— Ладно, — наконец вымолвил чародей. — Коли добрался, давай хоть словом перемолвимся. Поднимайся сюда, — он скрылся в стрельчатом дверном проеме. Сияние торопливо втянулось следом, оставив Пересвета и рыжего коня в звездных сумерках. Легко процокали по камням невтяжные когти. Лисица взлетела по высоким крошащимся ступенькам и шмыгнула в дверь, только белый кончик хвоста мелькнул.
— Может, это совсем даже не Елена? — шепотом поделился в подергивающееся конское ухо Пересвет. — Может, подручный ее какой или ученик? Боязно, а надо сходить. Разузнать, как да что. Зря мы, что ли, неслись за тридевять земель сломя голову? А ты бди. Если что, я голос подам, но и ты не зевай.
Буркей фыркнул, азартно пристукнул копытом. Стою, мол, в дозоре, глаз не смыкая. Явлюсь по первому зову, только свистни!
Оступаясь в полумраке, Пересвет взошел по ступенькам на крыльцо. Дверей в проеме не было, но чуть дальше по извилистому коридорцу он ткнулся лицом в жесткий ворс толстого ковра. Отогнув занавесь в сторону, царевич вошел, украдкой бросил взгляд по сторонам.
Небольшой покой-горница, низко над головой темнеют скрещенные, источенные жучком балки. Высокие узкие оконца, смахивающие на прорези-бойницы, уцелевшие рамы в обоих затянуты бычьими пузырями. Трехлапые жаровни темной бронзы, от плывущего жара в комнатушке тепло и даже уютно. Сундуки вдоль стен, полки с большими и малыми книгами, в дорогих окладах с цветными каменьями и в обложках попроще, все аккуратно расставлено. В дальнем углу неопрятное гнездовище из шкур, скомканных бархатных занавесей и цветастых половиков, лисье лежбище. Сама Лисавет Патрикеевна свернулась ворохом рыжего меха, прищуренные глаза на узкой морде бдительно следят за каждым шагом незваного гостя. Рядом с лисицыным логовом стояла ровно застеленная походная койка на деревянном каркасе с примотанным шнурами кожаным основанием-люлькой. На каменном полу спорили пестротой несколько брошенных друг поверх друга ковров. Ковры попирал резными ножками тяжелый стол, к столу придвинуты табуреты. Шандал из оленьего рога с яркими свечами, кувшин да пара кружек.
По другую сторону стола сидел давешний чародей, негостеприимный хозяин. Теперь, когда его лицо не пятнало кружение бликов колдовского огня, Пересвет смог его толком разглядеть. И тихонько икнул — отчасти от испуга, отчасти от непомерного удивления.
Все-таки одним из обитателей старого замка была женщина. Девица. Тощая и плоская, бледнокожая, в кафтанце с высоким воротом и прорезными рукавами смахивающая на злобного, настороженного юнца. Кафтанец был крыт диковинным шелком, отливавшим в буроватую зелень, цвета лягушачьей кожи. Прямые темно-русые волосы девица-чародейка обрезала по самые плечи, от висков заплела тонкие длинные косицы, перетянутые кожаными шнурками. Над темными, вразлет бровями тускло блестел серебряный обруч искусного плетения, за который были небрежно воткнуты несколько цветов — белые кувшинки да желтые кубышки.
Откуда взяться кувшинкам посередь льдов и холодной весны, не к месту озадачился Пересвет.
— В ногах правды нет, садись, — дозволила ворожея.
— С-спасибо, милая хозяюшка, — царевич осторожно присел на край табурета. Сообразив, что цветы за венцом не живые, и не крученые из шелка, но резаны умельцами из цветного камня.
— Никакая я тебе не милая, — отрезала девица. Взгляд больших, ярких глаз был не по-девичьи тяжел и неподвижен. Очи изжелтого в ядовитую прозелень оттенка сильно тянулись к вискам, как у дикой рыси. Для полного сходства с лесным зверем круглая радужка затмила почти все око, лишь по самому краешку светился малый просвет белка.
Пересвет напомнил себе, что видит лишь избранное колдуньей обличье. Маску или наряд, скрывающий создание, явившееся на свет задолго до укладки первых камней в основание Царь-града и Ромуса.
— Прости, — повинился царевич. — Так, к слову пришлось. Как звать-величать тебя прикажешь?
— Ты ж вроде Елену Премудрую разыскивал? Вот я она и есть. Кащеевна по батюшке.
Она злорадно ухмыльнулась, когда Пересвет сделал неловкую попытку отодвинуться вместе с табуретом подальше. Лиса Лисавета вскинула голову и глухо затявкала, одобряя хозяйскую издевку над гостем.
— Эммм… — растерянно протянул царевич.
— Да шучу я, — блеснула рысьими очами Елена не-Кащеевна. — Страсть как забавно вы сразу ерзать начинаете. Словно горячих угольев в штаны вам сыпанули. Не отец он мне. Наставником был и полюбовником тоже, но и только. Я сама по себе и сама за себя. И имечко это мне прискучило. Сколько лет Елена, Марья да Василиса, словно других имен на свете не осталось. Хелла. Да, так мне больше нравится. Зови меня Хеллой, — она щелкнула пальцами. Кувшин плавно взмыл в воздух, склонился над кубками серебряной чеканки. Из носика пролилась струйка прозрачной жидкости с яблочным запахом. Новопоименованная Хелла отхлебнула из кружки. Угоститься гостю не предложила, хотя кружка сама собой придвинулась ближе к Пересвету.
— У варягов есть сказ про великаншу Хель, царицу мира мертвых душ, — осторожно заикнулся царевич.
— Миры — отражения, дробящиеся в капле росы. Может, они встречали одно из моих отражений, — надменно откликнулась Хелла. — В другом мире у меня шесть рук, черная кожа и я денно и нощно пляшу на поле битвы, усеянном поверженными демонами. А где-то еще другая я хранит миры от погибели. Или скачет на бледном коне впереди воинства призраков, неся смерь и разрушение. Много миров, много разных меня. Такой и сякой, всякой и разной, — она резко тряхнула головой, косицы метнулись из стороны в сторону. — Так, ясно. Как и сотни побывавших тут до тебя, ты ровным счетом ничего не понимаешь. Изъясняюсь понятно для заезжих царевичей, — звонкий девчачий голос вдруг обратился въедливым старушечьим скрипением: — Дела пытаешь али от дела латаешь, добрый молодец? С порога женихаться начнешь или, следуя дурной традиции, загадаешь пару загадок про золотое колечко и серебряную свайку?
— Вообще-то я женат, — с достоинством, как ему казалось, возразил Пересвет. Чародейка, которой так трепетала баба-Яга, на деле оказалась не пугающей, а раздражающей — как любая девка с непомерно острым языком и дурным нравом. — Извини великодушно, хозяйка, но со сватовством — не ко мне. Может, кому другому свезет больше. У меня же вопрос к тебе имеется, по колдовской части…
— Жена-ат? — недоверчиво переспросила Хелла. — Неужто? Тебе нужен ответ на вопрос — ну, так я сперва хочу взглянуть на твою жену. Что-то мне слабо верится. Женатые в такие дали не забредают. Они по домам сидят, пироги жуют.
Пересвет и рта разинуть не поспел, как чародейка выбросила длинную, гибкую руку. Мимолетно пробежалась холодными, как лягушачья лапка, пальцами по кисти царевича — и вот уже на указательном пальце, где столько лет плотно и надежно сидел обручальный перстень с нежно-васильковым сапфиром, ощущается непривычная пустота.
По-мужски коротко и резко замахнувшись, колдунья ударила похищенным кольцом о столешницу.
Взвыл царевич, да поздно. Синий яхонт разлетелся тысячами сияющих осколков. Посередь столешницы расплескалась прозрачно-голубая лужица шириной в пару ладоней, окаймленная тонкой золотой чертой. Жестом повелев возмущенному гостю умолкнуть, чародейка провела над ней прямой, окостеневшей дланью.
Гладкая поверхность затрепетала. Натянулась, словно тончайшая мокрая вуаль, плотно облепившая чье-то лицо. Запрокинутый к небесам лик с твердо очерченными, выступающими скулами и нежными губами, сложенными в едва уловимую улыбку. Тяжелые веки с чуть вытянутыми к вискам уголками сомкнуты. Однако длинные ресницы подрагивали, словно нихонский принц внимал чьим-то занимательным речам и едва удерживал смешинку за мелкими белыми зубами.
— О, — лживо восхитилась Хелла. — Надо же, для пущего разнообразия незваный гость и впрямь окольцован. Редкостной красоткой к тому же. Половчанка али дева с Кадайских земель, не разберу. Ну-ка, встань передо мной, как лист перед травой, явись в полном обличье!
Сотканный из сапфирной синевы лик рывком подался вверх, точно человек, выныривающий из глубины, одновременно уменьшаясь в размерах. Мгновение сморгнуло, и над столом зависла не вырубленная, но вылепленная из полупрозрачного камня статуэтка.
Пересвет сглотнул пересохшим до шероховатой наждачности горлом. Что ж, чего-то подобного и стоило ожидать. Он ведь сам перед отъездом просил Ёжика уделить внимание гостю. Мара давеча не зря насылала видения.
Там, в далеком Столь-граде, Кириамэ привольно откинулся на широком ложе. Длинные разметавшиеся пряди шелково стекали с края постели. Но здесь, в полуразрушенном замке, никакой опоры под принцем не было, и гибкая обнаженная фигура Ёширо чуть покачивалась в воздухе. Промеж широко и бесстыдно распяленных в стороны ног нихонца ничком устроился другой человек. Можно было не трудить глаза понапрасну, чтобы признать вечно взъерошенные кудряшки, длинную, сильную спину и поджарую задницу. Ни к чему задаваться вопросом, в чьих жадных устах сейчас пребывает стоящее торчком достоинство Кириамэ — и по душе ли полуночные забавы нихонскому принцу. Иначе с чего бы ему так рассеянно и мечтательно улыбаться?
— Сколь крепка верность твоей спутницы, — ядовито заметила Хелла. Указательным перстом она толкнула сотворенную чародейством статуэтку. Та неспешно завращалась, позволяя рассмотреть фигуры во всех откровенных подробностях. — И кто ж тут твоя супружница — та или эта, что берет или отдает? Или обе сразу? А может, все наоборот, это ты им женушка, а они тебе мужья?
— Верни кольцо, пожалуйста, — Пересвет не признал собственного голоса, устрашающе звякнувшего боевой сталью. — Спасибо за приют, добрая хозяюшка. Пойду я, пожалуй. Не о чем мне тебя вопрошать, не о чем с тобой толковать.
— Это еще почему? — вскинулась Хелла. На кончиках ее пальцев заплясали жгучие искорки, как на корабельных мачтах перед бурей. Почуявшее неладное лиса грозно заурчала, приподнимаясь на прямых лапах. — Правда глаза режет?
— Ошиблась баба-Яга, когда меня сюда посылала. Мёд в бочках порой выдыхается и скисает в отраву — и ты, видать, больше не та, какой ей запомнилась. Прощевай, Елена Премудрая, или как ты там теперь зовешься.
Срамная и прельстительная статуэтка осыпалась с тихим звоном растаявшего льда. Украденный перстень мягко и надежно сомкнулся вокруг пальца, вернувшись на законное место.
— Да что ты вообще знаешь обо мне, чтобы судить! — звонко и отчаянно выкрикнула Хелла.
— Знаю, что мне бабуля Яга сказывала, а ей я верю, — не оборачиваясь, бросил через плечо царевич. — Мол, ты свет и радость мира, всеведущая и понимающая. Может, когда-то так оно и было. Но я увидел злобную каргу, гораздую подглядывать в замочные скважины да насмехаться.
«Убьет ведь, — тоскливо стенал здравый смысл, когда царевич повернулся беззащитной спиной к чародейке и шагнул к дверям. — Убьет, а труп в озеро скинет. Спорим, она и былых хозяев крепостцы на Буян-острове порешила?»
Стены старого замка дрогнули и на миг словно бы расплылись, как брошенные в чашку с водой крупицы красок.
— Нет! — звонко и отчаянно выкрикнула Хелла. Выметнувшись из-за стола, пролетела через горницу и загородила царевичу выход. — Нет! Я не хотела! Я… — она затряслась всем телом, изломчато вскинула руку и метнула ослепительно-златой комок студенистого пламени в окно. Переломанные старые рамы и разорванные пленки бычьих пузырей с хрустом вылетели наружу. Пересвет отстраненно представил, как бледный огонь охватывает его с ног до головы, и кипящая плоть стекает с обнажающихся костей. — Я так долго одна, что порой уже не разберу, где явь, а где греза! Все ложь, я просто коснулась твоих мыслей, заимствовала образы и выткала картину… — колдунья зашаталась, закатывая глаза под веки и беспомощно когтя воздух. И так бледная, что твоя кладбищенская нежить, она сделалась вовсе синюшной.
Пересвет едва успел подхватить обеспамятевшую девицу. Испуганная Лисавета заскакала вокруг, сбивая табуреты, припадая на передние лапы и скалясь во все клыки, но не решаясь напасть. Во дворе раскатисто ржал и бесновался Буркей. Чуял беду, но не мог вскарабкаться по высоким ступеням на крыльцо.
— Уймись! — рявкнул на лису царевич. — Уронишь свечи, заполыхаем ко всем чертям!
Подействовало. Лисица замерла, надсадно пыхтя и вывалив длинный язык. Царевич замешкался: куда бежать, где устроить легкую, как перышко, и костлявую, как пташка, чародейку и как привести ее в чувство.
— Ты не похож на тех, что являлись до тебя, — мягко прошелестело над ухом. Хелла напряглась натянутой до отказа лучной тетивой. Прохладное и острое коснулось горла царевича над воротником, надавило. — Но это неважно. Ты заключил союз с мужчиной, значит, у тебя не будет потомков. Ваш треклятый род наконец прервется.
Близко-близко Пересвет увидел глаза колдуньи — остекленевшие, наполненные не безумием, но застарелой, заскорузлой, до сих пор не избытой болью и смертной обидой. Она все крепче прижимала свое оружие к шее Пересвета, и ее рука была твердой, как камень.
— Я младший сын в семье, — брякнул царевич первое, что пришло на ум. — У меня есть старшие братья и племянники. Моя смерть ровным счетом ничего не изменит. Друзья знают, куда я уехал. Буркей приведет их к твоему порогу, и тебе опять придется бежать. А тебе это надо? Может, прежде чем кидаться с ножом, проще растолковать, в чем дело?
Пересвет опустил Хеллу на пол — не живую девушку, но недвижное воротное столпие. Она оцепенело застыла, сгорбившись, чуть пошатываясь взад-вперед и сжимая во вскинутой к горлу ладони то, чем пыталась зарезать гостя. Не тонколезвийный нож-зарукавник, как сгоряча решил царевич. Из-под запАха кафтанца чародейки вытекала толстая железная цепочка, на ней болтался уцепленный за насад-трубку ржавый наконечник от стрелы. Тяжелый, широкий срезень о трех гранях, с какими обычно ходят на крупного зверя. Хелла так сильно сомкнула пальцы вкруг своего талисмана, что ржавое железо окрасилось кровью.
Не выдержав, Пересвет разжал тонкую девичью кисть, способную творить всепожирающий огонь из пустоты, взял Хеллу за руку и силком усадил на табурет. Плеснул ей золотистого напитка из кувшина — и потянулся сам отхлебнуть из кружки, для душевного успокоения. Со двора больше не долетало дикого ржания и конского топота. Видимо, жеребец угадал — беда миновала.
— Нет, — Хелла вяло отвела его руку в сторону. — Не пей. Я туда настоя болтун-травы замешала. Меня он не берет, а у гостей язык непомерно развязывается. Треплются без умолку, остановиться не могут, в своих же враках путаются. Смешно, правда?
— Ухохочешься, — не стал спорить Пересвет. Смирившись с тем, что такова его судьба, или, как выражались Кириамэ и Ай-Лю, карма. Выслушивать повести чужих скорбей и пытаться по мере способностей излечить страждущие души, лишенные покоя. Вот еще одна встретилась на пути. Казалось бы, могущественная чародейка, весь мир лежит перед ней, как яблочко на золотой тарелочке, а она страдает да мается. — Ты как, угомонилась малость? Не станешь больше молоньями швыряться?
Не ответив, колдунья шевельнула указательным пальцем, словно подзывая к себе кого незримого. Зиявшее чернотой окно, откуда в комнату радостно врывался стылый озерный ветер, перечеркнул восстановившийся деревянный переплет. Поскрипывая, промеж рамами вхруст натянулась тонкая телячья кожица. Угли в жаровнях запунцовели с удвоенной силой, но Хелла все равно зябко обхватила себя ладонями за плечи, сжавшись в угловатый комочек. Хорошо изучившая хозяйские повадки лиса торопливым рыжим ручейком перетекла ближе. Повозившись, с трудом умостилась под столом. Облегченно вздохнув, Хелла запустила руки в густую шерсть любимицы.
— Кто здесь жил до тебя? — спросил Пересвет. Потому как впрямь было любознательно, да и Ёширо советовал при тягостной беседе заходить издалека и начинать с чего-нибудь отвлеченного. Про погоду там, про то, как дивно хороши зимние сливы в цвету, или про новый наряд императрицы. — И что с ними стряслось?