— Это правда, — коротко уронил Кириамэ, оставив приунывшего дружинного скрести в затылке.
— Я смотрю, ты по душе простому люду, — заметил ромей, когда они остановили коней у высокого, крытого двускатной крышей крыльца царского терема.
— Не я, царевич. Горожане уважают и любят своего правителя и его сына, оттого согласны терпеть довесок в моем лице, — сухо разъяснил Ёширо. — Иначе еще неизвестно, в кого бы полетели камни, в бонзу или в меня. Кстати, о правителях. Я должен повидать государя. Будет лучше, если ты отправишься к себе.
Гардиано азартно вскинулся возражать, но, малость поразмыслив, сник и уступил чужой правоте. Несколько ударов сердца Кириамэ промешкал на ступеньках, следя, как ромей неспешно пересекает двор, ведя коня в поводу и направляясь под мелкой сыпью дождя к западному крылу большой, запутанной хоромины. Не требовалось быть провидцем и прозорливцем, чтобы догадаться — на встрече с царем Берендеем нихонского принца не ждет ничего хорошего. Конечно, Берендей-сан премного умудрен долгими летами правления. Напрямую винить царевича и его окружение он не станет… но разумный поймет и не высказанное вслух.
Все вышло еще хуже, чем представлял Кириамэ, стоя под дверями царской палаты. Государь не разгневался. Нет, дурные новости тяжким грузом пали на стареющего царя, ввергнув его в мрачную, сосредоточенную угрюмость. Начав выспрашивать подробности о кончине карпашского княжича, Берендей тут же перебивал, вспоминая, как боярский сын Осмомысл впервые появился на царском подворье, ведя дознание по делу о похищенных реликвиях. Рассказывал, как Осмомысл потом учинял хитроумные испытания для желающих поступить в сыскной приказ, избирая достойных — и сбивался, с горечью размышляя вслух: как поведать Владу Карпашскому о том, что тот лишился сына. Князь на расправу скор, даром что союзную грамоту подписывал. Что ему писаная грамота, когда родная кровь пролилась? Войной на Тридевятое царство не попрет, конечно, куда малому княжеству против могучего соседа задираться. Это как шавка с-под забора учнет на быка лаяться. Но чрез Карпашские горы пролегает немало торговых путей, и вот их-то рассерженный князь вполне способен преградить. Немалой ценой откупаться придется. Может, уступать князюшке право на сбор каких-нито податей и даней с мимоезжих купцов. А самим-то жить на что?
Ёширо являл лицом понимающее сочувствие и вежливо поддакивал. Как назло, посередь государевых сетований пестрой утицей вплыла в горницу царица-матушка. Обеспокоенная тем, что давненько не видывала ненаглядного сыночка. Ёжик, отвечай, куда этот негодник задевался?
— Уехал, — коротко ответствовал нихонский принц, не испытывая желания сплетать долгую и вычурную ложь.
— Как — уехал? Куда уехал? — встревоженно заохала Василиса Никитишна. — Почему мне не сказался? Ёжик, как же так вышло — ты здесь, а Пересветушка околачивается невесть где? Неужто повздорили? Отец, куда смотришь, отчего дружину в поход не поднимаешь? Родное дитятко сгинуло, а он в ус не дует, беседы разговаривает!
— Мать, поди к себе в светлицу, займись чем душеполезным, — в раздражении огрызнулся на супругу царь-батюшка. — Не до тебя нынче. Раз уехал Пересвет — значит, для неотложной надобности. Царскому наследнику нет нужды на всякий свой чих у матушки разрешения выспрашивать. Чай, давно не младенец в люльке, а взрослый парень.
— А… — растерялась царица. Перевела вопрошающий взгляд туда-обратно, с мужа на вроде бы зятя. Более вопросов задавать не стала, кротко склонила голову да удалилась тихонько.
Ох уж эти женщины, в особенности любящие матери, вздохнул Кириамэ. Нет от них никакого спасения. Никак им не смириться с тем, что дети вырастают из пеленок и уходят собственной дорогой. Вот мудрая Яга-сан это понимает, а госпожа царица — нет. Что там с Пересветом, донес ли резвый, но полоумный конь его до Буяна-острова, сыскал ли царевич чародейку-лягушку?
Укрывшись после тягостного разговора за спасительными дверями личных покоев, Ёширо исполнил положенный ритуал успокоения. Вернул клинки на положенное место, переоблачился в домашний наряд, повелел сторонним мыслям удалиться прочь и потянулся за кистью. Тревожные мысли уходить не желали. Вместо иероглифа «небесное спокойствие» тонкая кисть упрямо выводила кружки, соединенные стрелками, воплощая тщетные старания принца сложить причудливые куски головоломки и уразуметь, кто повинен в смерти ёрики Осмомысла.
Когда в дверь постучали, Ёширо испытал стыдливое облегчение. Какая-нибудь из сенных девушек заметила, что он вернулся и побежала в кухни за кадайским чаем. Традиция, конечно, требовала кипятить воду и заваривать чайные листья в лепестках хризантем самому, но сегодня у принца не было ни малейшего настроения разводить долгую церемонию. Уподобимся воинам в походе, станем проще.
— Благодарю, поставь туда, — через плечо распорядился Ёширо, слишком поздно отметив, что шаги вошедшего слишком тяжелы для юной девы. Поперек стола и лежащих на нем бумаг пала узкая тень. Рядом с резным пеналом черешневого дерева увесисто шлепнулась книжица в обложке из синей холстины.
— Чаю не захватил, не обессудь, — буркнул Гардиано, чуть подвигая неожиданное подношение ближе к нихонскому принцу. — Вот. Знаю, момент не больно-то подходящий, но я видеть ее больше не могу. Забирай, владей. Хочешь — в печку брось, хочешь — запри в сундуке и доставай по большим праздникам. Моя часть уговора выполнена. Я пошел?
— Я бы предпочел, чтобы ты остался, — с надлежащим уважением и душевным трепетом Кириамэ провел кончиками пальцев по шершавой обложке. Открыл первую страницу книги — новорожденной, еще не встретившей в своей жизни ни единого читателя. Гай опять не стал надписывать книжицу своим именем, дав детищу только имя-название.
«Недосказанности». Слово было тщательно выведено поверх листа на языке русичей, и чуть пониже — угловатыми буквицами латинянского языка.
— Алусьони, так это звучит на нашем наречии. Среди пяти тысяч нихонских иероглифов отыщется похожее словцо? — ромей убрел к маленькому оконцу в глубокой нише, тщетно пытаясь высмотреть что-то в темноте за мутными цветными стеклами. Судя по размеренному шелесту, к ночи зарядил преизрядный дождь. К утру последние уцелевшие снега на улицах Столь-града растают, обратившись в плещущиеся промеж заборов и палисадников грязевые болотца.
— Югэн, прекрасная глубинная суть вещей, неуловимая прелесть увядания и несовершенства, — Кириамэ показалось весьма уместным подарить книге третье наименование — и оно легким и изящным столбцом иероглифов просыпалось из-под его кисти на желтоватую бумагу. Гай ничуть не возражал, но, когда Ёширо неторопливо пролистнул страницы дальше, вглядываясь и вчитываясь в строчки, Гардиано явно сделалось не по себе. Ромей надеялся оставить книгу и улизнуть, предоставив нихонскому принцу сколько угодно знакомиться с «Недосказанностями» в одиночестве.
Чужое многозначительно ерзанье ничуть не мешало. Напротив, отчасти забавляло. Как любой творец, Гай наверняка гордился своим созданием — и одновременно стеснялся предъявить его. Ромей опасался не насмешек, которые мог бы встретить достойным отпором, но вежливого и холодного равнодушия истинного, знающего ценителя, не открывшего в подаренной книге ровным счетом ничего нового, неизбитого и незатасканного.
Не подразнить ли малость заезжего гостя, лукаво прикинул Ёширо. Пара-тройка намеков, и Гардиано взбесится. Ладно, проявим снисходительность. Ромею на днях и так преизрядно досталось. Нет нужды сажать новые шишки на старые синяки и топтаться по чужому самолюбию. Да и причин для злословия особо не сыскать. Конечно, иной раз попадаются сравнения — как обухом по темечку. Можно было сделать над собой усилие, подобрав более изысканные, а не столь прямолинейные образы. Но вот это — хорошо, и хорошо весьма, единственное на всю книжицу обращение к Оливии — Лючиане Борха. Бесконечно печальный, исполненный потаенной нежности образ стареющей женщины, в сумерках скликающей домой разыгравшихся внуков.
Удивительно, сколь крепкую привязанность можно испытывать не к женщине или мужчине, но к целому городу.
Ёширо никогда не знал Эддо так, как Гай изведал свой Ромус.
Принц императорской крови видел лишь дворцы да павильоны Запретного города, но уж никак не грязные уличные закоулки, дешевые веселые дома и притоны игроков. Он и по-настоящему живым ощутил впервые себя лишь здесь, в чужом граде за тридевять земель от Нихона — и вот они, созвучные его тогдашнему настроению вирши о покинутом доме и гнетущем одиночество среди толпы незнакомцев под обманчивыми созвездиями чужих небес. Нет, Гардиано никогда не достичь всеобъемлющей краткости нихонских стихотворцев, слишком ромей ценит пёструю красочность многословия — но эта книжица написана куда лучше «Мимолетностей». Четче, суше, яснее и строже, а вот здесь, да, именно здесь — сущая летняя зарница посреди ясного неба. «В лунном свете проще верить песням и снам…» Строчки, достойные быть начертанными золотой краской на алой бумаге и вывешенными в гостиной. Для просветления ума хозяина и восхищения ценителей.
— Что, совсем скверно? — по-своему истолковал ромей затянувшееся молчание Ёширо. — Ну, твою-то мать… — он изо всех сил старался держать лицо и бодриться, но выходило плохо. Умение строить хорошую мину при плохой игре не относилось к числу немногочисленных достоинств Гардиано… может, именно это и привлекло к нему внимание Пересвета? — Ладно, я всегда знал, что рожден бездарностью. Книга что… всего лишь прессованные тряпки и сажа пополам с дубовыми орешками. Сгорит — не жалко.
— Предаваться самоунижению у тебя получается намного лучше, чем разбираться в чужих злодеяниях, — едко заметил Кириамэ. — Хватит метаться туда-сюда. Сядь, — принц закрыл книгу в синем перелете и на всякий случай отодвинул подальше. С одержимого внезапными перепадами настроения ромея станется в приступе отчаяния схватить книжицу и метнуть в жаровню.
Просьбу Гай не выполнил, но хотя бы замер под окном, перестав назойливо скрипеть половицами.
— Сядь, — с легким нажимом повторил Ёширо. — Я хочу поговорить с тобой, а при разговоре неудобно постоянно задирать голову.
Ногой пододвинув тяжелый табурет, ромей уселся напротив — словно делая величайшее в своей жизни одолжение. Сложил руки на столе, вопросительно блеснул зрачком из-под разлохматившейся челки, похожей на конскую.
— Итак, мое мнение. Которое ты очень хочешь узнать, но опасаешься утратить лицо, спросив напрямую, — Ёширо весьма удачно изобразил манеру речи многомудрого и оттого малость утомленного грузом познаний наставника. — Твое творение весьма далеко от совершенства, каким его представляю я, но близко к тем образцам, коими принято восхищаться у твоих соплеменников. Там, где ты забываешь страдать по утраченной любви и начинаешь говорить о том, что волнует тебя на самом деле — почти прекрасно.
— Это ты так шутишь? — напряженно спросил Гардиано. — Очень дурно с твоей стороны, между прочим… Я ведь почти поверил.
— У меня нет привычки шутить подобными вещами, — в былые дни Кириамэ счел бы себя оскорбленным до глубины души. — Искусство стихосложения ничем не уступает искусству фехтования, а с мечом в руках веселиться не принято. Во всяком случае там, где я родился и вырос.
— Как у вас все серьезно, — ромей украдкой выдохнул, рассевшись вольготнее. — То есть тебе правда понравилось?
— Нет, — припечатал Кириамэ, разрешив себе пару ударов сердца полюбоваться на ошарашенное и вытянувшееся от обиженного изумления лицо собеседника. Все-таки уроженцы Заката совершенно неспособны скрывать свои чувства. Но гримасничают они чрезвычайно занятно, и физиономии у них на удивление подвижные и выразительные, как мордочки сару-обезьян.
— Но ты же только что сказал…
— Я лишь оценил, как возросло твое умение прятать между строк то, чему не стоит быть произнесенным вслух, — уточнил Ёширо. — И нахожу, что ты дал своей книге очень меткое наименование. Разумеется, я сохраню ее. Чтобы спустя годы ты смог глазами, разумом и сердцем увидеть разницу между тем, какими были твои стихи, и какими стали. Что же касается умолчаний и тайн… думаю, тебе не привыкать таскать на горбу целый мешок секретов. Не опасаешься надорваться под его тяжестью?
— Тебе-то что за беда? — вызывающе ощерился Гай. Кириамэ мысленно пометил себе истребовать с царевича немалую виру за тяжкие попытки столковаться с вечно огрызающимся забиякой. Хотя… крылось тут нечто притягательное и знакомое, будоражащее кровь. Поединок с соперником из школы меча, исповедующей незнакомый тебе стиль боя. Обманчиво покойная болтовня за чашечкой саке с искушенным в интригах придворным, разговор, где каждый стремится вызнать побольше, а открыть поменьше. Партия в облавные шашки — ложная атака для отвлечения внимания противника и непредсказуемый прорыв в слабом месте обороны.
— Ровным счетом никакой, — как приставшую пылинку с рукава, смахнул чужое раздражение нихонский принц. — Это Пересвет невесть с чего вздумал, что тебе можно доверять. Настаивает на своем, сколько я не пытаюсь его разубедить. Твои тайны — только твои, держать их при себе — твое законное право. Как ты сам не раз справедливо замечал, ты угодил сюда по воле случая и не намерен тут долго задерживаться. С формальной точки зрения можешь покинуть дворец хоть сейчас. Книга, которую ты мне должен, завершена.
— Эммм, — седмица, которую Гай прожил в царском тереме, явно пришлась ему по душе. Ромей совершенно не горел желанием срываться с уютного места и тащиться в мокрую, холодную ночь на поиски нового приюта. — Но не разрешена та загадка, которую мы взялись разгадывать…
— Это верно, — согласился Кириамэ. — Но я полагаю, с поисками решения мы управимся и без твоей помощи.
— Если ты желаешь, чтобы я убрался прочь, так и скажи! — не сдержавшись, повысил голос ромей. — Кликни стражу, пусть вышвырнут меня пинками!
— О, с этим я и сам прекрасно справлюсь, — добродушно заверил его Ёширо. — Однако подобного желания покуда не испытываю. Даже наоборот. Ты занимаешь во дворце не так уж много места, приносишь некоторую пользу, из тебя порой выходит неплохой собеседник… не вижу причин, чтобы прогонять тебя. Кроме одной единственной, схожей с обоюдоострым клинком — я не доверяю тебе, ты не доверяешь мне… нам.
— Мои тайны не имеют ровным счетом никакого отношения к тому, что творится здесь, — быстро, но уже гораздо спокойнее выговорил Гай. — Все неприятности моей жизни случились давно и за сотни лиг отсюда.
— Я преодолел куда большее расстояние, добираясь в Тридевятое царство из Нихона — и тем не менее, мои секреты в своем преследовании были настойчивей голодной волчьей стаи, — покачал головой Кириамэ. Тонкие цепочки на острых навершиях шпилек еле слышно звякнули. — Знаешь, что однажды сказал мне Пересвет, когда я пытался уклониться от его вопросов расплывчатыми «Это было давно и далеко»? Что расстояние и время не имеют значения, ибо каждый из нас несет в своей душе…
— Свой кусочек тьмы, — завершил фразу Гардиано. Ромей выглядел не сбитым с толку, но крепко озадаченным. — Знаешь, есть такая игра… вопросы и ответы. Собеседники задают друг другу вопросы, частенько неприятные и откровенные, условившись не лгать. Однако тот, кто промолчит в ответ — выпивает кубок.
— Я так и не привык к винам из сока виноградной лозы, — признался Ёширо. — И мне более знакома иная разновидность этой игры — тайна за тайну. Рискнешь доверить хранимый за душой секрет? Взамен я открою свой.
— Начинай, — с нездоровым азартом в голосе без колебаний предложил Гай.
Нихонский принц призадумался, ибо тайн в его жизни успело накопиться — как сокровищ в подвалах скупого и прижимистого ростовщика. Некоторым из секретов лучше навсегда оставаться погребенными… но некоторыми можно пожертвовать ради благой цели.
— У меня есть старший брат, Мисомото. Нынче, когда наш отец скончался, он правит империей, — нараспев произнес Кириамэ. — У брата трое детей, наследников трона, священного меча и нефритового зерцала. Их родная и законная мать — императрица, но принцы и принцесса взросли от моего семени, ибо брат неспособен к продолжению рода. Бездетный император вызывает у подданных изрядные сомнения в том, что по праву владеет Небесным мандатом…