— Хм.
— Эта свинья всё-таки будет сидеть в Совете? — прошипела за его спиной Милена. — Помилуйте, Боги! Ты же не серьёзно?
— А ты думаешь, что он прискакал сюда так быстро, чтобы развеять прах отца над Грозовой горой? Скажи спасибо тёте Эверинн, — усмехнулась Таисса, — и как ты только узнал?
— Птичка насвистела, — ответил Альберт задумчиво, разглядывая недовольные лица родни.
Драгояр сжимал рукоять баритты, лицо Себастьяна было непроницаемо-серьёзным, Истефан смотрел с осуждением, а Гасьярд напряжённо. Грегор прятался за спинами, и только Тибор, который уже основательно приложился к поминальным кубкам, был красный, довольный и улыбался.
Альберт указал ему глазами на то место, где оставил Цинту, и, приобняв Таиссу и Милену за талию, прошептал:
— Дамы, я не прощаюсь.
Он выбрался из прямоугольника кровавого света, встал за колонну и дождался, пока Тибор протиснется сквозь толпу. Тому мешал большой живот, да и выпитое вино тоже, и он, пока шёл, оттоптал не одну пару ног.
— Берт! Мальчик мой, — он приобнял Альберта, окатив его винным духом, и прошептал, — я рад тебя видеть!
— Да и уж я, как рад, поверь! — усмехнулся князь. — Скажи, о чём толкуют Таисса и Милена, о какой ещё бумаге отца и том, что я теперь войду в Совет?
— Так ты не знаешь? А я думал, что ты потому и приехал! — Тибор погладил пышные усы.
— О чём я не знаю? — спросил Альберт, прищурившись.
— Когда Себастьян искал завещание, чтобы ступить в права и стать верховным джартом, то нашли последнее волеизъявление Салавара, в котором он признал тебя, как своего сына, наследника права, айяарра и прямого потомка дома Драго, и включил тебя в Совет. Правда, из имущества оставил только охотничий домик у озера, ну и что-то там… по мелочи. Мы удивились все, конечно, помня, как он… относился к тебе, и почему он прятал эту бумагу. Это странно. Таисса, Милена и Драгояр хотели вообще оспорить это волеизъявление и признать его недействительным, но Эверинн им не дала. Вот такие дела, вот.
Альберт потёр лоб рукой и усмехнулся.
— И правда странно… Так, значит, я теперь наследник права? Значит, я могу претендовать совершенно официально на место верховного джарта…
— Можешь… Багрянородным конечно не будешь, но займёшь такое же место, как и сын Хейды.
— …и теперь… значит, теперь я имею доступ к Книге желаний?
— Выходит, что так, — расплылся в улыбке Тибор, — приходи завтра, будет оглашение помолвки Себастьяна, и праздничный обед. Там обо всём и потолкуешь. Только оденься поприличнее, а то племянницы будут шипеть. Да и где ты поселился? Могли бы посидеть, выпить…
— Завтра? Нет уж, нет уж! Кто знает, доживу ли я до завтра. Я должен увидеть Книгу сегодня же!
— Об этом тебе лучше поговорить с Эверинн.
***
— Альберт? Что ты здесь делаешь? — удивлённо спросила тётя Эверинн.
Сев в карету, она обнаружила вальяжно расположившегося там племянника.
— Здравствуй, тётя! — ответил он, подвигаясь в угол. — Решил вот лично поздороваться с тобой. Разве ты не рада?
— Я рада. Но, зная тебя, думаю, что это не настоящая причина, — Эверинн аккуратно разложила шёлковые юбки, постучала кучеру ручкой веера и карета тронулась. — В чём дело, Альберт? Зачем ты пришёл в Храм? Ты только что сунул палку в улей и как следует покрутил ею там. Милена уже в ярости, самолично отстегала кучера, боюсь даже предположить, что будет дальше, когда мы вернёмся домой. А я наивно полагала, что упокоение моего буйного брата Салавара принесёт, наконец, мир в этот дом. Так зачем ты явился?
Тётя Эверинн терпеть не могла Салавара. Женщина одинокая, умная и скрытная, она никогда не была замужем, и даже если у неё и были любовники, она тщательно оберегала свою личную жизнь от посторонних глаз. Племянников она недолюбливала всех, кроме Себастьяна, к которому всегда относилась тепло и даже с некоторой долей заботы и нежности. Но что поделать, достоинством Себастьяна в их семье было то, что он, как милый ласковый котёнок, умел нравиться всем. К Альберту же тётя Эверинн питала странные чувства. И иногда ему казалось, что она где-то в глубине души уважает его за то, что не могла, но очень бы хотела сделать сама. За возможность поставить на место своего брата. Будучи совсем юным, Альберт не боялся противостоять Салавару и стоически сносил все наказания, положенные ему за дерзость и плохое поведение. А на наказания Салавар Драго был не скуп.
Альберт выглянул в окно и произнёс, разглядывая толпу:
— А я-то предполагал, что это именно ты написала письмо, в котором приглашала меня приехать.
— Я? Приглашала тебя приехать? Боги милосердные! — удивлённо воскликнула тётя. — Да будь моя воля, я бы щедро заплатила, чтобы ты и дальше сидел в своей Скандре или… где ты ещё там обретался! Я надеялась хоть какое-то время пожить в тишине и покое!
— Если это так, то позволь спросить, а зачем ты отстояла волеизъявление отца, которое все хотели признать недействительным? Тибор сказал, что это сделала ты. Зачем? Не будь его, я бы и дальше… обретался в Скандре или где там ещё, на твой взгляд, мне самое место, потому что здесь мне было бы нечего ловить.
— Я догадывалась, что ты всё равно вернёшься, как только узнаешь. Такие вести расходятся быстро. А насчёт волеизъявления… тут несколько причин… Но, пожалуй, я не буду озвучивать их все, в этом нет смысла…
Тётя Эверинн распахнула чёрный веер и принялась неспешно обмахиваться, глядя в окно на олеандровые заросли вдоль дороги. Альберт молчал, а она, подумав немного, добавила:
— То, как обращался с тобой Салавар… Ты заслужил это право, Альберт, я так считаю. Пусть это будет дань справедливости. И уж теперь только от тебя зависит, как ты им распорядишься. Снова выставишь себя на посмешище или сделаешь что-то стоящее. Теперь, когда твоего отца нет, считай, что ты старший, никто не смотрит на тебя сверху, никто тебе ничего не скажет. И теперь только ты отвечаешь за свои поступки. А с моей стороны это было, скорее… эмоциональное решение. Так не заставляй меня пожалеть об этом…
Она перевела на него взгляд, и в её серых глазах отразилась странная усталость и грусть.
— …Есть ещё кое-что, — она сложила веер, и голос её был серьёзным, — на днях будет Совет. И, как я думаю, право Себастьяна на место верховного джарта будет оспорено. Его точно не поддержат Драгояр и Милена, и, скорее всего, назначат поединок силы. И я хотела сделать тебе предложение, Альберт.
— И какое же? — спросил Альберт прищурившись.
— Поддержи Себастьяна. Из него получится хороший глава прайда. Этому дому не нужна новая война, этому дому нужен спокойный и мудрый правитель. Последние годы правления моего брата, да пребудет он в светлых садах, превратили нашу жизнь в хаос, — произнесла Эверинн расстроенным голосом. — Нас не поддерживает ни один прайд, мы испортили отношения со всеми, включая Ашуман. Самое время начать созидание, пока нас окончательно не разодрали в клочья, как несчастных лаарцев. И я думаю, Себастьян справится с этим.
— А что я получу взамен?
— Ты же знаешь, отец не оставил тебе имущества, кроме охотничьего домика. А я казначей прайда, я могу отстоять твоё право на приличную долю. Останешься здесь, в Эддаре, будешь жить, как захочешь.
Альберт задумался. Предложение было интересным, и слову тёти Эверинн можно было верить. Пожалуй, даже, это единственное слово, которому вообще можно было верить в их семье.
— Я не буду ничего тебе обещать. Но… я подумаю над этим, — ответил он серьёзно, а затем спросил, беря шляпу и принявшись крутить на ней пряжку, — я ведь теперь могу увидеть Книгу?
— Можешь.
— Я хотел бы её увидеть. Сегодня.
Тётя Эверинн усмехнулась и хлопнула веером по руке.
— Ты хочешь пойти и попросить Всевидящего сделать тебя верховным джартом? Альберт, неужели ты настолько глуп? Знаешь, сколько силы нужно, чтобы такое желание исполнилось? Ты слаб, а Книга всё понимает по-своему, и исполнит твоё желание, сделав тебя, к примеру, верховным джартом на карнавальном шествии. Это нетрудно, поверь мне, и желание твоё формально будет исполнено, только вот разве тебе нужно именно это? Ты хоть знаешь, как правильно обращаться с книгой?
— Тётя, ну почему ты думаешь, что я хочу сделать именно это? Может, я карету новую попросить хочу или лошадь? — усмехнулся Альберт.
Эверинн указала пальцем на шляпу.
— Ты рос у меня на глазах, а я очень наблюдательна. И каждый раз, совершая что-нибудь грандиозно-глупое, ты вот так же мусолил в руках шляпу. Подумай над моим предложением насчёт Себастьяна и забудь о Книге… Хотя бы на время.
— Я всё-таки хочу её увидеть, обещаю, место верховного джарта просить не стану, — Альберт отложил шляпу, — я просто столько лет мечтал об этом, хочу проверить, как это работает. Попрошу что-то мелкое.
Эверинн смерила его взглядом, вздохнула и постучала в стенку кареты ручкой веера. Кучер остановился.
— Езжай в Цитадель!
***
В башне было тихо и спокойно. Эверинн осталась снаружи, и когда за Альбертом закрылись дверь, тишина навалилась внезапно, точно весь мир остался за её резными створками. А может, так оно и было.
Пахло сандалом, чабрецом и полынью. Сквозь решётки в полу откуда-то снизу поднимался тёплый воздух — служители следили за тем, чтобы сырость или мыши не испортили драгоценную книгу. Шторы на окнах были задёрнуты, и в полумраке лишь одно окно вверху давало немного света, он падал как раз на постамент, на котором лежала Книга.
Книга желаний. Священная Книга прайда Стрижей и их Источник.
Альберт постоял некоторое время, вдыхая ароматный воздух и тишину, пытаясь отрешиться от посторонних мыслей. Надо сосредоточиться на самом главном, на том, чего желаешь больше всего, и Книга тебя услышит.
Он опустился коленом на маленькую подставку, обитую красным бархатом, и положил руки на края постамента. Книга закрыта и открывается она сама, когда услышит твоё желание, иначе открыть её нельзя. До неё даже дотронуться нельзя, если ты не джарт.
Как просить тебя, Великая Книга?
Никто не учил его этому. Отец в своё время не воспитывал его, как багрянородного, не водил сюда, не рассказывал, как достигать чистоты помыслов, как сосредотачиваться, и вообще, что можно, а чего нельзя просить у книги. И как просить.
Но Альберт всё решал быстро, он не собирался стоять тут часами и испытывать священный трепет.
Поэтому, не раздумывая, сложил руки, переплетя пальцы, как для молитвы, и мысленно произнёс:
«Великая Книга, я не знаю, как тебя просить, поэтому попрошу, как есть. Сделай так, чтобы я победил в поединке силы, чтобы я стал верховным джартом прайда Стрижей и главой дома Драго. А взамен возьми мою силу».
Как говорил Хранитель на занятиях с детьми Салавара, нужно ещё представить себе то, чего просишь — ярко, в картинках, в образах, пропустить перед мысленным взором, чтобы картинки ожили и легли на страницы книги. Альберт подслушивал это, взбираясь на толстую ветку магнолии у классного окна, где проходили уроки.
Всех багрянородных дома Драго учат этому с детства, учат рисовать с закрытыми глазами, запоминать образы: птиц, листья, облака, и рисовать, снова и снова. Учат описывать каждую деталь, составлять мозаику, складывать огромные картины из мельчайших кусочков разноцветного стекла. Чтобы однажды они смогли говорить с Книгой на её языке, создавая образы желаний.
Но его этому никто не учил. Салавар Драго не считал его багрянородным, ведь его мать была просто шлюхой.
Альберт закрыл глаза, сжал пальцы и, прижавшись к ним лбом, сосредоточился. Он представил себя, идущего в алом плаще по открытой галерее к тронному залу, пол усыпан лепестками красных роз и над балюстрадой торжественно горят факелы. Слуги в белом склоняются перед ним, а впереди, там, где обычно стоит Красный трон, братья и сёстры — лица напряжённые, но они смирились. И Хранитель протягивает ему корону с рубином в центре и чашу вина…
Альберт никогда не видел, как проходит обряд Посвящения в верховные джарты, но такой расклад его бы устроил.
Он так сильно хотел этого, стискивая пальцы, что ногти впились в кожу, и алая капля крови стекла по ладони и упала на обложку Книги….
И картинка перед глазами ожила, формируясь в образ: заплясал огонь факелов, над жаровнями курился ароматный дым, зашевелились слуги, перешёптываясь и склоняясь, послышался стук каблуков по лестнице, а затем его поглотил рыжий ковёр, ветер донёс запахи: терпкий — можжевелового масла, которое капали на горячие камни, и приторный — розовых лепестков под ногами…
Только вот плащ на нём был не алый, а чёрный, как обычно, и занеся ногу над первой ступенькой лестницы, он не смог шагнуть дальше. Картинка стала гаснуть, размываясь и удаляясь. Он отчаянно цеплялся за неё мыслями, едва слышно шепча слова, но так и не смог удержать образ, а перед глазами вдруг появилось лицо Риты и рука с арбалетом, в то мгновенье, когда он впервые её увидел. Этот образ проступил так отчётливо, словно он стоял прямо посреди леса. А затем страшная гроза, волосы Риты, по которым стекали струи дождя, глаза её синие, как небо, что смотрели на него, когда под ними ревел поток… Её улыбка, смех, поворот головы, поводья, накрученные на кисть в зелёной перчатке. Он почувствовал запах леса и дождя, прелой листвы и жареного мяса, которое разносили на празднике вина. Услышал снова её смех, весёлую дзуну, песню и увидел сумасшедший танец в чане с виноградом, свои руки на её талии, её руку в его руке, краткий поцелуй, что ему достался, и радугу во все небо.
Все это вспыхнуло молнией так ярко, что ослепило его, заставило забыть обо всём, оставив в голове только одно желание — увидеть её снова.
Книга распахнулась, веером зашелестели страницы, Альберт открыл глаза и увидел те же картинки, что сейчас вспыхивали в его голове на страницах книги. Сменяя одна другую, переворачивая листы, они проносились перед его глазами, и последней была галерея, ведущая в тронный зал, которую он представлял перед этим, и слуги в белом, и факелы, и она в конце этого коридора, а он безуспешно пытается сделать шаг…
— Не-ет! Нет! — он вскочил в сердцах, ударив с силой по краю постамента. — Нет! Я не этого хотел!
Но книга, взметнув напоследок со страниц облачко золотой пыли, захлопнулась, а в пылинках на фоне острого луча света, падающего из верхнего окна, на мгновенье чётко проступило улыбающееся лицо Риты. А потом вспыхнуло и распалось, и ему даже показалось, что он услышала где-то вдалеке её звонкий смех.
Альберт схватил подставку для ног, в ярости метнул её в стену, и она разлетелась в щепки. Вбежали служки и бросились к книге, а он, сыпля ругательствами, развернулся и торопливо бросился прочь из башни.
Проклятая Книга! Кто бы мог подумать, что поступит с ним так! Что она вытащит из него то, в чём он и сам боялся себе признаться!
В том, что всю дорогу сюда, в Эддар, его сердце глодала странная грусть от того, что он не знает где искать эту девушку с арбалетом. Что после того, как улеглась первая злость на её обман, его охватило отчаянье, ведь он хотел её найти, но не знал где искать. Он не мог ничего сделать, и не мог вырвать из сердца эту маленькую саднящую занозу. И боялся признаться в том, что очень хочет увидеть её снова, во что бы то ни стало увидеть её улыбку, эти удивительные синие глаза и услышать её смех.
Но Книга услышала его…
***
— И что, это, интересно, ты делаешь? — спросил Цинта, входя с ворохом одежды и глядя на стол, уставленный бутылками.
— Крестиком вот вышиваю, — хмуро ответил Альберт, — сам-то как думаешь?
— И по какому поводу это… вышивание? — Цинта аккуратно сложил одежду на кресло и принялся убирать со стола пустые бутылки.
Князь показался ему молчаливым и мрачным. Уже стемнело, и комнату освещала только одна свеча на столе, на которую он смотрел неотрывно, словно хотел что-то разглядеть в её неровном пламени.
— Считай, что это поминки, — буркнул Альберт и добавил, оборачиваясь, — ну и ещё, Цинта, кажется, я сделал одну неимоверную глупость.
— Только одну? А я как-то даже и не удивлён, мой князь.
— Вот как? И почему же?
— Вернее, я удивлён, — ответил Цинта, зажигая ещё свечей, — но не тому, что ты сделал глупость, а тому, что ты в этом вдруг признался. И судя по твоему мрачному виду, ты не иначе опять спалил чей-нибудь дом.