И в этот момент второй Альберт окончательно победил первого.
Вскоре танец переместился на площадь — женщины выбирались из чана, но останавливаться уже никто не собирался.
И когда Рита взобралась на ступени, Альберт оттолкнулся от стены и подхватил её за талию обеими руками, поставил на помост и произнёс, чуть наклонившись к её уху и не отпуская рук:
— Потанцуем?
***
Рита ускользнула в самый разгар веселья, и Альберт нашёл её в конце улицы, упиравшейся в пирс. Она стояла, прислонившись к дереву, обняв себя за плечи, и смотрела на воду. Он подошёл, отшвырнул бутылку, которую держал в руке, и остановился совсем рядом.
Несколько танцев посреди площади, и Рита, такая горячая и гибкая в его руках, её улыбка, которая заставляла его улыбаться в ответ просто так, потому что он не мог её удержать, и желания, что обрушились на него так внезапно, всё смешалось, и он не знал, что делать. Хотелось просто дышать рядом с ней и ощущать её, и это было какое-то безумие, которому Альберт не мог найти объяснения.
— Я… устала. Пойду спать, — ответила Рита на его молчание и собралась уходить.
— Рита, подожди…
Голос его внезапно стал хриплым. Он поймал её руку и положил себе на грудь, накрыв другой рукой.
Этот день и эта ночь, танец, вино, луна, дрожащая в озере огромным золотым блюдом — все казалось нереальным. Что-то изменилось сегодня, что-то произошло, и он не понимал, что. Какие-то неведомые желания проснулись в нём и теперь будоражили кровь, и если она сейчас уйдёт, вместе с ней исчезнет странное волшебство этой ночи, а ему очень хотелось его продлить.
Он был пьян, слишком пьян и от вина, и от этого танца, и от этой девушки. И даже, наверное, это именно Рита породила какое-то безумие в его крови, и лучше было бы её отпустить. Но рядом с ней ему хотелось раскинуть руки и вдохнуть в себя весь мир разом, и казалось, что это ему по силам. А больше всего хотелось вновь коснуться её и почувствовать то, что было у обрыва на озере.
Но она испугалась и захотела высвободить руку.
— Пусти…
— Рита, я… мы завтра уезжаем.
— Да, я знаю. До Фесса совсем недалеко. Я… мой отец отблагодарит вас за помощь.
— Мне не нужна никакая благодарность от твоего отца. Но… от тебя… Если ты… Я бы хотел…
Он стоял к ней совсем близко, костёр, горевший у пирса, играл бликами на её лице, и она хотела уйти, но Альберт не дал.
Он видел, как вспыхнули её глаза от простого прикосновения, как расширились зрачки, поглотив всю голубизну, и её горячее дыхание коснулось его щеки.
— Ты ведь тоже этого хочешь? — прошептал он, наклоняясь к её лицу. — Я же вижу…
Горячая волна желания накрыла его с головой, смыла всё, оставив только одно…
Захотелось прижать её к себе, сорвать одежду, ощутить жар её тела, сладкий вкус виноградного сока на её коже, нежность губ… Слиться с ней, вдыхая запах её волос, и целовать, целовать в исступлении, раствориться в ней и впитать её всю в себя. И, кажется, никогда он не испытывал такой сильной жажды обладания, как сейчас.
Наваждение…
Он поцеловал Риту страстно, сильно, немного грубо, обхватив за талию одной рукой и зарывшись другой в её волосы. Судорожно вдохнул, чувствуя, как та самая волна счастья затопляет его и взрывается радугой через все небо. И на мгновенье, совсем короткое мгновенье, она ответила. Её губы разомкнулись и слились с его губами, так же горячо отвечая ему и бросая его в пропасть.
Но это был очень краткий миг.
— Нет! Отпусти меня! Отпусти! — воскликнула она, упираясь руками в его грудь и отталкивая.
И он отшатнулся, а Рита размахнулась и изо всех сил ударила его по лицу. И ещё раз, тыльной стороной ладони, оцарапав его губы перстнем.
— Ты что себе позволяешь! Да… как ты смеешь? Я помолвлена! — почти крикнула она.
Он опешил и от неожиданности разжал руки.
— Наглец! Как… как ты мог? — воскликнула она горько.
— Вот, значит, как! Помолвлена? Как внезапно! — он преградил ей путь, опустив руки на ствол дерева, нависнув над ней и тяжело дыша. — Что же ты раньше молчала?
Его затопила бешеная ярость. И разочарование. И боль… от того, что она его отвергла.
Помолвлена!
— Ты лжёшь мне, да? Лучше скажи… что я тебе не по нраву. Просто скажи мне это! — его глаза горели, и в них плясал огонь. — Я ведь сегодня спас тебе жизнь… дважды.
— И ты решил, что вправе требовать за это плату? А ещё лучше — взять её силой? — воскликнула она зло. — Ты мог бы оставить меня там, у озера!
— Плату? Взять тебя силой? Дуарх тебя раздери, да я в жизни ни одной женщины не взял силой!
Он вытер с губ кровь тыльной стороной ладони и, наклонившись, произнёс с глухой яростью:
— О, разумеется, синеглазка, я хотел бы получить такую плату, тем более, что должница сама намекала мне на это, показывая свои ножки! Но ты же, оказывается, помолвлена, лгунья!
Она снова толкнула его руками в грудь и воскликнула хрипло:
— Намекала? Да как ты смеешь! Подонок! Жаль, я не застрелила тебя там, у обрыва!
Она нырнула ему под руку и бросилась бежать вверх по улице, а Альберт так и остался стоять, прижав ладонь к оцарапанным губам.
— Проклятье! — прошептал он, уставившись невидящим взглядом в костёр.
Он ничего не мог поделать — разочарование, боль и злость захлестнули его в одно мгновенье, сплелись клубком змей внутри и ужалили в самое сердце. И губы горели так, словно она только что прижгла их клеймом позора.
Под его взглядом костёр вдруг ожил, взвился огненным языком, лизнув камыши у пристани, и они вспыхнули тут же, просто взорвались огненным вихрем, и сноп искр, ударив в небо, посыпался бисером на чёрную воду. Следом загорелись деревянные мостки, ведущие к воде, огонь покатился волной и взобрался на стог сена, а за ним полыхнули лодки, сложенные на берегу…
— Альберт! Альберт! Что ты делаешь! Мирна-заступница, да что же он такое творит!
Цинта подбежал и принялся трясти князя за плечо, но тот только смотрел невидящим взглядом на огонь, и огонь плясал безумный танец, словно повинуясь безмолвному приказу хозяина. Языки пламени взметались к небу один выше другого, гул стоял такой, что народ бросился прочь с площади с криками: «Пожар! Пожар!».
— Да очнись ты! Ты же спалишь всю деревню! — кричал Цинта, не переставая трясти князя.
— Плевать…
— Ох, прости меня Мирна-заступница! — недолго думая, Цинта схватил с земли глиняную бутылку и ударил ею князя по голове.
Пламя враз опало, рассыпаясь на тысячи искр, задымило и стало угасать, доедая остатки стога, а Альберт без сознания упал на жухлую траву.
***
Он проснулся утром в доме на кровати. Солнце стояло уже высоко, за занавеской, натянутой от печи, хлопотал Цинта, гремя тарелками, и беседовал с хозяйкой о том, как правильно готовить омлет.
Болела голова, муторно и нудно, и на лбу лежал здоровенный капустный лист. Альберт отшвырнул его и, запустив руку в волосы, нащупал на затылке шишку размером с голубиное яйцо.
— Цинта? Эй!
Лохматая голова тут же показалась из-за занавески.
— Доброе утречко!
— Доброе? Что-то не похоже… Что вчера произошло? — спросил князь, морщась. — Воды дай.
— А ты… что помнишь… из вчерашнего? — спросил Цинта, как-то с опаской протягивая ему глиняный кувшин.
— Пожар был, а потом я, кажется… вырубился? Так что случилось?
Цинта выглянул в комнату — хозяйка ушла во двор за яйцами, и произнёс тихо:
— Обещай, что ты не погонишься за мной с вертелом!
Альберт сел на кровати, держась руками за виски.
— Не погонюсь, говори уже, башка трещит, сил нет.
— А ещё, что ты не попытаешься меня убить каким-нибудь другим… способом, — добавил Цинта, оставаясь на расстоянии пяти шагов.
Альберт поднял глаза:
— Что-то ты темнишь, таврачья душонка, что случилось? Говори!
— Нет, ты мне сначала пообещай, что и пальцем меня не тронешь.
— Ну ладно, ладно, обещаю, так что ты опять натворил? — князь выпил воды и приложил к макушке мокрую ладонь. — Силы небесные, где это я так приложился?
— Ты вчерась полез к найрэ Рите, но, видать, что-то ей это совсем не понравилось, и она тебя оттолкнула.
— Это-то я помню, — он дотронулся до оцарапанной губы.
— Ну и ты хотел спалить всю деревню, а я тебе не дал.
— Что значит «ты мне не дал»?
— Я ударил тебя бутылкой по голове, — сказал Цинта, на всякий случай отойдя подальше, — а потом сюда притащил.
— Цинта! Какая же ты всё-таки скотина! — воскликнул князь и добавил, но уже без особой злости. — Я даже не знаю, что хочу с тобой сделать.
— Ты обещал меня и пальцем не тронуть!
— Ладно. Обещал. А если бы ты убил меня?
— У тебя крепкая башка, мой князь, да и я так … легонько.
— Я припомню тебе это «легонько»! Проклятье! Где Рита? Нам надо выезжать…
— Эээ, тут такое дело…
— Ну что ещё?
— Пообещай, снова, что не убьёшь меня.
— Цинта, гнус тебя задери? Что ты натворил? Огрел по башке ещё кого-то? — раздражённо спросил Альберт.
— Пообещай, мой князь, — Цинта отступил ещё на шаг.
Князь встал и произнёс хрипло:
— Если ты не скажешь, то я прямо сейчас затолкаю тебя в эту печь, — Альберт кивнул на открытую заслонку, за которой виднелись глиняные горшки.
— Ладно! Ладно. Только не злись! Но так было лучше для… всех нас.
— Да скажешь ты уже или будешь рожать до вечера?!
— Я дал Рите коня и отправил её в Фесс на рассвете.
Если бы можно было убить взглядом, то, вне всякого сомнения, Цинта упал бы замертво.
— Что ты сделал? — князь поставил кувшин с водой на стол. — Ты спятил? Отпустил её одну? Забыл, что в неё стреляли?
— Альберт, так будет лучше. И, я уверен, у неё всё уже хорошо. Я попросил хозяйского племянника проводить её до городских ворот, тут дорога-то идёт сплошь по виноградникам, кого тут встретишь?
— Седлай лошадей, доброхот хренов, живо!
— Зачем? Сейчас хозяйка яйца принесёт, омлет сделаю, тебе бы умыться, куда спешить, мы всё равно её не догоним, уж скоро полдень!
Князь в три шага оказался рядом, схватил Цинту за воротник, притянул к себе и произнёс грозно и тихо, глядя ему прямо в глаза:
— Я тебя не убью и даже не покалечу… я сейчас пойду, умоюсь, но, когда вернусь — лошади должны быть осёдланы. Ты понял?
— Но… мой князь… Альберт, ты же не собираешься…
— Собираюсь! Собираюсь, Дуарх тебя задери! И лучше тебе не пытаться мне в этом помешать.
— Но зачем она тебе? Альберт! Мало ли женщин?
— Я… может… прощения попросить хочу, — усмехнулся криво князь, отпустил Цинту и стремительно вышел из комнаты.
— Владычица степей! Всё хуже и хуже! Да зачем я только сказал! — сокрушённо вздохнул Цинта.
На его памяти князь ни у кого и никогда не просил прощения.
***
Фесс встретил их узкими улицами, башнями и высокими каменными заборами, которые закрывали собой заснеженные вершины гор. Солнце пригревало, и казалось, что в этот город осень ещё не добралась. Расписные ставни, рыжие купола храмов и арки, увитые диким виноградом, всё здесь дышало теплом… Цинта хотел полюбоваться городом, да не вышло — князь, как одержимый, погонял коня.
Дом купца Миора нашли быстро. Издали он выглядел весьма внушительно: кованые ворота выкрашены зелёной краской, и такие же зелёные ставни на всех трёх этажах большого каменного дома. У ворот мирно дремал охранник в огромном тюрбане. Во дворе под старыми каштанами стояли три экипажа, один из которых, чёрный лаковый с красными колёсами, стоил, по меньшей мере, десять тысяч ланей. Судя по всему, купец Миора был очень богат. И даже крыльцо в его доме не просто крыльцо — массивная лестница с сидящими по бокам мраморными львами и устлана оранжевым ковром. Когда Альберт и Цинта подъехали к воротам, служанка как раз нещадно чистила его щёткой.
— О-о! — воскликнул Цинта, разглядывая двор. — Видать, неплохо живёт Рита Миора!
В дом их проводили не сразу, охранник в тюрбане долго рассматривал странную пару, потирая левой рукой усы, а правую держал на поясе поближе к кинжалу. Сам он был хоть и пузат, как бочонок из-под вина, но на голову выше Альберта, да и рядом с кинжалом на широком кожаном поясе обнаружились айяаррский кнут и тяжёлая двухарданная сабля. И, вне всякого сомнения, человек в тюрбане умел ими пользоваться. Видимо, богатства купца Миора многим не давали спокойно спать.
Но, узнав, что Альберт лекарь, едет издалека и при себе везёт редкие лекарства, которыми, возможно, заинтересуется семейство купца, охранник пропустил его, предварительно заглянув в седельные сумки и отобрав баритту и кинжал.
Склянки и инструменты в сумках подтвердили легенду, наскоро придуманную Альбертом, и когда они остались одни в комнате с голубыми стенами и расписным потолком, Цинта шепнул:
— Ну ты и врать горазд, мой князь!
Но Альберт, погружённый в свои мысли, Цинту не слушал, лишь ходил от окна к окну, как тигр в клетке, временами пытаясь нащупать рукоять отсутствующей баритты. Служанка принесла им чай и сладости, а вскоре появилась и хозяйка.
Высокая стройная девушка в синем атласном платье и с искусно заплетённой косой. Золотые браслеты, серьги и кольца и даже поясок на платье был расшит золотыми узорами. Рядом с ней встала смотрительница — внушительного вида женщина в зелёном платке поверх клетчатого платья, скрывавшего её необъятную фигуру под многочисленными оборками.
Альберт поклонился, церемонно представился, отвесив пару пышных комплиментов городу, дому купца и присутствующим дамам, включая смотрительницу. Та даже зарделась от смущения. И Цинта подумал, что князь, когда хочет, может быть милым и любезным, и люди сразу тянутся к нему, как подсолнухи к солнцу. Только вот хочет он этого редко, а большую часть времени ведёт себя так, как будто задумал собрать коллекцию врагов побольше.
— Отца нет дома, он в Талассе, — ответила девушка в синем платье на вопрос о здоровье купца Миора. — Слава Богам, на здоровье он не жаловался.
— Могу ли я увидеть его дочь? — вежливо спросил Альберт.
— Я его дочь.
— Нет, не вас, Риту Миора, — князь улыбнулся, но руки нервно крутили пряжку на шляпе.
— Я и есть Рита Миора, — ответила девушка с улыбкой, — простите, что не представилась сразу.
— Хм, вы уверены?
— Милорд, странный вопрос. Конечно, я уверена.
Князь посмотрел на неё исподлобья, а затем перевёл взгляд на портрет внушительного вида мужчины, висевший в простенке.
— Это ваш отец? — спросил он, кивнув на картину.
— Да.
— Вы похожи, — произнёс Альберт задумчиво.
Мужчина на портрете был круглолиц и курнос. Чёрные, как смоль кудри, которые, как подтверждало сходство, передались и его дочери, стоявшей перед князем, карие глаза, оливковая кожа… Некоторая доля таврчьей крови, совсем как у Цинты. И ничего в облике этих людей не говорило о том, что Рита Миора, та, которую он встретил на озере, хоть какая-то им родня. Но князь всё-таки сделал ещё одну попытку.
— А у вас есть… ещё сёстры? Старшие?
— Нет, только братья. Но они младше. А к чему этот вопрос, милорд? Вы же вроде хотели предложить редкие лекарства? — удивлённо спросила дочь купца.
— Простите, найрэ, но нет ли в Фессе ещё каких-нибудь купцов по фамилии Миора?
— Нет, милорд. Но… почему вы спрашиваете?
— А вы или ваши… ну не знаю, родственники, не ездили давеча в Индагар или в Мадверу? К тёте, например?
— У нас нет родственников в Индагаре, да и в Мадвере тоже. Так что нет, не ездили.
— Вы уверены?
— Конечно, уверена, милорд! — уже раздражённо воскликнула девушка.
— А кто ещё из женщин живёт в этом доме? — Альберт оторвал пряжку от шляпы и засунул её в карман, и глаза его смотрели недобро.
— Милорд, кажется, вам пора, — произнесла строго дочь купца, — если у вас нет намерений ничего нам предложить, то я бы попросила вас уйти.
— Погодите! Погодите! — смягчился князь, видя, что она собирается уйти. — Извините за эти странные вопросы, но… дело в том, что в дороге мы повстречали одну женщину, я вынужден был оказать ей помощь… Она представилась как Рита Миора, дочь купца из Фесса, и я волнуюсь за её… жизнь. Быть может, вы её знаете?