Себастьян посмотрел в окно, отставил бокал, который держал в руках и, переплетя пальцы, ответил, как-то устало:
— Хорошо. Ты очень настойчива, и я расскажу. Мне жаль, что Таисса тебя напугала, впрочем, особого повода бояться нет.
Он встал, прошёлся вдоль окон, глядя на озеро за стеной плакучих ив. Некоторое время молчал, а потом, повернувшись к Иррис, произнёс, тщательно подбирая слова:
— Видишь ли, по словам Гасьярда, ты — Проводник. Он предположил, что ты им можешь быть по некоторым его выкладкам.
— Проводник? И что это значит? — удивлённо спросила Иррис.
— Мне довольно трудно это объяснить тебе, пока ты не связана с нашим Источником и со мной, и я не могу делиться с тобой своими… ощущениями. Но если совсем уж аллегорично… Представь, что перед тобой лежат сухие дрова и солома. В них есть сила, много силы, но она скрыта. И ты смотришь на них, но не можешь использовать эту силу — она спит. Это лишь дрова, они недвижимы. И вот ты берёшь огниво и высекаешь искру — всего-то маленькая искра, но именно она превращает дрова в костёр. Так вот Проводник, это и есть искра, способная превратить в костёр любого из нас. Через тебя идёт Поток, ты сама его не чувствуешь, не видишь и даже не подозреваешь о нём, но, соприкасаясь с другими, ты порождаешь в них силу.
— И что для этого нужно? — спросила она задумчиво. — Как это происходит?
— Для этого нужен всплеск — чувства… эмоции или желания. Страсть, ненависть, отчаянье, боль… А как это происходит? Ну, по-разному, — он улыбнулся и добавил голосом, в котором послышались бархатные нотки, — например, через любовь…
Его взгляд внезапно стал таким, как тогда, в Мадвере, сияющим и манящим, словно луна в тумане, и глубоким, как таинственное лесное озеро…
Иррис смутилась, покраснела и опустила глаза. Сердце забилось неровно и гулко, и вдруг стало жарко, а где-то внутри под рёбрами всё сжалось в сладкий клубок.
И в этот момент ей стало понятно, почему Таисса торопила её со свадьбой. От смущения она взяла бокал и, не глядя на Себастьяна, отпила вина.
— Но… то есть… А что имела ввиду Таисса, говоря, что до меня доберётся «прожорливая стая»? — спросила она, разглядывая витую ножку бокала.
— А то, что пока мы не совершили обряд, пока мы с тобой не связаны, любой может попытаться… дотронуться до Потока.
— И это значит?.. — Иррис подняла глаза.
Но она уже понимала, что это значит. Если всё про Поток правда, то сейчас, без защиты Салавара Драго, любой может захотеть встать на место Себастьяна. И это…
…это её пугало.
— Ничего не значит, милая Иррис, тебе не нужно ничего бояться. Завтра поминальная служба в Храме, и глубокий траур закончится, а потом мы представим тебя и объявим о помолвке.
Но почему-то эти слова её не успокоили.
*********
Визуализация персонажей (больше картинок в моей группе в ВК).
Глава 10. Тёплая семейная встреча
«…и Альберт всю дорогу был смурной и злой. А всё из-за Риты, купцовой дочки, что ему отказала, вернее не настоящей Риты, а той, про которую я уже выше писал. И по дороге в Эддар он подрался шесть раз, и едва не убил одного вельможу из Рокны — устроили дуэль, и он, подумать только, проткнул его бариттой! Правда потом сам же его и лечил, а после ещё и пил с ним до утра, то ли рана оказалась не слишком опасной, то ли сильно Альберту нужен был собутыльник. И уж на утро я их едва растащил, такими они заделались друзьями…
А когда мы прибыли в Эддар, то перво-наперво он отправился в портовые кабаки и кутил там три дня. В этих местах его все знают и рады были так, что можно подумать он им каждому по кошельку золотых преподнёс. Все орали, как ошпаренные: «Берт приехал! Берт приехал!». Понабежало всякого отребья, и каждому он велел наливать вина и рыбной похлёбки. Притащили дзуну и бубны, затянули песни и пустились плясать, и Альберт с ними вместе, горланил похабщину, как самый настоящий вахлак. А после всей честной компанией потащились в бордель, и уж там был праздник так праздник! Видели бы вы, учитель, что там творилось! Хозяйка закрыла заведение на ночь, а кто спрашивал, что случилось, отвечала: «Радость у нас! Берт приехал!». И снова устроили танцы. Но я с ним не пошёл — осматривал город.
Деньги все он, понятное дело, спустил, и я думал было, что ночевать нам придётся и вовсе под мостом, но нас приютил какой-то странный человек. Не разобрал я ещё, кто он. Живёт один, ходит весь в чёрном, при оружии, да к тому же хромой и без глаза. Звать Мунсом. Может, какой вояка, а может, и похуже чего, потому как видел я у него в кладовке сушёные травы и странные знаки на стене над дверью. Молюсь вот Мирне-заступнице, чтобы охранила от всякого чёрного колдовства, уж больно много вокруг Альберта всякого отребья крутится, враз попадёшь в неприятности.
А прямо сейчас он собирается в Храм (самое, надо сказать, время, после стольких непотребств!), но не каяться, уж точно. Хочет встретиться с семьёй, и я пойду с ним, а то как бы чего не вышло. Не хватало, чтобы он прямо в Храме драку устроил. Вот будет позор!
Хочу ещё рассказать про Эддар. Город красивый и богатый, всюду белые каменные дома и черепица голубая и красная. Чудно!
Улицы сплошь умощены красным булыжником, на площадях фонтаны со статуями, а вокруг растут магнолии и кедры. И народ тут чернявый и весёлый. А девушки! Стройные и смешливые, в разноцветных шёлковых штанах (сквозь которые, ежели напротив солнца смотреть, то видны стройные ножки!) и пёстрых тюрбанах, красивые, как редкие птицы. Да и молодки тоже хороши, только вот кладут красный перец во всякую еду (даже в вино!), отчего всё горит во рту потом до самых печёнок. А ещё всё сдабривают горчицей и всякими пряностями, бывает, и не поймёшь, что ты ешь. Ведь кто их знает, что они тут едят? Каких только морских тварей не продают на рынке! Даже смотреть боязно, не то чтобы их есть.
Повсюду здесь из-под земли выходит горячая вода и устроены купальни. А в некоторых местах вода так сильно воняет, что слёзы брызжут из глаз, но народ тут это как будто и не замечает, да ещё и натирается той вонючей грязью перед мытьём. Есть большой порт и множество кораблей под всякими парусами, и прямо в порту идёт бойкая торговля. А от порта вверх, ежели идти, то как-бы три холма будут. На одном из них развалины старого замка — ох, и жуткое же зрелище, на втором— новый замок, а на третьем Храм. А поодаль — горы до неба. Ухт! Красотища! Вам учитель, непременно надо здесь побывать.
Ну вот, вроде бы и все вести на сегодня.
С надеждой на скорейшее моё возвращение, ваш верный Цинта».
— Опять пасквиль строчишь? — спросил Альберт, заглядывая через плечо.
— Читать чужие письма низко и подло, мой князь, — буркнул Цинта, быстро прикрывая свиток рукой.
— Да я и так знаю, что в нём, — усмехнулся Альберт, повязывая шейный платок. — «Учитель! Альберт снова баловался силой, ходил по борделям, выпил всё вино в Эддаре, со всеми подрался и спустил все деньги! Заберите меня обратно…». Скажи ещё, что половина твоего письма не об этом?
— А хоть бы и об этом. Скажи, вот что из этого неправда?
— Да там половина вранья.
— И что же тут враньё? — насупился Цинта.
— Ну, скажем так, я выпил не всё вино и подрался не со всеми, хотя… ещё не вечер, — рассмеялся князь, надевая камзол.
— Послушай, Альберт, вот не нравится мне это твоё… настроение. Если ты сейчас устроишь драку в Храме или начнёшь что-нибудь поджигать…
Альберт, смотревшийся в зеркало, повернулся и нахмурил лоб:
— Цинта, ты всерьёз думаешь, что я идиот? Вот ты, в самом деле, думаешь, что я зайду в Храм со словами: «Я собираюсь занять Красный трон и убить вас всех! Нападайте по одному!»? Надо чтобы вообще никто не знал о том, что я собираюсь делать. И тебе, кстати, в первую очередь следует держать язык за зубами, а то твоя любовь к правде и таврачьим обычаям вылезет нам боком. Всем скажем, что я приехал, в надежде открыть лекарню.
— А ты, значит, всерьёз думаешь, что в это кто-то поверит? — Цинта посыпал письмо песком и, стряхнув его, ещё раз пробежался глазами по строчкам.
— Думаю, что нет, но это меня пока никак не беспокоит.
Цинта свернул письмо, запечатал воском, а затем взял щётку и принялся счищать с камзола князя невидимые пылинки.
— Послушай, Альберт, это всё-таки Храм, там много народу и твоя семья, поминальная служба… ты сможешь вести себя разумно?
— Конечно, смогу, что за вопрос?
— Поклянись.
— Клянусь моей совестью, — Альберт приложил руку к сердцу.
— Совестью? Да ты же не веришь в совесть!
— И то правда. Совесть придумали те, кому что-то нужно от меня бесплатно, — хмыкнул Альберт.
— Охохошечки! Когда ты вспоминаешь про совесть, я понимаю так — жди беды. А я говорю серьёзно, не ввязывайся ни во что, а не то…
— А не то что? Ты опять меня отравишь или огреешь бутылкой по голове?
— Не хотелось бы, но да, — выдохнул Цинта. — А вообще ты какой-то подозрительно… весёлый сегодня, так что я иду с тобой.
— На тебя не угодишь, то я подозрительно грустный, то подозрительно злой, то подозрительно весёлый, — рассмеялся Альберт, загоняя баритту в ножны, и, разведя руки в стороны, воскликнул. — А почему нет? Родные пенаты, братья-сёстры, встреча с любимой семьёй после долгой разлуки — чего бы мне не быть весёлым?
— Вот последнее меня и пугает больше всего, — пробормотал Цинта, подавая ему шляпу.
***
На башнях Храма поминальный колокол звонил гулко и монотонно, и площадь была полна народу.
Альберт и Цинта протиснулись сквозь толпу, и при помощи нескольких лей и одного доброго человека пробрались внутрь.
Служба шла в центральной части. От высокого купола, украшенного галереей стрельчатых окон, вниз падал столб света. Длинные ряды колонн из розового мрамора отделяли освещённый центральный неф от полумрака боковых залов, а напротив входа огромный витраж-роза, сделанный из красного хрусталя, рассыпал пятнами солнечные лучи и окрашивал их багрянцем, отчего казалось, что пол в Храме залит кровью.
— Ну, вот они, мои родственнички, багрянородные, — шепнул Альберт Цинте, кивнув в центр зала и прислонившись к колонне так, чтобы его не было видно.
Они медленно приближались к высокому помосту, на котором шла служба. Вереница торжественных фигур, все как один одетые в пурпур — траурный цвет прайда Стрижей, остановились у помоста и стали передавать друг другу зажжённые свечи и кубки с вином.
— Ухт! Ничего себе! — воскликнул Цинта, пожалуй, даже слишком громко. — Это что? Галерея Богов? Все эти красавцы — они твои… родственники?
Альберт усмехнулся и произнёс негромко:
— Ну, мой папаша был тем ещё кобелём, но, надо отдать ему должное, в матери своих детей он выбирал исключительно красивых женщин.
— Н-да… Тяжело тебе, наверное, жилось среди таких красавцев, — вздохнул Цинта.
— Надо понимать, ты только что назвал меня уродом?
— Почему уродом? Я хотел сказать, что на их фоне… То есть, если сравнивать… Нет, мой князь, я вовсе не имел ввиду…
— Что, Цинта, слово не воробей — много не нагадит? — хитро спросил Альберт. — А вообще, лучше заткнись, оправдываешься и врёшь ты на редкость паршиво.
— А эти божественные прелестницы? — спросил Цинта, вставая на цыпочки, чтобы разглядеть получше.
— Это мои сёстры: холодная стерва и горячая стерва. Таисса и Милена Драго. За ними мои братья: красавчик блондин, красавчик брюнет и ещё один красавчик с… изъяном, тот, что хромает и с тростью. Драгояр, Себастьян и Истефан Драго.
— А тебе что досталось в наследство от отца, кроме злости?
— Кто-то должен быть красивым, а кто-то умным, — хмыкнул князь.
— Умный, надо полагать, ты?
— Ну… я привык так себя успокаивать, — князь снова усмехнулся, но на этот раз как-то криво, — смотри дальше, во втором ряду, вон тот с глазами змеи — мой хитрый дядя, тот с рожей проходимца — мой дядя-проходимец, и вон тот, который выглядит, как пьяница, тоже мой дядя-пьяница. Гасьярд, Грегор и Тибор Драго. И где-то должна быть ещё и моя тётя. Ах да, вон та леди, у которой на лбу написано, как наплевать ей на весь этот пафос — моя тётя Эверинн. Она ещё при жизни терпеть не могла Салавара с его выходками, так что для неё эти поминки просто праздник.
— Надо сказать, что и дед твой, похоже, был тем ещё кобелём. Теперь понятно, почему ты не пропускаешь ни один бордель.
— Прикуси язык, а то я могу ведь и забыть свои клятвы.
— А кто эта рыжая кудесница?
— Это моя последняя мачеха. Леди Хейда Драго. И её сын. К слову сказать, это ещё не всё, что ты должен о них знать. Леди Хейда ненавидит Таиссу и Милену, те ненавидят Хейду и друг друга. Себастьян ненавидит Драгояра, а Драгояр — Себастьяна, Истефан ненавидит Хейду, Милену и Таиссу…
— Можешь не продолжать, я понял — все ненавидят всех, — прервал его Цинта.
— Вижу, ты схватываешь всё с полуслова.
— И, надо полагать, все они ненавидят тебя?
— Ну, должны же быть они хоть в чём-то единодушны.
— Общие враги объединяют, согласен, — мрачно ответил Цинта.
— Пожалуй, только дядя меня любил, уж не знаю за что…
— Тот, который хитрый или который проходимец?
— Тот, который пьяница. Хотя… наверное, потому что я таскал ему вино из отцовского погреба, когда тот его запирал.
— Тогда любовь его понятна.
— Ну, вот оно, моё фамильное древо, увешанное ядовитыми плодами! И это лишь часть из признанных претендентов на Красный трон, если не считать бесчисленных бастардов, которых наплодил мой отец.
— И как же ты собираешься их всех победить? — Цинта посмотрел на князя со странной смесью уважения и удивления.
— Эээ, я же говорил — война план покажет, — Альберт внезапно оттолкнулся от колонны и прежде, чем Цинта успел хоть что-то сказать, быстро пробрался сквозь толпу и бесцеремонно втиснулся между Миленой и Таиссой.
Одна одарила его возмущённым взглядом ярости, а другая взглядом полным ледяного презрения.
— Смотрю, паршивый пёс вернулся, — прошипела Милена.
— Я бы сказала — блудливый пёс, — холодно добавила Таисса, не поворачивая головы.
— А может, лучше сказать — бешеный пёс? — Милена взглянула искоса.
— Думаю, шелудивый подойдёт гораздо больше, учитывая его… образ жизни, — ледяным голосом парировала Таисса.
— И я рад видеть вас, сестрёнки, — Альберт снял шляпу и сделал вид, что внимательно слушает песнопения. — Вы всё так же хороши, когда дело касается словесного яда. Хотя Милена, смотрю, за время моего отсутствия ты совсем растеряла вкус. Тебе ведь не идёт этот траурный пурпур, ты же знаешь, что он вообще не идёт блондинкам. От него твоё лицо кажется зелёным. Так и подумаешь, что у тебя несварение. Хотя, может, это просто вино слишком кислое?
И он, не смущаясь, макнул пальцы в её бокал с вином и облизал.
— Да нет, вино неплохое… значит всё дело в пурпуре.
— Свинья! — прошипела Милена и брезгливо сунула бокал в руки Драгояру.
— Что ты забыл в Храме? — спросила невозмутимо Таисса. — Пришёл поглумиться над прахом отца или просто шлюхи в городе закончились? А может, в кабаках тебе бесплатно не наливают? Ну так вон, на входе постой, позже буду мелочь жертвовать.
— Зато тебе, сестрёнка, пурпур очень к лицу, как и место верховного джарта. Ты же, как чёрная вдова, уж твоего яда хватит, чтобы утихомирить всю эту бешеную семейку. Не думала об этом? — спросил он, чуть склонив голову. И глядя, как раздуваются ноздри Таиссы, добавил. — Ах, я совсем забыл, что у тебя силёнок маловато, и Себастьян, как назло, брат — замуж за него не выйдешь. Печально, да?
— Что тебе нужно? — спросила Таисса, едва сдерживая гнев, и пламя её свечи заметалось из стороны в сторону. — Зачем ты сюда явился?
— Ну как зачем — соскучился, решил побыть с семьёй, открыть лекарню, роды принимать, лечить детишек.
— Паяц! — Таисса смерила его презрительным взглядом. — Думаешь, я не поняла сразу? То, что отец написал эту глупую бумагу — ничего не значит. Тебе не стать багрянородным. Да, ты будешь сидеть в Совете, но ты так останешься никем — бастардом и шутом, кем ты и был раньше.