Они прямо льнут к тебе. Сходи-ка к монахам, пожертвуй на обряд очищения.
— Твою-то бабушку!.. — растерянно протянул царевич.
— Оставь почтенную госпожу Цюань-Линь в покое, — Ёширо аккуратно расковырял снег лопаткой. Получилась малая ямка, со дна которой беззвучно скалился в голубое небо плотно обтянутый иссохшей бурой кожей череп с провалившимся глазницами. Уцелевшие пряди волос смерзлись и свалялись в комки, но когда-то они, похоже, были светлыми. — Покойница скучает тут где-то с начала зимы. Госпожа Роксуня говорила чистую правду. Надо пометить место, — нихонец огляделся в поисках подходящего для изготовления вешки деревца. — Вернемся со старым ёрики и его людьми, выкопаем.
— Ага, — согласился было Пересвет, но спохватился: — Эй, зачем тащить сюда Осмомысла? Мы ее нашли. Давай привезем ее в город… — царевич осекся, вообразив попытки устроить иссохший, распадающихся на части труп в седле отчаянно фыркающей и в ужасе пятящейся лошади. — М-да. Нет. Ничего не выйдет. Ты прав. Нужны сыскные, лопаты и сани. Как думаешь, кто это — Стефания-швея? Прислужницей Цинь она точно быть не может. Та кадайка родом, значит, была сильно чернявая.
— Сравним приметы — узнаем, — Кириамэ тщательно вбил между двумя соседними валунами засохшую елочку и навязал на ее макушку один из своих бесчисленных платков, на этот раз красный. — Долг исполнен, можно возвращаться.
Успевший проголодаться Пересвет закивал, ища взглядом оставленную ими цепочку следов. Мечтая о том, как плюхнется возле костерка и запустит зубы в сочный пирожок. Или в куриную ножку, или что там прихватил с собой запасливый домовой.
Оранжевый лоскуток пламени плясал среди переплетения черного и белого, маня к себе. Шагавший впереди и протаптывавший узкую тропку царевич попытался ускорить шаг, но остановился, удивленно хмурясь. Шедший за ним Кириамэ едва не врезался ему в спину:
— Что?
— Прислушайся, — отчего-то шепотом сказал Пересвет. — Мерещится, что ли?
— Нет, — Ёширо вслушался в шум ветра, скрип деревьев и едва различимое журчание талой воды — звуки пробуждающейся чащобы. — Не мерещится.
Ветер малость сменил направление, голоса стали отчетливей. Один тоненький, писклявый — как будто кошка неким чудом обрела дар человечьей речи, да на радостях вздумала запеть. Голосишко на удивление верно вел напев, оттеняя второй голос — низкий, сильный, милость прихваченный по самому краю хрипотцой, как осенний лист первым заморозком.
Два несхожих голоса сплетались прядями в девичьей косе, творя сладкозвучный лад, рекомый древними эллинами «гармонией»:
— Вдоль весеннего ручья лед нежнее льна.
Где любимая моя — там всегда весна.
Лучшей песни не сыскать, чем поет капель,
Где нам стелют облака белую постель.
Льется песня как вода, ветер подпоет.
Если любишь — скажешь «да»,
Солнышко мое…
— Они поют для Исси-онны, — завороженным шепотом произнес Кириамэ. — Благодарят за помощь и совет…
— Поют вдвоем, — уточнил Пересвет и неосторожно угодил каблуком на подвернувшуюся под ногу сухую ветвь. Та переломилась с громким щелчком. Песня оборвалась, над дремлющей заводью пронесся упругий, гулкий всплеск. Словно огромная рыба, уходя на глубину, с силой ударила хвостом. Закачались потревоженные льдины, зашелестела, выплескиваясь на заснеженный берег, темно-зеленая, прозрачная вода.
— Мы вас видим! — выкрикнул Малуш. — Эй, добры молодцы, хорош по кустам шароебиться!
Потревоженным лосем царевич проломился сквозь заросли и сугробы, не замечая встающих на пути препятствий.
Трещал костерок, распространяя вокруг ощутимые волны жара. Ромей сидел на бревнышке, вытянув к огню длинные ноги. Его одежда и плащ были сухими, но штаны и охотничьи сапоги вымокли до колен, словно он перебирался вброд через неглубокий ручей. Устроившийся рядом домовой смущенно ухмылялся, выставив напоказ остренькие зубки.
— Теперь вам надлежит, тщательно скрывая свою черную зависть, невзначай спросить: ну, как оно там было, на дне озерном? — голосом, прям-таки до отказа напитанным сладким ядом, произнес Гардиано. — Так и быть, открою вам великий секрет: ни одной земной деве не дано сравниться с речной королевной. До конца своих жалких дней будете грызть локти и изощряться в тщетных попытках представить, каково это — сойтись с настоящей нимфой… — он выдержал долгую паузу: — Да, именно так я и должен был сказать, чтобы вы уж точно меня возненавидели. Но увы, жизнь жестока. Между прекрасной Роксуней и мной ничего не было.
— Как это — не было? — возмутился Пересвет. — Врешь ты все! Зачем Водянице зазывать тебя гостевать в тереме на речном дне, как не заради того-этого?
— Хочешь верь, хочешь нет, она просто хотела поговорить, — пожал плечами Гай. — Роксуня — честная супруга, но у нее семейный разлад. Минувшей осенью она и ее супруг столь сильно повздорили промеж собой, что провели зиму порознь. В сущности, это здорово сыграло нам на руку. Из-за душевного треволнения Водяница дремала не столь крепко, как обычно — все прислушивалась, не спешит ли муженек мириться. Но Водяной так и не появился. Она спрашивала, как ей сызнова завладеть вниманием мужа — слишком уж часто он стал засматриваться на местных русалок.
— И что ты ей посоветовал? — домовник извлек откуда-то узорчатый коврик, накрыв им бревно, чтобы Ёширо мог не стоять на ногах, но изящно присесть.
— Для начала долго убеждал ее в том, что никакая, даже самая распрекрасная русалка, не сравнится с нею, — перечислил Гай. — Местные русалки, как я понял, существа довольно злобные, ветреные и глуповатые. Они пытаются подражать людской жизни, но им быстро надоедает. Роксуня же тверда в своих помыслах, верна и предана. Ее супруг непременно это оценит, особенно если она выучится держать свой острый язычок и сварливый нрав в узде. Еще посоветовал раздобыть парочку новых платьев, и желательно не рваных. Она обещалась исполнить все в точности… А то, что на прощение она меня поцеловала, изменой не считается. Это был совершенно сестринский поцелуй, чистый и невинный.
— Ага, — утробно хмыкнул Доможирыч. — Так мы и поверили.
— А там, под водой, красиво? — полюбопытствовал царевич.
— Очень. Она живет в чем-то вроде чертога из утонувших деревьев и водорослей, — Гай прищурился, пытаясь поверней описать увиденное, — солнечные лучи пробиваются сквозь воду и битый лед сияющими столпами… Кстати, чем вы тут занимались, пока я пытался наладить семейное счастье утопленницы?
— Мы нашли труп, — коротко и емко сообщил Кириамэ. — Он захоронен на мысу, как и говорила Исси-онна Роксуня. Это женщина. Я хочу позвать сюда людей местного старшего дознавателя, чтобы они вывезли мертвецов в город — и эту таинственную даму, и двух остальных.
— Здравая мысль, — одобрил Гай. — Слушайте, а пожрать у вас сыщется? Роксуня, вот ужас-то, хрумкает сырую рыбу. Не понимаю, зачем ей есть. Она ведь уже сколько лет, как мертвая! Или живая? Разъясните толком, она вообще кто: воплощенный дух воды или утонувшая когда-то в озере женщина?..
Глава 8. Загадки
Боярин Осмомысл огладил сивую с проседью бороду и сызнова вдумчиво оглядел тела, выложенные рядком в холодном мертвецком подвале сыскного приказа.
— Вот, значитца, как, — повторил он. — Рискнули потолковать с Водяницей. Умно, хоть и опасно нешуточно. Мои орлы до такого не додумались. Чей был замысел?
— Его, — Кириамэ повел острым подбородком в сторону малость приосанившегося царевича.
— Ясненько, — проронил старый воевода, зыркнув из-под насупленных бровей на Пересвета так, что тому немедля захотелось утечь за дверь, где ясное солнышко и никаких тебе мертвяков.
Но выкопанные из-под снега и палой листвы и с оглядкой доставленные в Столь-град покойники никуда не делись. Лежали себе тихонько на низких деревянных топчанах, до пояса накрытые белыми холстинами. Женщина в истлевшем платье иноземного покроя, и двое мужей — один преизрядного сложения с размахом плеч в косую сажень и курчавой бородой. Второй малость похилее, зато облачен в не утративший алой яркости кафтан с серебряными пуговицами. Девицу, сверившись с бумагами, опознали как Стефанию Ожешку, мастерицу из Подолии. Богатыря — как пропавшего поздней осенью кузнеца Данилу, парня в дорогом кафтане — сгинувшего во время загонной лисьей охоты младшего доезжачего Третьяка. Трое (считая с Айшей-плясуньей, так и все четверо) из числа загадочно исчезнувших нынешней зимой. Четверо обнаруженных, а пропавшими числилось не менее дюжины горожан.
— Это еще те, чьим долгим отсутствием растревожены близкие, — пояснил Осмомысл, — и чья родня явилась к нам за помощью. А которые одиноко век вековали, без друзей-приятелей, дядек-теток — так про их пропажу мы до сих пор не ведаем. Были да сгинули, точно камень в омуте.
Боярин-сыскарь крякнул, взмахом руки увлекая притихших молодых людей за собой. Прочь из полутемного, пропахшего скорбью царства мертвых, отделенного теперь надежной дубовой створкой с малым решетчатым оконцем. Пересвет устало озадачился — зачем прорезали оконце, приглядывать, не встанут ли мертвяки?
— Большое дело сделали, — скупо обронил Осмомысл, присаживаясь на угловатый, обитый порыжелой кожей сундук. — Хоть тебя, царевич, и твоих знакомцев не просили в наши скорбные хлопоты соваться. Чего взамен желаете?
— Увидеть сделанные вашими служащими записи об исчезнувших людях, — быстро и почти без акцента произнес Кириамэ. — Разрешить нашему, э-э, гостю ознакомиться с этими бумагами.
Посовещавшись, Пересвет и Ёширо решили выставить ромея дознавателем из Италийских земель. Мол, господин Гардиано странствует по городам и весям, набираясь опыта и присматриваясь, как в какой стране сыскные дела учиняются. Добрался аж до Тридевятого царства. Осмомысл скосился озадаченно, пробормотал насчет того, что расплодилось нынче повсюду умников, но учинять подробного расспроса не стал.
— Будь по вашему, — после недолго размышления дозволил воевода. — Щур! Щур, где ты там шныряешь? — на призыв отворилась коридорная дверь. В узкую щель боязливо посунулась остриженная в кружок белобрысая голова. — Поручение для тебя имеется. Сопроводи добрых молодцев до нашего хранилища. Сыщи и выдай им все бумаги, касаемые дела Зимнего душегубца… Это сыскари промеж себя выдумали ему такое прозвище. Надо ж его именовать как-то в разговорах, — несколько смущенно пояснил боярин. — Ну, ступайте. Гляньте на наши изыскания свежим взглядом. Додумаетесь до чего полезного — дайте знать. В любое время дня и ночи.