— Мне так жаль.
Когда я прикасаюсь к нему, он смотрит вниз. И когда мне кажется, что сейчас он отпрянет, переворачивает ладонь и крепко сжимает мою. Никто из нас не произносит ни слова и не отводит взгляд от наших скрепленных рук. Словно мы оба боимся нарушить это мимолетное перемирие. На несколько драгоценных минут наши проблемы перестают существовать, и мы сидим, держась за руки, и молчим.
В конце концов он снова оглядывается на дорогу.
— Мне пора.
— Его нужно подвезти, Бэйли, — говорит Спенсер, когда я поднимаюсь на ноги.
Я и сама это знаю, просто после прошлого раза боюсь предложить. Я выразительно смотрю на него, а он делает умильные, как у щенка, умоляющие глаза, отказать которым я не могу. Затем усмехается, пока я сверлю его рассерженным взглядом.
Рюкзак Уэса перекинут через плечо, и он переминается с ноги на ногу, словно не может придумать вежливый способ уйти.
— Бэйли, ну же, — не унимается Спенсер.
И я, преодолев желание тяжело вздохнуть, выталкиваю слова изо рта:
— Уэс, тебя подвезти?
Его губы вздрагивают в удивленной усмешке.
— Ты предлагаешь меня подвезти после того, как я обошелся с тобой в прошлый раз?
Отвечая, я отворачиваюсь.
— Спенсер хотел бы, чтобы я это сделала.
Спенсер улыбается мне, но его глаза полны боли.
— Спасибо, Бэй. Я знаю, тебе нелегко, но ему это нужно.
При упоминании Спенсера лицо Уэса вытягивается.
— Ты не обязана быть милой со мной ради Спенсера. Я ведь никогда не шел на это с тобой.
У меня перехватывает дыхание. Он впервые признался в своем грубом поведении вслух. Я не понимаю, что между нами произошло, и меня это бесит, но я не нахожу в себе смелости спросить его прямо.
— Слушай, ты явно опоздал на автобус. Давай я отвезу тебя, куда надо.
Он колеблется, бросает взгляд на часы, а затем к моему удивлению возвращается на дорогу и кивает.
— Да, хорошо. Спасибо.
Глава 15
Мы вновь молчим до выезда из парковки, а потом я оглядываюсь на него в ожидании указаний.
— Ой, сейчас направо. Прости. Затем через три квартала налево на Хэнсон-стрит и прямо до поворота. Я скажу, у какого здания остановить.
Мне любопытно, куда мы направляемся, но я, не задавая вопросов, включаю поворотник и еду на юг. Спустя полквартала Уэс откашливается.
— Ты говорила о том вечере. И упомянула Спенсера и меня. Что вчера было?
Я сжимаю руль с такой силой, что руки начинают дрожать. Я ведь сказала, что не хочу обсуждать эту тему. Его упорство раздражает меня, и я решаю отплатить ему той же монетой.
— Почему ты знаком со всеми в онкологическом центре?
Я знаю, что Рози тут не при чем, поскольку он упомянул, что она в него влюблена. Он сказал бы, если бы она была его девушкой. Уэс впивается в меня взглядом, и я, отказываясь отступать, вздергиваю подбородок. Посмотрим, как ему понравится, когда на него давят вопросами, на которые ему не хочется отвечать.
Следуя его указаниям, я поворачиваю на Хэнсон-стрит, и мы оказываемся среди старых многоквартирных домов. Постройки из красного кирпича никоим образом не запущены, но выглядят маленькими и не могут даже сравниться с его старым домом. Раньше Уэс жил в доме, который был еще больше и красивее моего, но около полугода назад я заметила перед ним табличку с объявлением о продаже.
Уэс говорит, где лучше припарковаться. Потом смотрит на часы на приборной панели и морщится. Когда он снова поворачивается ко мне, становится ясно, что ему не хочется просить меня об услуге, о которой он собирается попросить.
— У тебя есть время подкинуть меня до работы? Это недалеко. Мили четыре.
— Да! — выкрикивает Спенсер с заднего сиденья. — Да, Бэйли. Скажи ему «да».
Я почти забыла о присутствии Спенсера. Странно, что он так тих каждый раз, когда мы с Уэсом вместе. Обычно его невозможно заставить умолкнуть. Такое ощущение, словно в загробной жизни ему больше нечем заняться, кроме как смешить меня или вынуждать разговаривать с ним, чтобы я выглядела, как полный псих. Но стоит мне остаться с Уэсом наедине, и он открывает рот только тогда, когда боится, что я забью на его лучшего друга. Я хмурюсь в зеркало заднего вида, пытаясь понять, что он задумал. Он кивает на Уэса.
— Ладно, забей, — говорит Уэс и открывает дверцу. — Спасибо, что подвезла.
Когда он захлопывает дверцу, я понимаю, что он, наверное, видел, как я хмурилась Спенсеру, и сделал вывод, что я не хочу везти его на работу. Внутри разливается ужасное чувство.
— Иди за ним, Бэй, — требует Спенсер, отчаянно махая в сторону его удаляющейся фигуры.
Я подавляю вздох, а затем следую за Уэсом.
— Уэс, подожди! — Он разворачивается с настороженным видом, и я торопливо догоняю его. — Я вовсе не против подвезти тебя на работу. — И на ходу сочиняю: — Просто я растерялась. Так вот, где ты сейчас живешь?
Уэс поправляет рюкзак.
— Да. Мы переехали сюда полгода назад.
Я жду объяснений, но понимаю, что зря. Не буду больше ничего вытягивать из него. Он поднимается по бетонной лестнице к белой двери в дом из красного кирпича. На маленьком крыльце — тот же коврик, который лежал перед его старым домом.
Уэс пинает его, пока выуживает из кармана ключи, и откашливается.
— Ты точно не против?
Я улыбаюсь.
— Конечно, нет. Мне все равно сегодня нечем заняться. Буду рада помочь.
Отпирая замок, он еще раз бормочет слова благодарности, а затем оглядывается через плечо. Делает вдох и, толкнув дверь, делает приглашающий жест, что несколько удивляет меня. Я думала, он зайдет и захлопнет дверь перед моим носом.
Внутри я узнаю знакомую мебель, но ее стало намного меньше. Чтобы не захламлять квартиру, они сохранили только самое нужное.
Здесь некоторый беспорядок, что определенно странно — миссис Дэлани всегда была помешана на чистоте, — но не полный бардак. В раковине стоит пара тарелок, на журнальном столике раскиданы какие-то бумаги, а на полу перед телевизором лежит игровая приставка, джойстик и коробочки игр. Квартира напоминала бы холостяцкую берлогу, если бы не дорогая мебель в гостиной и фотографии в рамках над развлекательным центром.
Одна фотография заставляет мое сердце биться быстрее, и я вытягиваю шею, чтобы рассмотреть ее. На ней мы с Уэсом и Спенсером стоим на футбольном поле после домашней игры. Ребята одеты в футбольную форму, а я в наряде болельщицы. Спенсер, зажатый между мною и Уэсом, с головы до ног облит красным пуншем — товарищи по команде окатили его после того, как он забил решающий гол. Мы улыбаемся, словно жизнь абсолютно прекрасна.
— Мисси Халгрен сделала это фото, и его напечатали в местной газете.
— Я помню, — шепчу я. В груди так сильно жжет, что едва получается говорить.
— Помнишь что? — спрашивает Уэс.
Я вздрагиваю, осознав, что о фотографии сказал Спенсер.
— Этот снимок, — отвечаю поспешно. — О Спенсере написали статью и напечатали там это фото.
Уэс как-то оцепенело кивает. Его глаза не могут оторваться от снимка.
— Когда я увидел его, то позвонил Мисси и попросил подарить мне. Это последняя фотография перед тем, как…
Я рада, что он не заканчивает предложение. Говорить на эту тему больше не хочется, и я отхожу и рассматриваю прочие снимки. Добравшись до фотографии мамы Уэса, я застываю. Она, полностью лишившаяся волос, лежит на больничной койке, а Уэс и мистер Дэлани стоят по обе стороны от нее с такими же лысыми головами.
В животе завязываются узлы, и все, наконец, обретает смысл. Я понятия не имею, что сказать. Глядя на фото, я чувствую себя так, словно вторгаюсь во что-то чересчур личное, но оторвать взгляд не могу.
— Ей поставили диагноз в прошлом году за две недели до домашней игры, — говорит Уэс. Его голос дрожит. Он смотрит на фото, но по его сжатой челюсти ясно, что он решил все объяснить. — Она слегла очень быстро. Я перешел на дистанционное обучение, чтобы ухаживать за ней, пока отец на работе. Изначально ей давали три месяца. Прошел год.
Я проглатываю горящий ком в горле.
— Это ведь хорошо, да?
Уэс кивает.
— В большинство дней я так и думаю. Но иногда, когда у нее начинаются сильные боли…
Его голос опять обрывается, поэтому я, как у больницы, беру его за руку. Он сразу сжимает ее.
— Чтобы оплатить счета за лечение, мы продали дом и переехали в этот район, потому что отсюда недалеко до больницы. Маму положили туда две недели назад, когда ей стало хуже, и она больше не могла оставаться дома. Вот, откуда я знаю всех в том отделении. Мы приходили к ним целый год, и теперь я провожу там столько времени, сколько могу.
В глазах начинает щипать, поэтому я отпускаю руку Уэса и отворачиваюсь.
— Извини. Я не должна была ничего говорить. Это не мое дело.
Я вздрагиваю, почувствовав на плече его руку.
— Не извиняйся. Такое облегчение, что ты наконец-то узнала. Я хотел рассказать тебе раньше, просто не знал, как поднять эту тему, поскольку между нами все так странно.
Внутри меня сплошные осколки. С учетом всего, что случилось в последнее время, на меня наваливается такое острое горе, что я разворачиваюсь и, не думая, крепко обнимаю его. Сжимаю так сильно, как только могу, и зарываюсь лицом ему в грудь. Его руки тоже обхватывают меня, и он держит меня в таких нежных объятиях, что шквал эмоций во мне притупляется до легкой пульсирующей боли. Я припадаю к нему и, расслабляясь, чувствую, что его тело делает то же самое.
После аварии люди всегда говорили мне, что они сожалеют о гибели Спенсера. Это никогда не приносило мне утешения, только боль, поэтому я не говорю Уэсу, что сожалею о его матери. Он и так это знает.
Наши объятия затягиваются настолько, что превращаются в нечто большее. И я не знаю, должна ли — и как — их разорвать. Сначала Уэс обнимал меня осторожно, но теперь держит так, словно планирует никогда больше не отпускать. Его щека покоится у меня на макушке, а мускулистые руки становятся пленом, из которого невозможно сбежать, даже если я попытаюсь. Он обнимает меня. Не как друг.
Пока я стою, изумленно застыв, его рука скользит по моей спине вверх, погружается в волосы, и я чувствую, как он зарывается в них лицом, а затем, вбирая мой запах, всеми легкими делает вдох и сжимает меня еще крепче, словно стараясь слиться со мной.
В этом моменте есть что-то отчаянное. Словно мы ничего не можем с собой поделать. Он будто бы ухватился за предложенное мною крошечное утешение и пытается впитать его, прежде чем оно ускользнет. Неужели никто не поддерживал его весь этот год? Даже представить нельзя, каким это было кошмаром, когда ему в одиночку пришлось пережить гибель Спенсера и болезнь его мамы.
Спенсер прав. Я нужна Уэсу. Теперь я понимаю, почему он так упорно нас сталкивал. Уэс всегда был из тех, кто переживает тяготы молча. Какими бы ни были обстоятельства, он никогда не попросит о помощи и совершенно точно не станет плакаться кому-то в жилетку. На ум приходят слова, которые он, кажется, пробормотал, когда мы были больнице, и я понимаю: мне не послышалось. Он правда скучает по мне.
— Я рядом, Уэс. — Слова вылетают из моих уст, прежде чем я успеваю остановить их. — И всегда была рядом. Это не я разрушила нашу дружбу.
Хотя мое обвинение справедливо, я сразу же сожалею о нем, поскольку это разрушает те чары, в которых находится Уэс. Он отстраняется и, будучи не в состоянии встретиться со мной взглядом, бросает рюкзак на диван.
— Через минуту вернусь. — И он, не давая мне времени что-то сказать, скрывается в коридоре.
Верный своему слову, Уэс возвращается через минуту.
— Только не смейся, — предупреждает он, заходя в маленькую гостиную.
Я давлюсь фырканьем и закусываю изнутри щеку, потому что он в такой нелепой одежде, что удержать хихиканье очень сложно. На нем полиэстровые брюки темно-зеленого цвета с золотыми полосками по бокам и двубортный пиджак с большими блестящими пуговицами. Но смешнее всего высокая круглая шапочка с эластичным ремешком под подбородком, которая плотно сидит на его голове. Уэс сердито глядит на меня, но уголки его губ поднимаются вверх.
— Я же просил не смеяться.
Я стараюсь — но безуспешно, — сохранить бесстрастное выражение на лице.
— Даже не думала. Ты выглядишь… очень привлекательно.
Он закатывает глаза и засовывает в задний карман кошелек.
— Заткнись. Просто за это хорошо платят.
— За что? За предводительство марширующего оркестра?
Уэс качает головой, и у него вырывается легкий смешок. Этот звук меня ободряет. Смех от Уэса заслужить тяжело. Он открывает дверь и придерживает ее, пока я выхожу.
— Я подрабатываю посыльным в отеле «Гранд Саммит».
— Недурно, — присвистываю я.
Мы садимся в машину, и атмосфера теперь уже не кажется такой удушающей. Невозможно сохранять напряжение, когда Уэс выглядит так, словно готов прокатить меня на гостиничном лифте. И все же эта поездка не обещает быть легкой. Темно-зеленая униформа выгодно оттеняет цвет его глаз и загорелый тон кожи, а хорошо пошитый пиджак, не оставляет сомнений, что под ним скрываются широкие плечи и стройное тело. Он очень сексуальный посыльный.
— Готова поспорить, что женщины-путешественницы заваливают тебя чаевыми. Как часто они пытаются всучить тебе ключ от номера, пока ты доставляешь наверх их багаж? — Я смотрю на Уэса с дразнящей усмешкой, но он таращится на меня в так шокированно, что я начинаю чувствовать себя глупо. — Я просто хотела сказать…
Уэс отворачивается к окну, но его рот вздрагивает в улыбке, и он бормочет:
— Минимум раз в неделю.
Смеясь, я качаю головой и слышу, как рядом хмыкает Уэс. Разговор угасает, но это умиротворяющее молчание. В тишине до меня доносится голос Спенсера с заднего сиденья:
— Бэй, поговори с ним. — Я смотрю в зеркало заднего вида, и Спенсер ободряюще улыбается. — Он рассказал тебе о своей маме. Знаешь, как тяжело ему это далось?
И вновь Спенсер прав. Уэс мог не впускать меня к себе в дом. И он не обязан был мне открываться. Я даже не знаю, почему он так поступил, но меньшее, что я могу сделать — это отплатить ему тем же. Если я хочу наладить наши отношения, мне нужно впустить его.
Я вздыхаю, и Уэс косится на меня краешком глаза.
— Триша видела, как мы тогда целовались, — выпаливаю внезапно.
От моего признания его брови взлетают на лоб, и он, развернувшись, устремляет все свое внимание на меня. На его лице не только обычное удивление, но другие эмоции я распознать не могу. Превозмогая себя, я объясняю дальше:
— Я не знала, что она целый год хранила этот секрет, но вчера она на меня разозлилась и объявила всем, будто я изменила с тобой Спенсеру, и именно поэтому он напился и погиб. Теперь меня все ненавидят. — Мой голос надламывается, я впиваюсь глазами в дорогу, а затем пожимаю плечами, словно так можно стряхнуть вес его взгляда. — Конечно, они винят меня.
Между нами повисает густое молчание, которое становится еще более неловким, когда мы останавливаемся на светофоре. Наконец вспыхивает зеленый, и Уэс шепчет, словно его подтолкнуло и заставило говорить движение автомобиля:
— Не надо было мне целовать тебя.
Я не возражаю. Здесь наши мнения совпадают. Тот поцелуй, каким бы невероятным он ни был, — самое большое сожаление в моей жизни. И он, наверное, чувствует то же. Но есть одна вещь, которую я должна выяснить.
— Но зачем ты это сделал? Ты же ненавидел меня.
Уэс трясет головой.
— Я не ненавидел тебя.
Я стреляю в него острым взглядом, заворачивая на парковку отеля.
— Ненавидел. С тех пор как я попросила Спенсера стать моим парнем, ты возненавидел находиться рядом со мной. Тебя бесило, когда мы были втроем. Бесило, когда мы со Спенсером гуляли одни. Ты всегда старался его увести, а меня целенаправленно избегал.
Уэс не спорит со мной. Потому что не может. Мы оба знаем, что это чистая правда. Его плечи резко опускаются под грузом вины. Он не отвечает, поэтому я, желая наконец-таки высказаться, вновь заговариваю: