— Заткнись, — прикрикнул на неуместного советчика Ёширо. Отшвырнул ремень, словно тот был из раскаленного железа, ринувшись к неподвижно обмякшей фигуре. Ромей не откликался. Его бедра и ягодицы сочились кровью, медленно проступавшей из длинных, узких следов беспорядочно нанесенных ударов.
По спине Кириамэ лавиной прокатилась пригоршня ледяных капель. Руки мелко затряслись, но усилием воли и несколькими глубокими вдохами-выдохами принц заставил себя успокоиться. Чтобы не случилось, чтобы он не натворил, сейчас нельзя впадать в бессмысленную, лишающую сил и разума панику.
Ёширо нашарил кончик сибари-паутины, сильно и резко дернув бечевку к себе. Бесконечно долгое мгновение сибари упрямилась, прежде чем недолговечный рукотворный узор начал рассыпаться, превращаясь в обычную волосяную веревку. Кириамэ рывком отбросил ее в сторону, приложил согнутые пальцы к шее Гая. Ощутил быстрое, злое биение крови в жилах — и услышал чей-то рыдающий выдох. Запоздало смекнув, что облегченный всхлип — его собственный.
— Еще немного, и принц великой империи от ужаса навалил бы прямо себе в штаны, — поделился Ёширо с комнатой на родном наречии. Ценой немалых усилий и надсадного хруста в позвоночнике он перевернул ставшего ужасно тяжелым и горячим ромея сперва на бок, а затем на спину, оттащив от края постели и устроив головой на подушках. Гай дышал, медленно и очень редко, и вроде не собирался отдавать концы. Узкое, подвижное лицо с опущенными веками выглядело помолодевшим, спокойным и умиротворенным, и казалось светящимся изнутри, словно глубоко под кожей и впрямь текло растворенное в крови пламя. Ёширо присел на край постели, переводя дух и соображая, что предстоит сделать. Принести горячей воды и промыть раны, заодно обтереть Гардиано с ног до головы, отыскать склянку с заживляющим бальзамом…
Ромей внезапно передернулся всем телом, и Ёширо приготовился внимать негодующим воплям и проклятиям, что вот-вот справедливо обрушатся на его повинную голову. Но Гардиано не издал ни звука, только начал шевелиться на постели дергаными, неуверенными рывками. Напрягая затекшие в объятиях сибари руки и плечи, комкая в сжавшихся кулаках расшитое покрывало и елозя по нему туда-сюда израненной задницей. Из приоткрывшегося рта вырвалось сдавленное, долгое «ах», когда Гаю удалось согнуть ноги в коленях и приподняться над постелью. Обмякший и сжавшийся уд с пунцовыми пятнами потертостей воспрянул к жизни, неспешно, но неуклонно наливаясь кровью и приподнимая головку. Кириамэ оторопел, пытаясь вспомнить страницы мудрого кадайского наставления — не говорилось ли там чего о подобных случаях?
Гай Гардиано распахнул глаза. Непроглядно-темные, подернутые изнутри мутной поволокой. Устремленные в никуда.
Это выглядело так дико и странно. Слегка отсутствующее, невозмутимое лицо с глазами безумца, и напряженно выгибающееся тело. Ёширо вдруг осознал смысл рваных, неловких движений Гардиано — ромей подмахивал, отдаваясь невидимому любовнику.
Кириамэ испытал непреодолимую потребность треснуть себя кулаком по голове. Несколько раз, чтобы проняло. Ну куда он полез, что вытворил? По скудоумию и неопытности затащил Гардиано прямиком в то, что именовалось мурасаки-кири. Пурпурный туман, где затмевается сознание, истончаются и теряются тропы разума. Ему довелось один-единственный раз подсмотреть, как госпожа О-Тикусё бережно и по общему согласию ведет ученика к пурпурной дымке. Как назло, именно тогда до него долетел быстро перемещающийся по коридорам серебристый перезвон гонга, возвещающий третий час дня — время, когда принцу Кириамэ надлежало спешить в Зал церемоний и присутствовать при малом выходе. Он не узнал, как наставница извлекала подопечного из влекущей пропасти губительного наслаждения и возвращала ему здравый рассудок, но пугающе точно вспомнил кадайский трактат. Пребывание в мурасаки-кири редко затягивается надолго, утверждалось в книге, но неправильно совершенный из него выход чреват скверными последствиями. Безудержными, неостановимыми слезами или бессмысленным смехом, попытками расправиться с наставником или причинить вред себе, временной утратой речи, слуха и зрения…
Попытки звать ромея по имени, тычки под ребра и оплеухи ничего не дали. Собравшись с духом, Ёширо прижался губами к приоткрытому рту. С равным успехом можно было целовать статую — твердую, гладкую и совершенно безответную. Только мерные движения бедер и темная кровь, размытыми пятнами марающая серебристую парчу.
— Хорошо, — невесть кому бросил Ёширо. Возможно, беседуя со своей ехидно ухмыляющейся судьбой. — Ладно. Я все осознал. Я безответственный идиот. С тяжким грузом этого знания мне предстоит прожить много несчастливых дней и лет, — он торопливо распустил тщательно вывязанный узел на длинных завязках хакама. Сбросил широкие штаны и запустил ладонь себе промеж ног, молясь неведомо кому только об одном — чтобы младший братец не подвел и встал поскорее. Мысленно Ёширо перебирал своих прекрасных дам и изысканных поклонников. Не помогало, плоть в ладони оставалась мягкой. Судорожно выдохнув, вспомнил Пересвета — мечущиеся по лицу полупрозрачные пятна солнца и тени от качающейся листвы, обоюдную неловкость и приглушенный, гортанный смех. Руки, так крепко сжимавшие его в объятиях, стараясь защитить от всех невзгод мира. Стоило царевичу уехать, и он тут же наворотил бед. Втянув в безумную круговерть человека, которому неосмотрительно обещал помощь и поддержку. Да, он разузнал секрет Гая Гардиано, а толку-то с того?
— Я иду за тобой, — Кириамэ навалился сверху на извивающееся тело, распластав Гардиано по постели и ощутив, как ромей скрестил лодыжки у него за спиной. — Где бы ты не шлялся, я тебя вытащу, — Ёширо содрогнулся при мысли о том, что придется совершать акт единения насухо и он точно обдерет всю шкурку со своего невыразимого. Спустя миг он позабыл об опасениях, поразившись тому, что даже в полубессознательном состоянии и будучи ведомым, Гардиано упрямо навязывает ему свой ритм движения. — Имей в виду, если ты все это время притворялся, я тебя убью.
Гай отозвался глубоким, гортанным стоном. Выгнулся в пояснице, задирая ноги еще выше, откровенно предлагая не мешкать и воспользоваться случаем. Кириамэ двинул бедрами, воспрявший и исполненный бодрого рвения дрот скользнул по влажной от пота и крови коже, с первого раза угодив туда, куда требовалось.
Там все было именно так, как хотелось Ёширо — болезненно-тесно, гладко и до умопомрачения горячо.
Кириамэ не мог в точности определить, как долго длилось их слияние. Свечи на столе прогорели почти на весь фитиль, а маленькая лампадка оранжевого стекла в углу, отведенном для ками-хранителей дома, мерцала прежним уютным светом. Ёширо казалось, время чудесным образом то ускорялось, то замедлялось. Смутно вспоминалась ослепительная молния, пронзившая его белой хрустящей болью от макушки до пяток. Жадные, настойчивые губы на лице. Руки, содравшие с него юкату и торопливо оглаживавшие везде, где успевали дотянуться, а порой яростно, до синяков, впивавшиеся в плечи. Всплеск сладкого удовольствия — один, и сразу же за ним второй, из-за чего всякое движение внутри чужого тела сопровождалось смачным хлюпаньем. Кажется, они перекатились, и Гардиано оказался полулежащим на нем, а потом их опять начало швырять из стороны в сторону, и единственным выходом было — тесно прижаться друг к другу, став единым целым, не позволив стихии расшвырять их в разные стороны.
Кириамэ зевнул и протер кулаком глаза. Рядом задергались, стеная тоскливее, чем страдающая душа в пыточной демонов подземного мира. Кряхтя и охая, Гай Гардиано сел, обозначив свое несомненное возвращение в мир живых:
— Чтоб тебе пусто было. Сперва добрые горожане отдубасили, теперь ты добавил…
— Уверен, добрые горожане вразумляли тебя совершенно заслуженно и справедливо, — нихонский принц потянулся, ощущая во всем теле приятную, расслабляющую ломоту. Мимолетно улыбнулся, благо Гай как раз смотрел в другую сторону, больше занятый попытками боком сползти с постели. — Ступай умойся. Сможешь дойти, или поддержать?
— Обойдусь как-нибудь, — шатко утвердился на ногах Гардиано. Его немедля повело вбок, и он с грохотом своротил табурет. Не удержался от жалобного вскрика, тут же сменившегося яростными проклятиями, схватился обеими руками за поясницу и скрылся за занавесями маленького купального покоя, едва не сорвав их с медных креплений. Ёширо прикинул, не пойти ли следом, но счел это неразумным. Ромею нужно малость побыть в одиночестве. Судя по достаточно уверенным движениям, Гардиано даже вполовину не так скверно, как он старается изобразить. Ему вполне хватит сил, чтобы самостоятельно облиться горячей водой, смывая запекшуюся кровь и засохшее семя.
Из купальни донеслось очередное замысловатое сквернословие на латинянском, перемежаемое плеском обильно льющейся воды, страдальческим оханьем и шлепаньем босых ног.
К возвращению ромея Ёширо стянул с постели испачканное покрывало, отвернул одеяла и жестом велел Гаю располагаться ничком.
— Опять? — почти искренне возмутился Гардиано. — Ах, теперь ты запоздало решил явить предусмотрительность. Раньше надо было думать, прежде чем совать свой хрен куда попало. Что там у тебя, розовое масло или льняное?
— Не прикидывайся дурнее, чем ты есть, — посоветовал Кириамэ. — Ложись.
— А если завтра в седло? — не унимался ромей, пока Ёширо терпеливо размазывал остро пахнущий густой бальзам по нанесенным своей же рукой и взбухшим следам от ремня. — У меня на заднице точно живого места не осталось. Ведь до мяса ободрал, мерзавец. Ну ничего… — он многозначительно похрустел костяшками пальцев, — как только я малость оклемаюсь, одна вертлявая задница родом из Нихона получит за все сполна. Расплата будет жестокой и безжалостной.
— Да-да, — рассеянно согласилась нихонская задница. Поймав себя на том, что беспрестанные колкости Гардиано раздражают куда меньше. — Всенепременно. Не ощущаешь онемения или колотья в руках?
— У меня болят даже те мышцы, о существовании которых я не подозревал, а ты спрашиваешь, не бегают ли у меня мурашки по рукам? Нет, не бегают. Но спасибо за заботу. И… и просто спасибо, — Гардиано поерзал, устраиваясь поудобнее и смиряясь с тем, что нынешнюю ночь и десяток последующих ему придется лежать исключительно на животе, и с легким смущением добавил: — Понимаю, ты сорвался. Это бывает, я не в обиде. Ведь ты не бросил меня валяться и пускать пузыри. Со мной такое случалось, я вроде как ухожу в себя и не могу вернуться. К утру я бы опомнился… может быть.
— Не стоит благодарности, — церемонно отозвался Ёширо, на ощупь затягивая узел на поясе хакама и запахивая полы найденной отчего-то в другом конце спальни юкаты. — Сделай одолжение, угомонись.
— Утром вернется царевич, — без особого трепета в голосе напомнил Гардиано. — Думаешь, ему приятно будет узреть у тебя под боком эдакое новшество?
— Он знает, что у меня случаются дурные ночи, — невозмутимо возразил Ёширо, — и мне позарез необходимо иметь рядом нечто живое. Это меня успокаивает, — свечи на столе догорели и с мягким потрескиванием погасли. Кириамэ завернулся в одеяла, ощущая, как тяжелеют веки и он плавно соскальзывает в убаюкивающую темную одурь. Довольно с него на сегодня. Мертвецы с утра, царское недовольство днем, подаренная книга с виршами вечером, непрошенный любовник в постели ночью. Ах, как же это было сладко. Голос Гардиано, отсчитывающий удары — от него можно запросто сойти с ума. Может, и впрямь стоит повторить, учтя все допущенные ошибки?
— Эй! — резкий вскрик плеснул Кириамэ прямо в ухо и принц, не думая, сделал выпад. Промахнулся, но судя по звуку, кулак разминулся с целью на самую малость. — Эссиро, да проснись же! Эссиро, ну послушай!
Нихонский принц напомнил себе, что смиренное приятие недостатков ближних своих есть добродетель, украшающая благородного мужа.
— На будущее. Не смей меня трясти и орать посреди ночи.
— Мы думали не про то, — Гай, похоже, не расслышал грозного предостережения, спеша изложить внезапно блеснувшую догадку. — Не с той стороны. Мы пытались понять, чем пропавшие люди могли угрожать нашему Душегубцу. Чем они были для него опасны или важны. А суть похищений не в этом. Неважно, кто они были на самом деле. Важно, кем они были для него
— Не поспеваю за стрелой твоей мысли, — честно признался Кириамэ. В полумраке опочивальни яростно блеснули глаза раздосадованного и вскинувшегося из лежачего положения Гардиано. Ромей глубоко вздохнул, стараясь говорить медленней и понятней:
— Я был уверен, эти люди как-то связаны — либо друг с другом, либо с Душегубцем — и рано или поздно мы отыщем эту связь. Но все не так. Он тщательно выбирал их. Они были для него как фигуры на доске, ну, шахх-метт, вендийская чатуранга, игра фигурками на клетчатом поле, короли, кони и башни, знаешь такую?
— Сёги, — наконец ухватил нечто понятное Ёширо. — Да, знаю. При чем тут сёги?
— При том, что Душегубец изыскивает для похищения и убийства не людей, но образы. Символы. Не знаю, какие именно, и что они для него значат, но…
Кончиками пальцев Кириамэ с силой надавил на точки над висками. Перед глазами полыхнула россыпь цветных искр, но засыпающий разум упорно отказывался бодрствовать.
— Гай, — почти жалобно попросил нихонский принц, — ты в силах изложить свою идею завтра с утра? Только постарайся ее не забыть, а?
Судя по скрипу и колыханию перины, разочарованный в непонятливом собеседнике Гардиано с размаху ткнулся лицом в подушку.
— Какое там забыть, я ж глаз теперь до утра не сомкну! — невнятно заявил он. Кириамэ усомнился, и правильно сделал — спустя десяток ударов сердца лежащий рядом человек ровно и глубоко задышал, чуть слышно постанывая на выдохе.
«Игра в сёги, — напомнил себе принц. — Что-то, связанное с фигурками для игры в сёги. Первым делом завтра с утра расспросить Гая, что он имел в виду».
Он все-таки не удержался. Вытянул руку, растопырив пальцы — и они почти сразу зарылись в жесткие, вьющиеся волосы. Посмеиваясь над собой, Ёширо погладил буйную и вздорную голову Гая Гардиано, пропуская щекочущие кожу упругие завитки между пальцев. Да уж, сыграли в «открой секрет», ничего не скажешь. Пересвет, когда услышит повествование о минувшей ночи, обхохочется. Или нет. На редкость своевременно царевич собрался в путь. С него сталось бы нарочно подгадать дальнюю поездку — чтобы дать ему и Гардиано возможность потолковать исключительно промеж собой. Вот они и потолковали. Так, что ноет натруженная кисть и жгучими иголочками стреляет в паху. Прекрасный выдался день, будет что вспомнить в старости.
Глава 12. Пропавшие
В обратном пути Пересвет почти убедил себя в том, что царскому сыну ничуть не зазорно походить по матери сырой земле ножками. Пусть даже эти самые ножки так и норовят подломиться от усталости и долгой, выматывающей скачки. Буркей рассудил, что теперь они с царевичем друзья навек, а значит, дозволено все и долой сомнения. Жеребец рванул к Столь-граду напрямую: по бездорожью, через перелески и влажные, едва очистившиеся от снега поля, сигая очертя голову через бурлящие ручьи. Ныряя в искрящийся, проникающий до костей холод незримых троп и выныривая обратно к весеннему солнышку. Ну да ничего, твердил себе царевич, он соберется с силами и шаг за шагом доковыляет до терема. Он молодой, сильный и упорный, ему все по плечу.
— Буркей, да что на тебя нашло? Возвращайся к ромалы. Джанко тебя ждет — не дождется, — Пересвет убедительно махнул рукой в сторону покосившихся сараюшек, над которыми плыл прозрачно-сизый дымок. До стоящих на тракте человека и коня долетало пронзительно-жестяное звяканье утвари и устало-раздраженный голос женщины, отчитывающей проказничающего ребенка.
Темно-рыжий конь с соломенной гривой топнул ногой, разбрызгав грязь, и настойчиво потянул человека прочь, к городским стенам. Намек был ясен, понятен и прост. Между сараем-развалюхой со сквозняками и щелями в стенах и теплыми царскими конюшнями дитя Арысь-поле решительно выбирало последние.