— И, конечно, ты по-братски оказал услугу, — понимающе осклабился Гай. — Только не сочти за оскорбление и не хватайся за меч. Ваши дети хотя бы королевской крови, а не пригуляны ради насущной необходимости невесть от кого на стороне и не позаимствованы у брюхатой служанки. Эй, а она красивая, эта ваша императрица, одна жена на двоих братьев?
— Твоя очередь, — строго напомнил Ёширо, пресекая пустопорожние рассуждения.
— Я… — Гардиано сбился и умолк, отводя взгляд. Кириамэ терпеливо выжидал, уподобясь лазутчику в засаде. — Я… ай, ладно, кому в здешней глухомани есть дело до того, что стряслось в далеком Ромусе! Или ты немедля снарядишь гонца в Совет мудрых, отписав им о моем чистосердечном признании, сделанном в здравом уме и трезвой памяти? Хорошо, вот тебе маленький грязный секрет. Я прикончил супруга моей дамы, Ченчи Борха, — с вызовом бросил ромей. — Отравил на званом ужине… стой, ты ведь понятия не имеешь, кто был таков старый Скорцени?
— Не столь давно мне и царевичу довелось выслушать историю о вольных нравах города Ромуса, о старом муже и его юной жене, а также о том, какие отношения связывали одного молодого стихотворца с семейством Борха, — сдержанно перечислил Кириамэ. — Сия занимательная повесть не повергла меня в безграничное удивление. Ничто не ново под солнцем и луной, в Нихоне и Кадае случалось подобное. Иногда отравителям везло и их не могли уличить. Иногда — нет, и тогда закон говорил свое веское слово. Мне любопытна цель, ради которой ты это совершил. Не мог же ты всерьез рассчитывать на благосклонность дамы? Прости за откровенность, но вы принадлежали к слишком разным кругам общества. О браке меж вами не могло идти и речи.
— А это уже другая история, — коварно ухмыльнулся ромей и пощелкал пальцами. В точности алчный купец, напоминающий покупателю о том, что пришла пора расплачиваться за покупку.
Или Гардиано клюнул на приманку откровенности, или прозревает меня насквозь, но охотно подыгрывает, рассудил Ёширо. Итак, мы имеем дело с не просто с сочинителем, но вдобавок отравителем. Просто прелестно. С другой стороны, на моем счету имеется немало загубленных душ, и кто я такой, чтобы судить? Я хочу знать. Чтобы насытить свое любопытство, я должен предложить в обмен тайну. Секрет, который не откроешь первому встречному, способный поразить чужое воображение. Богатое воображение, умеющее с легкостью додумывать недосказанное.
В сокровищнице Ёширо Кириамэ хранилась такая тайна.
— Я умер, — просто сказал нихонский принц. — Почти четыре года тому, в Кадае. Меня убили, так уж вышло. Тело сожгли на костре. С барабанным боем, выстроенными войсками под развевающимися знаменами, и скорбящей толпой, потому как я все-таки один из многочисленных внуков правителя Кадая. Говорят, внушительная была церемония. Жаль, по понятными причинам я ее не видел.
Он заметил, каким настороженно-недоверчивым и вместе с тем потрясенным огнем вспыхнули темные глаза ромея. Как он подался вперед, в точности гончий пес на теплом следе добычи. Лихорадочно пытаясь увязать одно с другим, видимое с услышанным, торопливо строя и отвергая предположения.
— Пересвет твердо вознамерился умереть вместе со мной, но Ками-сама Кадая — боги-хранители по-вашему — рассудили иначе. Царевич мог дожить до глубокой старости, почти до столетия, но пригоршня его будущих долгих лет была пожертвована мне. Я живу взаймы, на одолженные Пересветом года, — и, не давая собеседнику опомниться, Ёширо повторил вопрос: — Зачем ты убил мужа своей подруги?
— Из-за его богатства, — малость растерянно, словно услышав себя со стороны, промолвил Гардиано. — После внезапной кончины право распоряжаться имуществом покойного перешло бы в руки вдовы, то есть Ченчи. Если б не гонор и самоуверенность Борха, все бы удалось. Я говорил им. Предупреждал, но они ничего не желали слушать. Борха заблуждались, полагая, что уже правят Ромусом. Они доверились не тем людям, и замыслы пошли прахом, — он судорожно втянул воздух сквозь зубы. Какая-то часть рассудка требовала заткнуться и немедля бежать прочь, но Гай слишком долго молчал и убегал. — Раз ты слышал мою историю, то понимаешь про Сесарио, Ченчи и меня? Мы трое сплелись в тот еще ядовитый клубок. Но какие бы грязные слухи о нас не ходили, какую бы нежность не испытывала Лючиана к старшему брату, в их отношениях она провела четкую и недвусмысленную границу. За которую не дозволялось ступать ему, но порой разрешалось — мне. Сесарио это сводило с ума и доводило до исступления. Он обожал сестру и желал ее, как мужчина может желать прекрасную женщину, но мог заполучить только меня. Слабое утешение, — Гай вымученно улыбнулся. Кривой, дергающейся улыбкой, больше похожей на оскал. — О чем бишь я?.. Ах да, никудышные союзники. Маркиос, соучастник наших темных делишек и давний воздыхатель Ченчи Борха, решивший, что настал его звездный час. Взвесивший все и склонившийся к мысли, что предательство будет выгоднее. Он затеял этот дурацкий суд с единственной целью — оклеветать Ченчи, лишить брата и сестру Борха возможности запустить руки в сокровищницу Скорцени.
— Семейство Борха настолько погрязло в долгах — или имелась другая причина тому, что им так настоятельно требовалось золото?
— А? — ошарашенно переспросил Гардиано. — Нет. Долги тут не при чем, хотя Борха и впрямь были на грани разорения. Армия. Несколько тысяч золотых монет, отделяющих Сесарио Борха от возможности подкупить нужных людей, положить конец давним раздорам и стать единовластным правителем Италики. Нужно было действовать быстрее и настойчивее. Но Сесарио никак не мог всерьез уверовать в том, что суд осмелится ущемить в правах его сестру. Лючиану приговорили к изгнанию и лишению имущества, не признав законной наследницей покойного супруга.
— Ключи от кладовых стали для вас недосягаемы, — без труда догадался Ёширо.
— Если бы…
— Но вы отказались от своих замыслов?
— Тайна, — надтреснутым, каркающим голосом потребовал Гай. — Говори тайну.
Я на верном пути, подбодрил себя Кириамэ. Абы какой секрет не подойдет. Эта тайна должна быть особенной. Сокровенной и заповедной. Касающейся только меня и Гая Гардиано, а более никого в целом свете.
— Ты мне не нравишься, — невозмутимо заявил нихонский принц. Отчасти это было правдой — за столько лет он не привык к лицам русичей. Слишком водянистые, блекло-светлые глаза. Слишком большие, жабьи рты и слишком обильно растущие на лицах волосы, делающие людей отвратительно неразличимыми. У Гардиано хотя бы глаза обычного, человеческого цвета. Зато нос у ромея ничуть не уступает висящему носищу каппы, волосы что овечья шерсть, и привычка вечно скалиться наподобие готовой вцепиться в ногу злой собаки. — Ты вызываешь у меня чувство зависти и раздражения. Первое — потому что лучше владеешь словом. У тебя есть редкая способность ощущать чужой язык, как свой, а у меня — нет. Второе — ты завладел вниманием Пересвета. Он различает в тебе некий внутренний огонь, и он прав. Мне стоило бы любой ценой поскорее затушить это беспокойное пламя и плюнуть в тлеющие угли. Но меня занимает иное: обожгусь ли я, коснувшись твоего огня? Я перед выбором, и его необходимость беспокоит меня куда больше, чем шныряющий по городу убийца. Что случилось с деньгами Скорцени?
— Мы прикинулись побежденными. Ченчи со слугами спешно покинула город. Якобы удалившись в свое имение, а на самом деле — готовить убежище. Маркиос взломал замки на сокровищнице Скорцени и перевез золото в свой дом. Он рассчитывал превратить особняк в крепость, но не успел — к нему ворвались Сесарио и его приятели, — четко, словно свидетель перед судом, выговорил ромей. — Начался грабеж и разгром. Мы вынесли и погрузили на телеги все до последней монетки и прихватили все, до чего дотянулись. Надо было уносить ноги, но на Сесарио опять снизошло бешенство. Он выхватил меч и набросился на бедолагу Маркиоса. Поклялся, что никто из потомков ублюдка и предателя никогда не предъявит прав на законное имущество его сестры. Мы не сумели его оттащить. По правде, не очень-то и старались. У Сесарио Борхи слова не расходились с делом. Он охолостил глупца, думавшего, что можно предать Борха и остаться безнаказанным. Мы бросили его выть и рыдать в кровавой луже, и вырвались из Ромуса. С повозками, едва не ломавшимися под тяжестью сундуков. С погоней на хвосте. И… — Гардиано запнулся. — А потом… потом…
Он сделал над собой усилие, пытаясь продолжить рассказ, но ничего не вышло. Из напряженного горла рвались только скомканные обрывки слов и невнятное рычание. Ромей отчаянно мотнул головой и грузно навалился локтями на стол:
— Нет. Даже за все тайны мира. Не могу. Не надо. Нет во мне никакого огня, царевич ошибается. Нет никакого выбора. У нас тогда ничего не вышло, не выйдет и сейчас. Сесарио погиб.
— При каких обстоятельствах? — Ёширо был уверен, что наконец нашарил тропу в темноте недоказанного и того, о чем умалчивал Гардиано. Дело не в пропавшем золоте и не в неудавшейся попытке овладеть страной. Дело в обстоятельствах кончины Сесарио Борхи.
— Нет, — с отчаянием упрямства повторил Гай. — Нет. Пожалуйста, не спрашивай.
— То есть ты уклоняешься от ответа? — утончил нихонский принц. — И что по правилам твоей игры делает тот, кто отмалчивается? Пьет и нарывается на драку, как это постоянно делаешь ты?
— Я не…
— Гай, — пожалуй, впервые за недолгое время знакомства Кириамэ назвал ромея по имени. — Я встречал людей, подобных тебе. Как хорошая сталь, они гнутся, не ломаясь. Но есть одна извечная беда, мастера зовут ее усталостью металла. Клинок такой стали может отразить тысячу ударов других мечей и разлететься вдребезги на тысяча первом. Иногда приходит мгновение, когда нужно остановиться. Когда кто-то возьмет тебя за руку, снимет бремя с плеч и разрешит отдохнуть. Не беспокоиться ни о чем. Ни о прошлом, ни о будущем. Пройти сквозь тьму туда, где ее могущество больше не будет иметь над тобой власти.
— И что, ты согласишься стать для меня таким человеком? — недоверчиво прищурился Гардиано. — Эй, я ведь тебе даже не нравлюсь, забыл?
— Может, я еще привыкну, — Ёширо протянул руку, не коснувшись лица Гая, но лишь обозначив мимолетное касание кончиками пальцев к ободранной скуле. Ромей отшатнулся, ядовито вопросив:
— И что ты скажешь Пересвету, когда он вернется? Что, стоило ему ненадолго отлучиться, на тебя обрушились тяготы искушения и выбора?
— Ты заблуждаешься, полагая, что я выбираю между им и тобой, — сдержанно ответствовал нихонский принц. — Этот выбор совершен давным давно, раз и навсегда. В игру вопросов и ответов ты играл честно — до последнего вопроса. Достанет ли тебе смелости шагнуть дальше, доверившись мне? — и, поскольку Гардиано отмалчивался, Кириамэ со всей отпущенной ему искренностью добавил: — Обещаю не покидать тебя одного на темных тропах. Или ты так и хочешь остаться призраком, мучимым воспоминаниями?
Гай Гардиано кивнул так резко и сильно, что отчетливо хрустнул позвонок. Длинная челка упала ему на глаза и он отбросил ее раздраженным взмахом руки.
Даже под угрозой публичного побиения бамбуковой палкой по пяткам Ёширо Кириамэ не признался бы в удручающем обстоятельстве: он весьма смутно представлял, как именно сопроводить человека на темные и тайные тропы разума. Его скудные познания черпались из занимательного кадайского трактата (похищенного любознательным принцем из тайного раздела дворцовой библиотеки) и бдительной слежки за фрейлиной второго ранга из павильона Глициний, госпожой О-Тикусё, о которой среди придворных ходили разные загадочные слухи.
Кириамэ своими глазами убедился — достойная женщина весьма преуспела в своей изысканной науке. Она была требовательной и строгой наставницей. Ёширо ночами не спал, ломая голову над тем, как уговорить госпожу хотя бы на дозволение безмолвно присутствовать. Чем не шутит судьба, может, потом она бы согласилась на бОльшее — взять Ёширо в подмастерья? Принц был готов заплатить любую цену за возможность познать тайное искусство обращать человеческое тело в инструмент, исполняющий мелодии на струнах боли и удовольствия.
Но госпожа О-Тикусё выглядела такой неприступной и неразговорчивой, что Кириамэ не хватало духу подступиться к даме со своей неожиданной просьбой. Он наперечет знал учеников наставницы, подглядывал в щели между ширмами, сглатывал тягучую, вязкую слюну и гладил себя промеж ног, сходя с ума от разыгравшегося воображения.
Никак не ожидая того, что внезапно окажется в роли наставника. Судьба обожает подшутить.
Я справлюсь, подбодрил себя Ёширо. Я читал наставления мудрых и созерцал уроки истинного мастера. Сознавая свое несовершенство, я не стану учинять никаких сложных ритуалов. Пересвет рассказал мне о привычках ромея и его потаенных желаниях, в трактате не раз подчеркнуто — никакой поспешности и настойчивости, только сугубое внимание, осторожность и бдительность. Именно так мы и поступим. Не выказывая признаков волнения или испуга. Представая человеком, который исполнял подобный ритуал уже тысячу раз.
— Сперва надлежит условиться кое о чем, — Кириамэ как наяву видел пожелтевший свиток со струящимися сверху вниз столбцами кадайских иероглифов. — Если ты поймешь, что больше невмоготу и с тебя хватит, произносишь слово. Какое — выбирать тебе. Пустить его в ход можно только один раз. Как только слово прозвучит, все прекращается.
— А если мне… э-э… захочется просто сделать перерыв? Отлить, к примеру? — уточнил Гардиано.
— Нужен тебе перерыв или нет, решу я, — отрезал Ёширо. — Слово.
— Континья, — Гай ответил почти не раздумывая, но почему-то скверно ухмыляясь во все зубы.
— Надеюсь, это не любезное пожелание провалиться сквозь землю?
— Нет. На здешнем наречии это… — он выдержал паузу, переведя: — продолжай, не мешкая.
— Издеваешься? — заломил бровь Ёширо. Мысленно он оценил и одобрил выбор ромея.
— Нервничаю, — честно признался Гардиано.
— Мы в любой момент можем остановиться, — напомнил нихонский принц.
— Уже не можем. Я это знаю, ты это знаешь… Кстати, я могу разговаривать?
— Да, но постарайся не злоупотреблять моим терпением, — дозволил Кириамэ. — Не спорь и не возражай. Здесь и сейчас я указываю путь, ты следуешь за мной. Раздевайся.
Это простое указание Гай исполнил без малейшего замешательства, споро избавившись от суконной камизы и в пару рывков стянув через голову рубаху. Когда он взялся за пряжку узкого ремешка витой кожи, намереваясь расстегнуть ее и спустить штаны, Ёширо жестом остановил его:
— Нет. Сними сапоги, и довольно.
Ромей наклонился вперед, возясь с завязками на мягких домашних полусапожках. Кириамэ отчетливо разглядел белые тонкие полосы, мелкой сетью тянувшиеся по его плечам, лопаткам и спине. Когда-то — до того дня, когда его лишенное жизни тело объял огонь — нихонский принц тоже был отмечен подобным клеймом. Стыдясь, Ёширо всячески таил зарастающие следы побоев от всех, даже от Пересвета. Благо многослойные красочные одеяния позволяли быстро закутаться с ног до головы даже ночью. Но царевич все равно углядел шрамы, слово за словом вытянул из Ёширо их историю и сурово припечатал сердечного друга полным глупцом. Ёжик ты бестолковый, неужто ты впрямь вбил себе в голову, что пара десятков подживающих царапин способны отвратить меня от тебя? Вроде такой умник с виду, а порой сморозит такое, что хоть стой, хоть падай…
— Садись, — Ёширо подтолкнул к Гардиано тяжелый табурет. — Руки убери за спину. Нет, не так. Обхвати себя за локти. Не оглядывайся, — он сделал шаг в сторону, очутившись у Гая за спиной и заметив, как сразу напряженно окаменели мускулы на спине ромея. Спина, надо признать, была вполне себе крепкая и ладная, теплая и приятная на ощупь.
Опустив ладони на плечи сидящего человека, Кириамэ слегка надавил на точки бесконечного потока ци. Подействовало. Гардиано задышал ровнее и слегка расслабился. Однако не смог удержаться и судорожно передернулся, когда на его предплечье затянулся первый виток.
— Спокойно, — сквозь зубы напомнил Кириамэ, быстро и ловко вывязывая плоский узел на тонкой, с мелкими торчащими ворсинками веревке. Оплетая сложенные за спиной руки и торс Гардиано сибари-паутиной. Одной из самых простых разновидностей — ибо создание по-настоящему вычурного узора наподобие «Летящей хризантемы» могло затянуться до утра — но достаточно крепкой, чтобы без посторонней помощи от нее было не избавиться.