Ему нужно забыть её.
Забыть обязательно.
Во что бы то ни стало.
И он забудет её…
Забудет…
Уже забыл.
Иначе ему не победить.
И даже если вся эта борзая свора родни набросится на него сейчас, он будет молчать и отшучиваться ничего не значащими фразами. Он сделает вид, что его интересуют только деньги — бросит им эту кость, и пусть думают, как его купить. Он не станет драться с Драгояром, хотя можно было бы пройтись по его самодовольной роже, и даже не станет называть его идиотом. Он не будет говорить гадостей о красоте Милены и тщеславии Таиссы, он сядет, как обычно, в конце стола, чтобы не привлекать внимания. И, пожалуй, ему стоит присмотреться к Себастьяну, если уж он решит принять предложение тёти Эверинн.
— Почему ты опять оделся в чёрное? — спросил Цинта.
— Это? Дань уважения моему отцу.
— Что? Я не ослышался? — слуга покосился на Альберта.
— Он заставлял меня надевать чёрное, чтобы я не считал себя равным моим братьям и сёстрам, — ответил князь задумчиво, — с тех пор привычка ходить в чёрном так и осталась.
— А я-то думал, что ты просто хочешь выглядеть зловеще.
— Если тебя это утешит, то да, я хочу выглядеть зловеще, совсем как настоящий стриж, — усмехнулся Альберт. — Приехали!
Большой дворец впечатлял обилием красок: розовый, бежевый, терракота и жёлтый. Изящные восьмиугольные башни по углам, внутри выложено мозаикой роскошное патио, в центре которого находился сад с маленьким прудом. По периметру внутреннего двора — длинные галереи арок, лежащих на плечах витых колонн, и над ними фризы, украшенные пеной каменных кружев. Над центральной башней остроконечный шпиль, а в центре башни огромная чёрная птица из обсидиана — стриж, символ прайда.
— Ухт! Красотища! — восхищённо пробормотал Цинта.
— Ты ещё внутри не был! Хотя тебя в церемониальный зал не пустят, но я знаю, где можно пробраться, чтобы всё посмотреть. Идём.
Оставив Цинту наблюдать за церемонией с верхней галереи, Альберт спустился вниз, где уже собрались гости. Церемонию решили проводить в Мозаичном зале, и по лестнице, ведущей к нему, уже спешили с подносами слуги, горели факелы, игристое вино стояло на столах. Альберт рассматривал толпу, узнавая знакомые лица: эддарские вельможи и их жёны, послы, главы богатых купеческих домов и даже один из аладиров Ирдионского Ордена. Церемония обещала быть пышной.
Альберт выпил немного вина и отставил бокал. Сегодня ему понадобится трезвая голова. Среди гостей он заметил Хранителя, пожалуй, ему стоит с ним потолковать, пока не началась церемония.
— Здравствуй, Берт! — услышал он голос позади себя, обернулся и увидел Тибора.
Тот уже как следует приложился к игристому вину, лицо его стало красным и довольным. Белый атласный фрак и крахмальная рубашка обтягивали его большой живот, алому кушаку вторила алая бабочка на шее и платок в красный горох, торчавший из кармана, а довершали образ туфли с бантами — Тибор был похож на павлина.
— Дядя, ты вырядился так, словно это твоя помолвка, — усмехнулся Альберт.
Тибор подмигнул ему и, засунув руки в карманы, произнёс:
— Зато ты, как вроде перепутал помолвку с поминками кахоле. А я вот хочу понравиться невесте Себастьяна, — Тибор расправил кружевные манжеты, — слышал, она красавица!
— Послушай, а я вот всё хотел спросить, с чего такая спешка с этой помолвкой, пока ещё даже траур не закончился…
— Салавар так хотел. Знаешь, когда он приехал из Скандры, куда ездил сватать невесту Себастьяну, он сам не свой был. Сказал, что сама Богиня Айфур дала ему знак и послала эту девушку, и он так торопился с этой свадьбой! Но, видишь, как всё получилось, — Тибор развёл руками, — так что это всё его воля.
— Богиня Айфур? Прайд Лучницы? И как Салавару это удалось? Мы же вроде с ними не… в очень хороших отношениях? — удивился Альберт.
— Хех, ещё бы! Салавар, помню, сватался к дочери Айрена Айфура, да только его строптивая доченька Регина в ночь перед помолвкой сбежала с кахоле. Скандал был страшный. Салавар проклял Айрена, а тот его, и они даже вроде подрались и кто-то сломал кому-то нос. Но я это так, со слов Гасьярда знаю. Гас там был, и всё видел.
— И теперь мы что, вдруг снова стали друзьями?
— Не-ет! Какие там друзья — Айрен злопамятный старый пень! Гас говорит, что невеста Себастьяна и есть дочь Регины Айфур. И она ни сном ни духом про деда своего, Айрена.
— Её мать, Регина Айфур, это та, на которой хотел жениться Салавар?
— Она самая. Он был влюблён в неё по уши, как мальчишка! Но Айфурам трудно угодить. Они все, знаешь ли… утончённые! Стихи, музыка, ветер! А Салавар простой, как медная лея — был напорист, как бык, и упрям, как баран, хотел взять девушку с наскока. Обаянием! — Тибор перехватил хрустальный бокал с вином и выпил половину. — Куда там! Обаянием! Она Салавара терпеть не могла. Но Айрен был настойчив и дочку не слушал. А она махнула хвостом и сбежала. Только её и видели. Наплевала на мнение отца и на его проклятья — они, знаешь ли, все своевольные, эти Айфуры! Айрену вообще не повезло с дочками — старшая Ладдерис подалась в монашки, средняя сбежала с кахоле, и младшая тоже грозилась сбежать с кахоле — так что пришлось Айрену самому выдать её замуж за таласского князя. И поделом старому пню!
Церемониймейстер открыл двери и расположился справа от входа с большим гонгом на подставке, объявил помолвку Иррис Айфур и Себастьяна Драго, зал пошумел и затих. Представление началось.
— Гасьярд Драго из дома Драго! — провозгласил церемониймейстер.
Альберт задумчиво потёр переносицу.
Вот, значит, в чём дело! Отец готовил Себастьяна в верховные джарты, дом Айфур — сила ветра, что же умный ход. И если Себастьян совершит обряд, он станет сильнее…
Гораздо сильнее.
Пожалуй, стоит всерьёз рассмотреть предложение тёти Эверинн.
— Альберт Драго из дома Драго! — услышал он своё имя и удар гонга.
Вызывают его?
Ах да, он же теперь полноценный член семьи, его представляют вместе со всеми.
И это было слышать странно, но… приятно.
Альберт шагнул вперёд, и стал подниматься по лестнице. Пять ступеней, галерея… Стук каблуков заглушил рыжий ковёр, и в ноздри ударил запах можжевелового масла… розовые лепестки разлетались в стороны от его шагов… шептались слуги, кланяясь, трепетали факелы… с бокалом вина стоял разливающий.
Он замедлил шаг, словно во сне.
Всё это уже было с ним, кажется. Вот только когда?
Но прежде, чем Альберт достиг середины короткой галереи, он все понял.
Книга желаний.
Он оторвал взгляд от рыжего ковра, устремляя его в конец галереи, туда, где среди корзин роз, белых и красных, была сооружена торжественная арка, украшенная гирляндами цветов.
И он уже знал, что именно там увидит.
Она стояла рядом с Себастьяном.
Стройная фигурка в карминно-красном платье, волосы убраны в высокую причёску, на шее алеет рубин.
Альберт почувствовал, как ноги ступают во что-то зыбкое, словно в вату, а глаза… глаза были прикованы к ней, как к маяку в штормовом море.
Он узнал бы её из сотни. Из тысячи тысяч. Иррис Айфур — Рита Миора. Эта была она. Девушка из разбитой кареты, та, которой он дважды спасал жизнь.
Книга исполнила его желание.
Он подошёл к ним на негнущихся ногах, поклонился Себастьяну и посмотрел на… Иррис.
Иррис… Иррис… Какое волшебное имя…
Он видел, как пульсирует кровь у неё под кожей, как на фоне красного шёлка стремительно бледнеет её лицо, как вздымается грудь и ноздри судорожно ловят воздух.
А синие глаза становятся почти чёрными от застывшего в них ужаса.
Альберт вглядывался в её лицо исступлённо, жадно, понимая только сейчас, как сильно он хотел увидеть её снова, пытаясь запомнить каждую черту, охватить её всю и удержать этот образ в памяти. Кажется, она была до невозможности красива в этом красном шёлке…
Ему показалось или в воздухе пахнуло грозой?
Он опустился коленом на подножку, обитую бархатом, и она протянула руку для поцелуя.
Её рука с изящными длинными пальцами была ледяной.
Голова вдруг опустела, звуки ушли куда-то, а от прикосновения к её ладони сердце забилось радостно и гулко, и в нём закипела кровь, как если бы он разом выпил всё то вино, что разливали слуги внизу.
И его с головой накрыло странное желание — взять её руки, приложить к своим щекам, которые сейчас пылали от затопившего их жара, и прижаться к ним губами.
Я бы согрел твои руки… если бы ты позволила…
Альберт наклонился, сжал на мгновенье её пальцы, словно в приветствии…
…и поцелуй получился слишком горячим для простого проявления вежливости.
Ледяная рука дрогнула и выскользнула из его ладони.
— Поздравляю… с помолвкой, Себастьян, — хрипло произнёс Альберт и отступил назад, ощущая ноздрями, как из груди готов вырваться огонь, — и тебя… Иррис Айфур с… прекрасным выбором.
Он сделал ещё два шага назад и встал слева, рядом с Тибором.
Ему показалось или пол дрогнул едва заметно? Или это его качает собственная ярость, отчаянье и злость?
Лучше бы на него сейчас рухнул этот сводчатый потолок…
Лучше бы ему никогда не приезжать в Эддар…
Лучше бы никогда не встречать Иррис Айфур…
Она — невеста Себастьяна!
И мысль эта была невыносимой настолько, что почти парализовала его.
Он стоял, замерев, вытянувшись, как на плацу, оглушённый этой встречей, и смотрел, как движется мимо вереница фигур, мужчины кланяются, а дамы приседают в реверансах, руки целовать позволялось только членам семьи. Альберт смотрел на застывшую фарфоровой статуэткой фигуру Иррис, на её неподвижное лицо, бледное и усталое, и не мог отвести глаз.
Посмотри на меня… Посмотри…
Но она смотрела только перед собой.
А церемония всё шла и шла, и Альберт вдруг вспомнил строчки из её стихотворения:
…И время замерло,
И времени не стало,
И как из раны кровь,
Оно кровоточит…
И внезапно понял весь смысл, заложенный в них. Пытка ожидания.
А чего ему ждать теперь?
Всё раскололось на части.
Он смотрел на эту бессмысленную толпу невидящим взглядом и понимал только, что будь его воля, он бы сжёг тут всё дотла, лишь бы не чувствовать себя вот так, будто с него только что содрали кожу. Но, увы, на холмах, где стоит Большой дворец, нельзя ничего сжечь ещё с тех времён, когда его отец спалил дотла старый замок. Гасьярд позаботился о том, чтобы такого больше не повторилось.
— А она и правда красотка, — прошептал Тибор, толкнув его локтем, — эй, Берт, ты пьян что ли?
— Нет, дядя, я не пьян, — ответил он тихо, — и даже больше. Я, кажется, никогда ещё не был настолько трезвым.
Альберт смотрел сквозь галерею, туда, где над кедрами и оливковыми деревьями виднелся холм с развалинами старого замка. Своими красными закопчёнными стенами он издалека напоминал внезапно окаменевший костёр, где языки пламени стали воздетыми к небу руинами стен. Говорили, что отец сжёг его дотла, когда узнал, что Алиссандра — его первая жена — ему изменила…
И, кажется, впервые в жизни он понял, что именно владело отцом в тот момент, потому что сейчас он стоял и чувствовал, как в нём, рождённая яростью и разочарованием, поднимается волна совершенно необъяснимой силы.
Когда гневается морской бог, он движет подземными горами, и тогда в сердце моря рождается огромная волна. Она встаёт посреди водной глади и бесшумно катится к земле, чудовищная, неумолимая, скрывающая в себе всю ярость его гнева. Она выше любого самого высокого кедра, и сильнее всего, что есть в этом мире, и когда она приходит в бухту, то со страшной силой обрушивается на Эддар, сметая всё на своём пути…
И Альберт видел её однажды, будучи совсем маленьким. Она катилась легко, скользила изумрудным гребнем по водному зеркалу бухты, лёгкая, словно складка сизого шёлка на платье…
Она вскипела у берега каймой белой пены, встав на дыбы, как взбесившийся конь, и ударила грудью в берег. Подняла корабли, словно сухие листья, швырнула их, разбив вдребезги с такой силой, что их мачты находили потом у самого подножия холмов. Смела снасти, пирсы и портовые постройки, превратив бревенчатые здания в щепу, а потом откатилась, обнажив дно до самого мыса, и вернулась, снова ударив с ещё большей яростью… И ещё раз… И ещё…
Именно поэтому Эддар построен на холмах…
Альберт вспомнил это, потому что у него внутри сейчас рождалась именно такая волна. Откуда она взялась, он не знал, но она нарастала в нём, заполняя всё внутри, и ему казалось, что он силой мысли может сейчас залить огнём и Большой дворец, и парк вокруг, и весь город, и даже бухту, если понадобится. И желание сделать это становилось невыносимым…
На галерее остались только родственники.
Гасьярд скрепил руки Себастьяна и Иррис алым шёлком, поднёс к ладоням свечу в золотом подсвечнике, водил ножом, а Альберт смотрел на бледное лицо Иррис и понимал, что если сейчас эта волна, которая родилась в нём, вырвется наружу, то она уничтожит всё вокруг.
А она вырвется. И колдовство дяди Гаса защищающее Большой дворец, её не остановит.
Он ощущал, как ноздри трепещут, ловя идущее из лёгких пламя, как оно жжёт изнутри глазные яблоки, а в кончиках пальцев пульсирует кровь, он моргнул судорожно, но это не помогало, и казалось, что у него сейчас из глаз потекут слёзы, полные огня.
И он убьёт их всех…
— Теперь вы жених и невеста, — произнёс Гасьярд, — Себастьян, можешь поцеловать Иррис.
Альберт не хотел на это смотреть, но не смог себя остановить. Он оторвал взгляд от руин красного замка и перевёл его на Иррис, и именно в этот момент она посмотрела на него.
И столько было в этом взгляде мольбы, отчаянья и страха, что его будто в ледяную воду макнули.
Да что же он делает? Он же и правда убьёт их всех!
Он видел, как рука Себастьяна ложится ей на талию, а другая касается её плеча, как тот наклоняется к её губам, и смотреть на это было невыносимо, и невозможно было оторвать взгляд…
Грозовая гора…
Грозовая гора спит уже почти сто лет. Когда-то она изрыгала камни, пепел и пламя, изливаясь в море огненными потоками лавы и удлиняя линию южного побережья. Когда-то, когда прайд Стрижей был силён, он питал её, и гора взамен щедро делилась своей силой. Но глупые поступки, междоусобицы и распри превратили некогда сильную семью Драго в сборище интриганов и пьяниц, живущих на остатках прошлой силы. Семья Драго давно уже не чтила Уану, и Грозовая гора уснула…
Губы Себастьяна коснулись губ Иррис, и Альберт закрыл глаза, представляя перед собой Грозовую гору, её изрытые застывшими потоками лавы склоны, вершину, спрятанную в шапку облаков, и подножье, где за сто лет крестьяне успели разбить виноградники. Он представил её так ярко, будто сам стоял на краю, чувствуя ветер на своём лице, и, глубоко вдохнув, он мысленно швырнул в её жерло всю свою ярость и боль.
Звук похожий на раскат грома прокатился над дворцом, пол галереи задрожал, и сразу запахло дымом — это упала жаровня, и горячие камни раскатились по ковру, оставляя на нём тёмные подпалины.
— О, Боги! — воскликнул кто-то.
— Иррис? Иррис? Что с тобой?
— Гром?
— Нет… это же…
— Грозовая гора! Грозовая гора проснулась!
— Это хороший знак! Боги благословили этот союз!
— Невеста потеряла сознание! Дайте воды!
***
В какой момент она узнала его?
Ещё там, на середине галереи, когда он поднял голову. Его походка, уверенная и размашистая, показалась ей знакомой, а потом она узнала и этот взгляд, обжигающий и пронзительный, и пол ушёл из-под ног. И если бы не подставка под правым локтем, на которой стояла корзина роз, Иррис бы, наверное, осела на пол.
Сердце рухнуло куда-то вниз, а горло сжал обруч ужаса, не давая дышать, и только одна мысль билась в голове пойманной птицей…