— Нет, не спалил. Хотя… было такое желание. Похоже, я теряю хватку! — Альберт посмотрел на слугу и воскликнул. — И как я сразу не понял! Моя тётка, та ещё лиса, знала ведь, что у меня ничего не получится с Книгой…
— Ты что, уже видел Книгу?
— А где, думаешь, я был всё это время?
— Наш пострел везде поспел! — воскликнул Цинта. — Так у тебя ничего не получилось?
— Получилось, но не совсем то, что я просил.
— Ну что-то же получилось! Ты же в первый раз просил Книгу?
— В первый-то в первый, но тут что-то не так. Не всё так просто, видимо. Мне нужно поговорить с Хранителем насчёт Книги и всего этого…
— А что книга попросила у тебя взамен?
— Взамен?
— Да, ну что-то же ты ей отдал? Ты сам мне говорил, что нужно что-то отдать.
— А ничего не попросила.
— Разве так должно быть?
— Ты прав, — задумчиво ответил Альберт, — так не должно быть. Книга берёт взамен твою силу за исполнение желания. Как я об этом не подумал? Но, знаешь, я был так зол, что мне это в голову не пришло, да и Книга сразу закрылась. Так что да, точно, она ничего не попросила.
— Это ведь странно, да?
— Странно. Может, я что-то неправильно сделал? Может, все и не исполнится, и я могу попробовать ещё раз? — он даже улыбнулся.
— Ты как будто рад?
— Я? Да, я рад. Вернее, нет, я не рад, и я рад, и…
— Ты что-то путанное говоришь, мой князь, чему ты рад? — недоумённо спросил Цинта. — Тому, что твоё желание победить и стать верховным джартом не исполнится?
— Нет, просто это было не совсем то желание, которое должно исполниться, и я рад, что могу попробовать ещё раз, но я не рад тому, что не исполнится то, что я видел в Книге.
— Что-то ты ещё более путаное говоришь… А что ты в ней такое увидел?
— Да так, кое-что, чего не должен был… Ты принёс мою одежду? Завтра оглашение помолвки и торжественный обед, и я приглашён как полноценный член семьи, понимаешь? Мне полагается не выглядеть свиньёй и вести себя прилично.
— Ухт! Значит, ограничишься только послеобеденным мордобоем?
— Своими подозрениями ты опошляешь предстоящую семейную идиллию, — усмехнулся Альберт. — Нет, в этот раз я буду молчаливым, грустным и незаметным, совсем, как призрак. А призраки на званых обедах прячутся за шторами и наблюдают, а не бьют морды, как ты понимаешь.
— То есть ты будешь шастать по замку и тихо пугать обитателей? — невозмутимо спросил Цинта.
— Нет, Цинта. В этот раз я буду слушать. Я подозреваю, что там и без меня будет, кому поупражняться в остроумии. Затевается большая игра, тётя Эверинн попросила меня занять сторону Себастьяна, и даже обещала мне за это приличный куш, так что мне бы хотелось посмотреть на расклад сил за этим столом. Потому что, сдаётся мне, это не последнее предложение со стороны моей родни, и если уж я не стану верховным джартом, а такое возможно, то нужно хотя бы получить от этой драки кусок пожирнее.
— Это мудро, мой князь, вот если бы ты и вправду так сделал…
— Ну, а что, по-твоему, ещё я забыл на этом празднике лицемерия? Помолвки и званые обеды в кругу семьи — это вот точно не моё. Так что я буду пить, молчать и наблюдать.
— А что, и в самом деле, возьми деньги — купишь хороший дом с садом, женишься, заведёшь детишек, зачем тебе место главы Дома? Да у меня кровь в жилах стынет только от одного взгляда на твою родню. А ты хочешь ими править! Я бы взял деньги, — мечтательно произнёс Цинта, — можно лекарню открыть или аптеку…
— Детишек? — усмехнулся Альберт как-то зло, и его руки, лежащие на столе, непроизвольно сжались в кулаки. — Чтобы они стали детьми бастарда-неудачника и внуками шлюхи? Знаешь, Цинта, мои дети не должны чувствовать того, что чувствовал я, когда сидел за столом последним, рядом с собаками Салавара. Знаешь ли ты, что отец всякий раз указывал мне на моё место перед обеденной молитвой? А мои братья и сёстры называли меня выродком? И когда я давал им сдачи, отец сёк меня собственноручно кнутом, говоря о том, что они правы, что я и в самом деле выродок. И когда все шли в классные комнаты, чтобы учиться, я шёл на конюшню дрессировать лошадей, потому что науки не для таких как я…
Он разжал кулак и взял кубок, заглянув на дно — там осталось ещё немного вина.
— …Я жил в крыле для слуг, и каждый раз, когда Салавар меня бил, а делал он это часто, он говорил, что лучше бы утопил меня, как щенка, ещё в детстве, и каждый раз вспоминал мою мать разными словами, будто это её он хотел убить во мне, — он покачал головой и добавил как-то горько, — а вот теперь его нет… Уже почти месяц прошёл… Даже прах его давно развеян на Грозовой горе… Я это понимаю умом и, наверное, я должен простить его, а я не могу! Сердцем простить не могу… Мне всё кажется, что он вот-вот войдёт в дверь и скажет: «Что, явился, наконец, мелкий поганец!». Так что, надеюсь, он слышит меня сейчас в светлых садах Миеле!
Альберт залпом допил из кубка, аккуратно поставил его в центр стола, сняв нагар со свечи прямо пальцами, и произнёс совсем тихо:
— Дети должны гордиться отцом, а не презирать его. И я хочу, чтобы они мной гордились, а для этого я должен сделать так, чтобы им было чем гордиться, и чтобы ни одна собака в этом городе не могла сказать, что их отец — выродок. А место верховного джарта всё исправит. Так что, если я и возьму отступные от моей родни, то это будет только если уж совсем начну проигрывать. А пока мои шансы на победу… неопределённые.
Цинта молча убрал бутылку с вином и кубок.
— Думаю, хватит тебе уже пить, мой князь. И жалеть себя тоже.
Альберт помолчал, а потом добавил, глядя куда-то в тёмный проём окна:
— Знаешь, есть ведь ещё один волнующий меня вопрос — кто прислал мне то письмо? Я был уверен, что это тётя Эверинн. Но оказалось, что это не она. И это точно не Милена и не Таисса, тогда кто? Понимаешь, есть кто-то, кто втравил меня в эту игру, и кто знал про волеизъявление отца. Хотя, может, тётя мне просто соврала и всё-таки это она прислала письмо? Она та ещё лиса и может вести двойную игру.
— А письмо было подписано? — Цинта поставил на огонь чайник и достал чашки.
— Да. Там было написано «Друг».
— А у тебя разве есть друзья? Гипотте… тьфу, гипотетически?
— Гипотетически? Какие, к Дуарху, друзья, Цинта? — усмехнулся Альберт. — Ну, вот если только Мунс и Тибор, но они точно пишут, как курица лапой и не обливаются дорогими духами.
— А женщины? Разве в каждом городе за тобой не тянется их целая гирлянда?
— По-твоему, бордельные мистрессы или чьи-то жёны стали бы писать мне такие письма? Нет, Цинта, тут что-то другое. Я даже не уверен, что придумала это письмо действительно женщина. Написала, да, но придумать его мог кто угодно, кто решил втянуть меня в игру. И я бы хотел узнать это раньше, чем меня прикончит кто-то из родни.
— А они могут? — осторожно спросил слуга.
— Могут. И даже более того, они непременно попытаются это сделать, как только узнают, чью сторону я занял. Сам понимаешь, внезапная смерть бастарда, такого как я, от удара ножом где-нибудь на портовых улицах совершенно никого не удивит.
— Значит, нужно, чтобы они не знали, чью сторону ты занял…
— А вот тут ты дело говоришь. Нужно, чтобы они до последнего не знали, на чьей я стороне. Так что этот расклад сил мы и посмотрим завтра на помолвке. И это, кстати, ещё один вопрос, который не даёт мне покоя — с чего вдруг Себастьяну так пригорело жениться? Ещё только месяц траура прошёл, а он уже тут как тут со своей помолвкой!
— Видать, пригорело, — ответил Цинта, развешивая вещи.
— Вот и надо выяснить, с чего вдруг такая спешка. Так что можешь не переживать, завтра на помолвке я буду тих, как агнец, и нем, как рыба.
Глава 11. Помолвка
— Я очень волнуюсь, — прошептала Иррис, одёргивая платье, — это как-то слишком вызывающе.
— Вызывающе? Помилуйте, миледи, это же церемониальное платье, — произнесла Армана, расправляя складки на карминно-красном шёлке, — хотя вы ещё джарти Милену не видели.
— А ты уже видела?
— Нет, но не сомневайтесь, если бы можно было прийти голой — она бы пришла. Покрутитесь, я подол проверю.
Иррис покрутилась, оглядывая себя в зеркало. Голые плечи, рельефный лиф, утягивающий талию, и пышная юбка со шлейфом. На её вкус в этом платье всего было чересчур: и длины, и цвета, и обнажённости. Оно было ярким, кричащим, невольно притягивающим к себе взгляд, и от одной мысли о родственниках, и особенно о родственницах Себастьяна, которые будут её оценивать, у Иррис кожа покрывалась мурашками.
Армана занялась причёской, всеми силами успокаивая Иррис и стараясь рассказывать ей забавные истории из жизни дома Драго. Только вот чем больше Иррис узнавала родню своего жениха, тем меньше ей хотелось появляться на сегодняшнем представлении. У неё из головы до сих пор не выходила сцена с Таиссой, а если она поведёт себя так же и на церемонии?
Себастьян появился в тот самый момент, когда всё было готово. Он принёс шкатулку, поставил на столик перед Иррис и открыл. Рубиновое колье, в котором тоже всего было чересчур, лежало на бархатной подкладке. Похожее на воротник-стойку, с россыпью алых камней, оно напоминало драгоценное кружево, и впереди его венчал самый крупный рубин в виде огромной багровой капли.
Себастьян осторожно поднял колье и аккуратно застегнул на шее сзади.
Оно было тяжёлым. И в какое-то мгновенье Иррис показалось, что вместе с этим колье на её плечи легла непомерно тяжёлая ноша всего того, что ей придётся держать в себе, если её опасения насчёт семьи Драго оправдаются.
— Идём? — Себастьян протянул руку и улыбнулся.
Она встала и нервно дотронулась до огромного рубина.
— Я боюсь до безумия! — прошептала она, беря его под локоть.
Себастьян накрыл её руку своей ладонью и произнёс ободряюще:
— Ты очень красивая сегодня. Ничего не бойся! Милена и Таисса, конечно, умрут от зависти, но ты не обращай внимания на их шпильки. Я поддержу тебя.
— Спасибо! — ответила Иррис с улыбкой, вдохнула побольше воздуха, и они пошли к подъездной аллее.
— Сегодня ты переезжаешь жить в Большой дворец, твои комнаты уже готовы, — сказал Себастьян, когда они сели в карету.
— Комнаты? — улыбнулась она.
— Конечно, — он ответил ей такой же улыбкой, — спальня, библиотека, гардероб, музыкальный салон, студия — я ничего не забыл?
— О… — она смутилась, — это даже слишком много!
— Когда ты станешь моей женой, их будет ещё больше.
— Это… так… неожиданно… что ли. Я не думала об этом.
— О комнатах? Или о том, что станешь моей женой?
— Ты подтруниваешь надо мной, да?
— Я пытаюсь тебя приободрить, на тебе просто лица нет, — он внезапно сел рядом, накрыл её руку своей, а другой чуть приподнял за подбородок и произнёс тихо, — не бойся, они тебя не съедят, милая…
И его взгляд задержался у неё на губах.
Иррис почувствовала, как её лицо заливает краска. Он впервые был так близко, и его голос, бархатный и тихий с лёгкой хрипотцой, словно трогал обнажённые струны в её душе. А этот взгляд был настолько красноречивым, что у неё кровь прилила к губам, и ей показалось, что он коснулся их невидимым поцелуем. Она смутилась и отвела взгляд, а Себастьян тут же убрал руку от её лица, и, распахнув веер из алых перьев, Иррис принялась усердно им обмахиваться, пытаясь успокоить сердце.
— Тебе очень идёт этот румянец, — прошептал он, чуть наклонившись к уху.
— Если так ты пытаешься меня успокоить, то… эффект у этого совершенно обратный, — пробормотала она, не глядя на него и услышала, как Себастьян рассмеялся.
И она сама нервно рассмеялась в ответ.
— Хорошо, хорошо! Я не буду смущать тебя сейчас, моя милая Иррис, — он пересел на сиденье напротив, но продолжил её разглядывать. — Я поцелую тебя на помолвке.
От этих слов она зарделась вся, словно роза, под стать своему платью.
Они были наедине и довольно близко, и, кажется, впервые по-настоящему, с самого дня её приезда сюда. И это было очень волнительно и странно.
Она ведь была замужем за Эрхардом. И она волновалась в день помолвки, и в день свадьбы тоже. Нравился ли ей Эрхард? Пожалуй, да. Он посватался, отец спросил её согласия, и она не была против, потому что…
… а что она вообще видела в жизни? Уединённое побережье, два городка — Маленькая и Большая Мадвера, все жители знают друг о друге всё, и когда рождается мальчик или девочка, уже известно, кто на ком он женится или за кого выйдет замуж при благоприятных обстоятельствах. С Иррис было сложнее, но всё же Эрхард был очень удачной партией. Он был молод, симпатичен и богат, довольно начитан, образован и мил. И так должно было быть, поэтому она сказала «Да».
И ей, как невесте, полагалось испытывать к нему уважение и почтение, и она испытывала. Любовь в таких браках могла быть, а могло не быть… но Иррис была практичной девушкой, и несмотря на то, что сочиняла стихи, она понимала, что любовь — это что-то такое, о чём всегда пишут в книгах, но что почти не встречается в обычной жизни. Что-то мимолётное, как цветение вишнёвых садов, которое длится всего пять дней в году. Как её наставляла тётя, любовь рождается с годами, и над браком нужно работать, потому что брак — это обязанности.
О страсти она слышала лишь из разговоров горничных, но это было что-то неприличное и пошлое, о чём они всегда судачили шёпотом и нервно хихикали.
Страсти в их браке не было. Не было и любви… наверное. Потому что в браке с Эрхардом она никогда не испытывала того, что происходило с ней последнее время.
И это её пугало.
Сначала Альберт, там, на озере, и после — в деревне среди виноградников… А теперь вот Себастьян. Почему в жилах у неё закипает кровь? Почему горит лицо и внутри всё сплетается в сладкий клубок, а в голову лезут странные мысли, которых не должно быть в голове приличной женщины?
Может, это и есть любовь? Или страсть? Та, о которой так много говорит на кухне прислуга, когда думает, что её никто не слышит, а у Иррис очень хороший слух…
Ей бы хотелось узнать, что это такое.
— Ну, вот мы и приехали, — произнёс Себастьян, глядя в окно, — а теперь, милая Иррис, выше голову и ничего не бойся.
***
— Цинта, тебе никто не говорил, что ты ужасно приставучий тип? Чего ты за мной увязался? — спросил Альберт, когда они подъехали к воротам Большого дворца.
— Чутьё мне так подсказывает, — уклончиво ответил слуга.
— Опять чутьё? — усмехнулся князь. — Я же тебе обещал.
Альберт посмотрел в окно. Идеальный парк — пальмы, кипарисы и розовые клумбы, старые оливковые деревья, озеро с лебедями. Большой дворец виднелся вдали, на вершине холма, в окружении кедров и магнолий. По мощёной красным булыжником дороге двигалось несколько карет — гости собирались на приём.
Альберт смотрел на родной дом и думал о том, как же давно он не был здесь. Кажется, десять лет.
Он представил себя на месте отца в его приёмном зале в Башне Уважения, где тот любил сидеть за массивным столом из чёрного кедра, принимать посетителей и проводить советы, и подумал, что если он станет верховным джартом, то отведёт себе другую комнату для приёмов. А Башню Уважения с её мрачными коридорами, бордовыми стенами и панелями из красного дерева вообще закроет навсегда.
Если он станет верховным джартом…
Хотя, может, Цинта и прав? Может, ему и не нужно всё это? Может, поговорить с тётей Эверинн, взять отступные и уехать куда-нибудь, да вон хоть в Рокну, купить дом и жить, забыв всё это? Там его никто не знает, и можно начать жизнь с чистого листа…
Может быть…
Но даже если принять предложение тёти, ему всё равно следует быть очень осторожным. Нужно сделать так, чтобы каждый в их семье рассчитывал на него, надеясь получить в союзники. До самого последнего момента.
А для этого ему придётся всё-таки разобраться с Книгой и не сглупить в следующий раз, думая о девушке с арбалетом. Ему нужно выбросить её из головы и сосредоточиться на главном. Ведь Книгу нельзя просить каждый день, ему просто не хватит сил, а если всякий раз она будет вытаскивать из него воспоминания о Рите…