— Послушайте, милорд, я не знаю, кого вы встретили в дороге и кто представился моим именем. Вам лучше уйти.
— Я уверен, вы должны её знать — высокая, стройная, синие глаза, белая кожа, красивая… очень. Не могла же она придумать это имя! Наверняка, она знает вас! Подумайте, нет ли у вас подруг, похожих на неё? — горячо произнёс Альберт.
— Милорд, мой отец возит украшения, шелка, парчу, жемчуг и бисер. В наших лавках бывают все девушки Фесса и не только Фесса, приезжают из Индагара и Мадверы, и даже из Талассы. А моя тётя содержит лучших портних во всей округе. Поверьте, все молодые и красивые женщины знают нас и наши лавки, и все знают, где и как я живу. Любая из них может назваться моим именем и рассказывать о том, что видела в лавке. Поэтому прошу, не пугайте моих людей, уходите, мы не сделали вам ничего плохого.
Она махнула рукой охраннику, и тот навис над Альбертом, держась за рукоять сабли.
— Премного благодарны, найрэ, здоровья вам и вашему отцу, долгих лет и успешной торговли! — воскликнул Цинта, втиснувшись между охранником и князем. — А нам пора, Альберт, нам ещё лошадь забрать надо.
Охранник провожал их до ворот очень настойчиво, дыша в затылок.
— Она же врёт! Она явно что-то скрывает! — произнёс Альберт с раздражением, отвязывая лошадь.
— С какой стати ей врать, мой князь?
— Ну мало ли! Ты сам подумай, откуда Рита, та Рита с озера, могла знать об этом купце и его дочери? Они точно знакомы, очень хорошо знакомы. И Дуарх меня раздери, если я сейчас не выясню, что же она знает! Она слишком уж хорошо объясняла, почему любая девушка может представиться её именем, будто ждала такого вопроса!
— Нас уже и так выставили за дверь после того, как ты едва не нахамил им, теперь нас ещё и спустят с лестницы, а то и отведаем сабли.
— Спустят с лестницы? Цинта, да я спалю этот дом дотла, если понадобится, но я должен узнать правду!
— Нет, мой князь, если ты спалишь этот дом дотла, то ты уж точно ничего не узнаешь. Может, ты ещё и пытать будешь эту бедную девушку?
— А что ты там говорил про лошадь?
— А, так Рита сказала, что оставит лошадь у постоялого двора, тут где-то недалеко от Храма.
— Что? — рявкнул князь. — И ты всё это время молчал, Дуарх тебя раздери? Почему у постоялого двора? Почему не здесь? Хотя…
— Да я не знаю, она так сказала, что лучше нам будет забрать её там. Я и не спрашивал почему…
— Молись, чтобы она и правда была там! Или я спалю и постоялый двор, и весь этот треклятый Фесс! И тебя вместе с ним!
Князь был в ярости. И ярость эта была так сильна, что он даже не смог совершить ничего по-настоящему безумного, потому что впервые в жизни она была направлена внутрь него, а ни на кого-то вокруг. Он проклинал себя за вчерашнее на чём свет стоял.
Он ехал и предвкушал эту встречу, надеясь снова увидеть Риту и загладить свою вину. Разумеется, она соврала про помолвку! Соврала, потому что он вёл себя, как идиот! Набросился на неё, за руки хватал, и был пьян, как свинья. Боги милосердные, да он совсем растерял свой шарм, раз опустился до того, чтобы набрасываться на женщин в темноте! Нет, в этот раз всё будет по-другому. И она его простит. Никуда она не денется. А потом…
А потом будет видно, что делать.
И вот теперь он чувствовал себя обманутым. Не просто обманутым — настоящим глупцом, которого женщина обвела вокруг пальца.
Она лгала ему! Лгала всё это время. И как искусно! Фальшивая купеческая дочь! Фальшивое имя! Всё было ложью! Кроме одного…
Того странного безумного ощущения счастья, которого он не мог забыть. Её глаз и этой улыбки. И краткого мгновенья, когда она ответила на его поцелуй.
— Но, я думал…
— Лучше бы ты не думал, Цинта! — воскликнул князь, одним прыжком оказавшись в седле. — Вот видишь, чем заканчиваются добрые намерения?
Он стегнул коня и помчался вниз по улице.
Её лошадь и правда была там.
Только никакой Риты Миора на постоялом дворе не оказалось. А хозяин сказал, что дама, похожая по описанию, была рано утром, и её дожидался экипаж, гружёный сундуками, на нём она и уехала, а куда… этого хозяин не знал.
И Цинта молился про себя всем таврачьим Богам, наблюдая, как князь коршуном навис над несчастным мужчиной в потёртом жилете. И он надеялся, что он хотя бы не покалечит ни в чём не повинного человека.
Но ничего не произошло. Альберт как-то сник, отошёл в сторону и остановился у забора, навалившись на него сверху, жевал травину и смотрел куда-то вдаль. И только когда он внезапно рассмеялся, обернувшись, Цинта понял — в этот раз пронесло.
— Так глупо попасться! — он отшвырнул травинку и произнёс голосом, полным горькой насмешки: — Купеческая дочка из Фесса! Как же! Как же! Сам подумай — меткий стрелок из арбалета, поэмы Тириана! Шикарная карета, ливрейные слуги! Пустынная дорога, нападение и треклятые эти виноградники! Как же я не понял сразу, а? Виноградники, Цинта, понимаешь?
— Что «виноградники»? — осторожно спросил слуга, не совсем понимая, о чём говорит Альберт.
— Она восхищалась их красотами так, будто раньше никогда их не видела! Вот уж, что странно для той, кто родился и вырос в Фессе! Выясняла, как делают фесское золотое! И дороги она не знала! — Альберт покачал головой и добавил. — Эх, Цинта, я просто идиот!
— Какая самокритичность, мой князь!
— И ты идиот.
— А я-то с чего?
— А с того, что эта Рита, она мне хотя бы понравилась, и я, ослеплённый желанием, думал… ну ты сам понимаешь, о чём я думал! А вот ты куда смотрел?
— А я смотрел, чтобы ты, ослеплённый желанием и своими думами, не спалил что-нибудь по дороге.
Князь покачал головой.
— Но это же даже младенцу было ясно, что она не дочь купца, что она не просто так оказалась на той дороге, и что в неё стреляли не потому, что кто-то баловался арбалетом!
— И что же ты думаешь?
— Думаю, что это очень непростая женщина — Рита с фальшивым именем! И что настоящая Рита Миора вряд ли знает её на самом деле, — выдохнул князь с досадой.
— Ну, слава Всевидящему Отцу! Кто-то, наконец, прозрел, и, видать, что Фесс вместе со мной мы теперь сжигать не станем! — воскликнул Цинта и, заметив какую-то странную досаду на лице князя, добавил уже мягче. — Альберт, может это и к лучшему, а? Ну то, что она уехала?
— Утешать меня вздумал? — фыркнул тот в ответ.
— Ну, ты же расстроен…
— Я не расстроен Цинта. Я просто зол. А это не одно и то же.
— И что ты теперь собираешься делать?
— Что я собираюсь делать? — прищурился князь и поставил ногу в стремя. — А то, что и собирался с самого начала, пока ты, таврачья душонка, не заставил меня лезть в тот обрыв. Этот треклятый север скоро совсем превратит меня в мужлана. Но, знаешь, что — юг лечит. К Дуарху всех купеческих дочек! Мы едем в Эддар!
Часть 2. Время решений Глава 9.Всё неопределённо
Новость о том, что погиб Салавар Драго, стала для Иррис потрясением.
Когда она прибыла в Эддар, город находился в трауре, и в этом ей привиделся очень плохой знак. И хотя раньше она не особенно верила в знаки и приметы, но это было ровно до того странного вечера, когда в доме тёти Огасты неожиданно появилось семейство Драго.
Разглядывая приспущенные флаги, штандарты, перевитые чёрными лентами, и слушая рассказы о несчастном случае, который произошёл с джартом Салаваром, Иррис ощутила укол нехорошего предчувствия. И ей вдруг подумалось, что череда плохих знаков началась с того самого письма, которое она сожгла на мадверском побережье. Как будто, обратившись к ветру, своим посланием она привела в движение какие-то неведомые и очень грозные силы.
Сначала Большой мадверский шторм, потом полная опасностей дорога, в которой она дважды могла погибнуть, а теперь внезапная смерть Салавара — всё это выглядело неслучайным и пугало её.
В Эддаре, ещё на подъезде к городу, их карету встретил вооружённый отряд, и это показалось Иррис тоже довольно странным, а именно то, что эти люди столько дней жили на постоялом дворе, ожидая момента, когда она приедет. Хотя поначалу такое внимание было даже приятно.
А потом она заметила, как их кавалькада свернула с широкой дороги, ведущей к городским воротам, и направилась вверх по холму меж зарослей магнолий и эвкалиптов. И сопровождающий попросил её поплотнее задёрнуть шторы.
Окружная дорога привела их в отдалённый дом на берегу небольшого озера. Скрытый за высоким забором от посторонних глаз, он находился в живописном месте посреди большого парка. И, поразмыслив немного, Иррис решила, что дело тут вовсе не в том, что Себастьян Драго не рад прибытию своей невесты. Всё это как-то связано с тем, о чём эфе Салавар предупреждал её перед отъездом.
Но, несмотря на это секретное прибытие, в доме Иррис уже ждали, и приём оказался выше всяких похвал.
Ей дали повара, двух вышколенных горничных и личную помощницу по имени Армана, в обязанности которой входило развлекать Иррис и удовлетворять любые её пожелания. Кроме этого к услугам гостьи оказался мольберт, холсты и краски, набор музыкальных инструментов на любой вкус, а также комната, уставленная шкафами с книгами, огромный стол красного дерева и письменный прибор. И судя по свежим царапинам на паркете — обставляли библиотеку совсем недавно.
И ей было очень приятно осознавать, что сделано это было к её приезду, и Себастьян помнил о том, что именно она любит.
В тот же день она заметила вокруг дома целую армию охраны, и это снова шевельнулось в груди нехорошим предчувствием. И хоть Салавар Драго ещё там, в Мадвере, предупреждал её о множестве своих врагов и опасностях в пути, но ведь она была уже в Эддаре, в их родовом гнезде, разве его предупреждения о врагах распространялись и на это место?
Себастьян прибыл вечером, был грустным и как-то холодно принял её сочувствие. Она ожидала этой встречи с надеждой и страхом, потому что всю дорогу думала о том, а правильное ли решение она приняла? А вдруг её внезапное согласие в Мадвере стать женой Себастьяна Драго было сделано под влиянием магии? И хотя она была уверена в обратном, всё равно какие-то сомнения оставались. Ведь, если Салавар Драго с лёгкостью смог внушить её тётушкам расположение к себе, почему он не мог сделать того же с Иррис, чтобы получить желаемое? Она ведь совсем его не знает!
И под мерное покачивание кареты она всю дорогу пыталась представлять лицо Себастьяна, его серые глаза и милую улыбку, его голос, ласкающий слух, чтобы возродить те ощущения, что она испытывала в Мадвере, когда он был рядом.
Но воспоминания о нём отчего-то были размытыми, стёртыми, и перемежались с другими, куда более яркими воспоминаниями, и отнюдь не такими приятными. Воспоминаниями о других серых глазах, горячих ладонях, о другом голосе, от которого почему-то мурашки бежали по коже. И она всеми силами гнала от себя образ Альберта Гарэйла, и к концу дороги вконец измучилась этой борьбой, так, что в итоге два этих лица слились в её воспоминаниях в одно, и она предпочла вообще не думать о предстоящей встрече и занялась сочинением стихов. Правда, стихи получились почему-то совсем не о том, о чём она их задумывала…
Она надеялась, что новое место и скорая свадьба заставят её забыть весь тот ужас, который ей пришлось пережить по дороге в Фесс. Но она уже четвёртый день была в Эддаре, и вот уже четвёртую ночь воспоминания об этом возвращались к ней в кошмарах, сплетаясь в странный клубок жутких и будоражащих кровь обрывочных сновидений.
Падение в пропасть, крики, истошное ржание лошадей…
Чудесное спасение, горячие руки мэтра Гарэйла и его пронзительный взгляд…
Радуга во всё небо, и странное чувство, будто у неё выросли крылья…
Страшная гроза, бешеная скачка, обрыв, бурлящий поток под ногами, и молния, расщепившая сосну прямо над головой…
И снова чудесное спасение…
Праздник, вино, танец, от которого всё тело пылало огнём, и необъяснимые желания, каких ей никогда прежде испытывать не приходилось…
Поцелуй, и пламя в глазах Альберта, от которого она сама вспыхнула, как свеча, и страх, что ещё немного — и она сорвётся в пропасть…
В тот день она была трижды на краю пропасти, но последняя пугала её больше всего — пропасть её собственных необъяснимых желаний.
И, думая об этом, даже наедине с собой — она лукавила. Не все из её снов были кошмарными. Но забыть она хотела бы их все. А те, в которых к ней возвращался Альберт Гарэйл со своим пронзительным взглядом, поцелуями и радугой во всё небо, она хотела забыть сильнее всего.
Как же это ужасно! Но она была испугана, потрясена, в конце концов, пьяна, да она ведь едва не погибла… дважды! Иначе никогда бы она не стала вести себя так… неприлично.
Вспоминая о том вечере, она всякий раз испытывала жгучий стыд.
А просыпаясь, корила себя за то, что ей — невесте Себастьяна — снятся эти странные сны о чужом мужчине. Она шла к окну, смотрела на озеро и мысленно молилась Матери Всеблагой, прося её только об одном — забрать у неё эти воспоминания, а взамен она клялась, что сделает всё возможное, чтобы стать хорошей женой Себастьяну Драго.
И лишь одно мешало Иррис примириться с собой — осознание того, что, когда ей пришлось рассказывать будущему мужу о происшествии на озере, она всё-таки умолчала о подробностях, сказав лишь, что проезжавшие мимо путники помогли выбраться и довезли её в Фесс. И от того, что ей в первый же день пришлось солгать будущему мужу, Иррис было нестерпимо стыдно. Но рассказать ему, находящемуся в трауре по погибшему отцу, тому, на чьи плечи легли заботы прайда, о своём фривольном танце в чане и поцелуе она просто не смогла.
Вот уже четвёртый день Иррис любовалась красотами озера в обрамлении плакучих ив, но своего жениха видела лишь трижды — Себастьян приезжал только для того, чтобы с отсутствующим видом разделить с ней обед. Но, впрочем, она его не осуждала. Сейчас он временный верховный джарт, и понятно, что у него теперь множество хлопот и вопросов, требующих внимания.
Он был вежлив и мил, рассеяно ей улыбался, говорил, что она прекрасно выглядит, и целовал руку, но почему-то казалось, что на самом деле он её почти не замечает, как стекло в окнах, выходящих на огромный парк. Они говорили о погоде, о красотах окружающих гор, о том, что она делала утром… Он задавал одни и те же вопросы, а она давала одни и те же ответы, потому что жизнь её все эти четыре дня была одинаковой: сон, еда, прогулки, книги, живопись, созерцание местных красот и музыка. А погода в Эддаре, как она успела заметить, отличалась завидным постоянством.
Сегодня Себастьян пришёл также, к обеду, сидел за столом, вяло поддерживая беседу и думая о чём-то своём, и она, наконец-то, насмелилась. Отложив вилку в сторону, спросила, глядя на него в упор поверх изящных ваз для фруктов и хрустальных бокалов:
— Я понимаю, что, может быть, сейчас не самое подходящее время для таких вопросов, ты занят, но уже несколько дней я здесь, и нахожусь в неизвестности. Я бы хотела узнать, что теперь будет? Вернее, что будет дальше?
Себастьян оторвал взгляд от собственного отражения в большой серебряной чаше и спросил:
— Что ты имеешь ввиду?
— Я имею ввиду то, что с того дня, как приехала в Эддар, я живу здесь, в этом доме, и, возможно, мне это кажется, но у меня такое чувство, что ты прячешь меня от всех, и я не знаю почему. Меня охраняют, словно какую-то реликвию, и все вокруг молчат, и эта неизвестность меня пугает. Расскажи мне правду. Я прибыла в слишком неподходящий момент? Или смерть твоего отца что-то изменила в нашем соглашении о помолвке?
Взгляд Себастьяна впервые за эти дни стал не рассеяно-вежливым, а наконец-то сосредоточился на ней, и туман в его глазах исчез, сменившись тонкими отблесками стали.
— Видишь ли, милая Иррис, момент сейчас действительно неподходящий, но вовсе не по твоей вине, — он усмехнулся как-то грустно, — отец скончался внезапно, не оставив никакого завещания. Вернее, нет, нашлось его волеизъявление, спрятанное от всех… но… оно только запутало всё ещё сильнее…
Он отложил в сторону нож и вилку и, посмотрев в окно невидящим взглядом, продолжил задумчиво: