— Слышь, добрый молодец, ты жив ли? — дрожащим голосом окликнул корчмарь.
— Вроде целехонек… — Пересвет встряхнулся, убеждаясь, что руки-ноги на месте. Левое запястье, куда впилась призрачная ленточка, малость жгло. Как если бы впившаяся оса оставила свое зудящее болью жало под кожей. — Крыса обнаглевшая наскочила, что ли… Посвети-ка, почтенный.
Внушительный мужичина с рогатиной оттеснил хозяина и первым грузно прошагал к месту побоища, в круг расшвырянной соломы на изрытом глубокими отпечатками конских подков земляном полу. Злобно похрюкивал Буркей, готовый в любой миг сызнова топтать и рвать. Скачущее пятно тусклого фонаря выхватило из сумрака жертву конской ярости.
Поселянин тоскливо и безнадежно выругался. Корчмарь мелко закрестился. Изумленно вытаращившийся Пересвет икнул:
— Что за неведома зверушка с местного болота?
Даже в темноте озлобленное дитя Арысь-поле не промахнулось, метко размозжив голову неведомой твари. Распластанная тушка размером была с некрупного пса, покрыта короткой серой шерстью в бурых и черных пятнах. Оскаленной вытянутой мордой и лысым кожистым хвостом она впрямь смахивала на крысу. Однако ж ни у единой в мире крысы не сыщется восьми долгих лап с кривыми зазубренными когтями, торчащих из боков на манер паучьих.
Пересвет торопливо вытянул левую руку. Царапина. Неглубокая, с выступившими бисеринками крови. Никакая то была не обетная ленточка, но подлая тварюка тщилась тайком отворить спящему жилу. Благослови Ками-сама запасливость и предусмотрительность Ёширо, наверняка сунувшего во вьюки дорожный короб с чистыми тряпицами и целебными настоями. Промыть поскорее да перетянуть, надеясь, что крючья-когти напавшей мерзости не сочились ядом.
— Сызнова напасть объявилась, — причитал корчмарь, пока царевич возился с раной на запястье, а грозный мужичина опасливо подцеплял рогатиной дохлую крысу с обвисшими паучьими ходулями и упихивал в дерюжный мешок. — Откуда только берутся, впрямь из поганой трясины вылазят, что ли? Минувшей осенью парни с девками вилами забили десяток таких — каких в курятнике накрыли, каких в подклетях с припасами. Лесную нежить наперечет вроде знаем, но эдаких гадов отродясь не видывали. Охотники к Хозяину Леса на поклон ходили, спрашивали, что за гадость несусветная в пущах расплодилась? Хозяин обещал разузнать. С той поры они к нам больше носа не казали… думали, Хозяин навел порядок, истребил зловредное племя под корень… и вот на тебе! Пришла беда, откуда не ждали! Прежде пауколапые крысюки людей страшились. Гусей да кур таскали, дырявили мешки с запасенным к весне зерном. Одну заразу потоптали, а что, если завтра сотня нахлынет? Будем сход скликать, всем миром думать, как спастись от эдакой напасти… По ближним селам весточки разошлем, чтоб ушами впустую не хлопали… Ты злобы на нас не держи, добрый молодец. Кто ж знал, что так обернётся. Может, пособить чем — коньку там доброго овса поднести? А то хочешь, ступай досыпать в избе. Местечко сыщется.
На чертеже земном Синь-озеро смахивало на огромную лошадиную голову. Полуночнее, где надлежало быть загривку и ушам, на множество вёрст тянулись изрезанные глубокими, запутанными ущельями скалистые берега. Там начинались земли варяжские, края суровые. На полуденной части длинные, плоские волны облизывали пустынные берега с россыпями валунов. Летом тут наверняка плескалось лиловое буйство цветущего вереска, сосняка и разлапистого, низкорослого ельника. Сейчас, на исходе зимы и пред рождением весны, Пересвет видел только смерзшийся в комки песок, бугристую полосу нерастаявшего льда вдоль водного уреза да гнущиеся к земле деревья.
Синь-озеро было невероятно огромным, больше напоминая море-океан. Бескрайний серо-сизый простор, недавно освободившийся из ледяных оков, ровно дышал покоем, свежестью и холодом. Дальний окоем тонул в сизом тумане, и, сколько Пересвет не вглядывался, не щурил глаза, так не высмотрел ни единого признака противоположного берега. Море, впрямь пресное море разлилось посередь лесов, отмечая северную границу Тридевятого царства. Где-то на восходном берегу, красовался и процветал богатый Новиград, но на излучине, куда домчал царевича резвый конь, не было ни единой живой души. Не сыскалось даже примет людского житья-бытья — ни тебе обрывков рыбацких сетей или брошенной продырявленной лодки, ни покосившейся убогой хижины, ни дороги, ни тропы. Только уходящая в обе стороны бесконечная полоса песка, свист ветра, плеск волн да высящийся шагах в трехстах от берега малый островок.
Выпущенный на свободу Буркей при виде огромного зеркала воды малость сдурел. С ржанием и топотом носился туда-сюда по берегу, вздымая облака холодных брызг и вспугивая взлетавших с пронзительными криками белокрылых чаек. Пересвет бочком пристроился на замшелом валуне, глазея на остров. Указанные бабой-Ягой приметы сходились. Вон, можно различить остатки былых укреплений — вьется вдоль берега стена с осыпающимися прорехами и выбоинами, вздымается наполовину разрушенная главная башня. Там некогда красовались главные ворота с пузатым надвратным укреплением, по-фряжски барбикеном. Диво, створки вроде уцелели, чернеют в арочном проеме. Сыскалось на берегу и выложенное дробленым камнем начало дороги к замку на острове, три добрых шага в ширину. Дорожка убегала в серую холодную воду и исчезала там.
Вволю набегавшийся жеребец встал неподалеку от царевича, подергивая ушами и тоже разглядывая разрушенный замок. В кучках гниющих водорослей Буркей отыскал дохлую чайку и прибрал тушку для легкого перекуса. Рыжий усердно работал челюстями, из пасти у него свисало измаранное кровью крыло с торчащими перьями. Пересвет скорбно вздохнул. Что ж, его предупреждали, в чьей компании он рискнул отправиться в дорогу.
Зазябнув сидеть, царевич прошелся по излучине. Кряхтя, страдальчески прихрамывая и порой по-стариковски прихватываясь рукой за внезапно заломившую спину. Тяжко все-таки ремесло гонца и требует немалой сноровки.
Кое-как собрав хворосту, Пересвет запалил огонь и расседлал управившегося с чайкой жеребца. Вытащил припасы, но кусок в горло не лез. Взгляд упорно тянулся к скалистому островку, где прижилось несколько тонких березок, выискивая на Буяне малейшие признаки человечьего обиталища. Тщетно. Ни струйки дыма, ни мелькнувшей фигуры, ни петушьего гласа или звона железа, ничего. Островок безмятежно грелся на весеннем солнышке. Конечно, это еще ни о чем не говорило. Могущественной волшебнице нет никакой нужды топить печь или держать домашнюю скотину. Может, она вообще днями отдыхает, а ночами творит чародейство и летает по небу на огненных змеях.
По всему выходило, надо набраться терпения и ждать. Вот Пересвет и ждал, обмирая сердцем и изнывая от нетерпения. Как нарочно, день тянулся и тянулся. Солнце, как заклятое, даже не думало шелохнуться с места.
К вечеру от воды пополз пронизывающий холодок. Огненная дорожка наискось перечеркнула Синь-озеро, дрожа и разбиваясь на тысячи сверкающих золотом осколков. Небо окрасилось золотистой желтизной осенней листвы и ярью надраенной меди. Поверх растянулось трепещущее полотнище бледно-зеленого шелка, перетекающего в насыщенную, густейшую лазурь и сапфировую голубизну, усыпанную едва проклюнувшимися всходами льдистых звездочек. Это было так завораживающе, так пронзительно красиво, что Пересвет едва не забыл следить за восходом месяца, любуясь на переливы света в высоте и думая, пришлось бы Ёжику по душе такое зрелище. В книжице «Мимолетности» были вирши об изнуряющем хлопотами дне и влюбленной паре, благословляющей приход ночи, что восстает в сумрачной красе. Может, Гай когда-то тоже сидел на берегу озера Гарда, а над ним в полнеба истекал медом и киноварью закат?
Весенний вечер до обидного короток. Буйство красок угасло, безжалостно вытесненное накатывающей с восходной стороны чернотой. Спохватившись, Пересвет сунул в костер заранее приготовленный и обмотанный ветошью смолистый сук. С искрящим факелом в одной руке и придерживая другой болтающийся на бедре меч, царевич потрусил к началу каменной дорожки. Поразмыслив, Буркей вприпрыжку поскакал за человеком.
— А тебе чего тут сдалось? Ступай, добро наше сторожи, — шуганул рыжего царевич. Буркей отступил на пару шагов и утробно фыркнул, всем видом показывая, что без него никак не обойтись Вспомнив раздавленную тварь в конюшне и глянув на мощные копыта жеребца, Пересвет согласился с тем, что ему позарез нужна компания.
Колышущуюся воду выстелили лунные блики, обращая ее в жидкое серебро с небрежно раскиданными там и сям пригоршнями мерцающих яхонтов. На дне Синь-озера, как уверяла молва, высится огромный дворец местного Водяного, правителя над всеми окрестными реками, протоками, ручейками и болотами. Даже Водяной с Молочной реки, уж на что был грозен и неуступчив нравом, ходил к синеозерскому владыке на поклон и платил ему дань скатным жемчугом, янтарем да золотыми самородками.
Пересвет вздрогнул, когда конь пихнул его лобастой головой в спину. Дитя Арыси не ошиблось, углядев, как среди пляски мелких волн неспешно, камешек за камнем, проступает узкая каменная осыпь. Человеку с конем как раз перебраться. Мокрые валуны блестели под луной. Замешкавшиеся и внезапно выброшенные на сушу рыбешки разевали круглые рты, топорщили жабры и подскакивали, тщась вернуться обратно в воду. Царевич несколько раз оскользнулся, а Буркей аж до колен с плеском съехал задними ногами с перемычки. Пересвет мертвой хваткой вцепился в узду и потащил бьющегося жеребца к себе. Буркей нашарил на дне опору, подобрался и рывком выбросил себя на дорожку.
Бок о бок человек и конь вступили на обширную мощеную площадку перед воротами. В мечущемся свете факела Пересвету показалось, якобы на выступах по обе стороны от врат нанизаны на крюках тряпочные чучела в человечий рост. Должно быть, отпугивать незваных гостей. Что ж, он добрался до таинственного острова Буяна… и что теперь прикажете делать? Кажется, тут и впрямь давным-давно никого не осталось.
— Эй, — нерешительно возвысил голос царевич. — Душа живая, отзовись! Гость с далеких земель стоит под воротами, войти желает! Столько скакал, уморился! С миром пришел, вот те крест!
Буркей завертелся на месте, стуча копытами по старым булыжникам, скаля клыки и раздувая ноздри. Пересвет отчаянно замахал факелом, пытаясь углядеть, что вынюхал или приметил жеребец. Где затаился вражина, каков он, можно ли одолеть его в честном бою?
Шагах в десяти поодаль всплыли и замерли две близкопосаженные, ярко-зеленые искры. До ушей Пересвета долетело низкое, перекатывающееся в глотке урчание злобного пса, примеривающегося напасть и ожидающего только хозяйского приказа. Искры малость переместились дальше от ворот, текуче, неуловимо плавно. Впрямь глаза некоего зверя, крупного, гибко скользившего на мягких лапах промеж камней. То ли оголодавший за зиму волк, то ли пардус, в темноте не разглядишь. Охти, пришла беда неминучая. От волка или разъяренной рыси мечом не больно-то отмахаешься. Буркей пособит, но дитя Арыси всего лишь конь и не так проворен, как волчара…
Жеребец ощерился, поворотился задом к крадущейся зеленоглазой тени и яростно взбрыкнул задними ногами. Мол, не робей, подваливай ближе. Угощение для тебя всегда готово.
— Хозяева! — в голос заблажил Пересвет, надеясь, что его крики не канут попусту в безлюдной пустоте. — Отопритеся-отворитеся! Да собачку свою угомоните, будьте ласковы! Я это… я Елену Премудрую разыскиваю, знающий человек баял, она здесь отшельничает! Эге-гей, ну хоть голос подайте, не дайте сгинуть ни за что, ни про что!
Промеж обвалившихся зубцов башни просиял огонек — не трепещущий факельный, на удивление ровный, бледно-лунный, отливающий лавандовым. Зыбкий свет усиливался с каждым ударом сердца, призрачным потоком стекая по выщербленной, изъеденной ветрами и дождем стене, и беспощадно обнажая скрытое в тенях. Пересвет обманулся — на крюках болтались не чучела, но тронутые тлением и разложением тела в обрывках богатых одежд. Вроде человечьи, а вроде не совсем. Руки непомерно длинны, а головы, распялившие в последнем вопле зубастые рты, в посмертии кажутся оплывшими, как свечной воск. Под подножием барбикена грудой валялись доспехи и оружие. Иные обглоданные взъевшейся ржавчиной и переломанные, в пробоинах и вмятинах, иные целехонькие и новые. Промелькнули меж ними желтоватые длинные кости, но Пересвет решил без нужды пристально не вглядываться
Грозно рычавшая во мраке тварь вспрыгнула на кучку камней. Оказавшись вовсе даже не волком, не сторожевым псом и не коварным горным пардусом — а лисой. Вот только высотой в холке и крепостью сложения та лисичка могла на равных поспорить с молодым медведем. Искрящийся и переливающийся рыжий мех жестко топорщился на широких плечах и вдоль хребта, верхняя губа мелко подрагивала в лад беспрерывному угрожающему ворчанию. Густой воротник вкруг шеи лисицы приминал широкий кожаный ремень с бронзовыми бляхами. На ремне покачивалась большая золотая лунница, украшенная подвесками.
— Кто указал тебе дорогу на Буян? — звонко и гневно прокричали сверху. Эхо исказило голос, могущий принадлежать как женщине, так и безбородому юнцу. — Сам каковских будешь? Отвечай быстро, ну!
— Пересвет я, сын Берендея, государя Тридевятого царства, — задрав голову, гаркнул в ответ Пересвет. — Сюда меня направила баба-Яга из Ибирских лесов. Рогнеда Ильгизаровна ее кличут.
— Рогнеда еще жива? — на барбикене малость опешили.
— Живей всех живых, — уверил невидимого собеседника царевич. — Поклон велела передавать сударыне Елене. Хозяин добрый, может, впустишь? Надрывно как-то глотку рвать, всё ж не казенная. Чай, не на базаре за низку калачей торгуемся.
— У кого ты отнял дитя Арыси? — голос исполнился едва сдерживаемой злости. — Чем вынудил служить себе и защищать?
— Да не отбирал я его, — оскорбился Пересвет. — Такого отберешь, пожалуй. Добром попросил. Мне его ромалы одолжили, до острова Буяна слетать. Это Буркей. Сам-то кто будешь, хозяин неласковый? Вопрошаешь только да гневаешься. Эдак разве гостей встречают?
— Иных незваных гостьюшек я привечаю стрелой в упор, — откликнулись с барбикена. — Лисавет Патрикеевна! — огромная лиса навострила уши. — Будь добра, сопроводи.
Это ж у какого Патрикея уродилась такая Лисавета, подумалось царевичу, когда старые ворота, пронзительно и тягуче скрипнув, отворились сами собой. Человек, жеребец и бдительно державшаяся поодаль лиса прошли под нависающей аркой в единственный внутренний дворик старого замка. Узкий и стиснутый нависающими с четырех сторон облупленными, темными строениями. Пятно бледного света ползло за незваными гостями, лужицей расплескиваясь по выщербленным камням. Облизывая и высвечивая схваченные морозцем кустики бурьяна, проросшего меж камней. Валяющееся на боку седло с высокой лукой, груду переплетенных стальных колец, некогда бывшую кольчугой, прислоненные к стене копья и нацепленный на навершие одного из них череп.
Щелкнули о камень каблуки. Пересвет заполошно обернулся. Догоревший факел он выбросил, но меч по-прежнему сжимал в руке.
В пути к Синь-озеру царевич не раз воображал, какой явится ему таинственная чародейка, не рожденная и не ведающая смерти. Супруга давнего пращура мнилась Пересвету статной, движущейся подобно волне или матерой турице, с волосами цвета льна, убранными в толстую косу. С переливчатыми глазами — то небесно-голубыми, то черными, как ночь, то золотистыми.
На высоком каменном крыльце, льнувшем к основанию главной башни замка, тенью маячил некто гибкий, узкоплечий и вроде без косы-девичьей красы. Затянутый в кафтанец до колен, и в широких шароварах, заправленных в сапоги. В сложенных чашечкой перед грудью ладонях стремительно вращался, плюясь искрами, крохотный огневеющий шарик. Который, с обреченным замиранием сердца понял царевич, вполне может прилететь ему прямиком в лобешник.
Лучшее, что пришло на ум Пересвету — нарочито медленно вложить клинок в ножны и поклониться. Поклон спины не ломит, а полезен бывает. Злое, колючее сияние малость поутихло. Хозяин острова Буяна разглядывал незваного гостя. Поблизости неотступной, мрачно зыркающей тенью маячила лиса Лисавета. Буркей раздраженно пофыркивал в ее сторону, всем видом показывая, что готов в любой миг учинить смертный бой.