Далла, кстати, узнав вчера, что над ее падчерицей едва не совершили насилие, тут же Альвдис обняла, чем удивила и растрогала девушку. И хотя позже, за ужином, Далла больше не выказала никаких особых чувств, все равно осталось ощущение, будто между ними что-то изменилось. Сейчас Альвдис села рядом с мачехой, и та коротко улыбнулась ей. С другой стороны от Даллы пристроился молчаливый Тейт. Все правильно, это будущий вождь тоже должен знать — как решать такие вопросы.
— Ну, так, — произнес Бейнир, едва девушка заняла свое место, — все уже знают, что случилось вчера, и все своими глазами видели, что сделал раб Мейнард. Он защитил мою дочь от человека, поправшего все законы гостеприимства!
— Это потому, что твоя дочь отказала, — весело произнес один из гостей, седоволосый Торлейв. Он был среди присутствующих самым старшим. — Все мы слышали об этом, Хродвальд не стал молчать, а уж его дружинники и подавно! Он желал твою дочь в жены, но та не желала, с моим сыном танцевала. — Он кивнул на молодого парня, с которым Альвдис «ломала кольцо» позавчера — а кажется, так давно…
— Верно ты сказал, Торлейв, сын Хальфдана. Мы не захотели Хродвальда в мужья Альвдис. Но это не означает, что нужно идти против законов, которые дали нам боги, и похищать девушку силой. Ты знаешь, что это означает. Он бы сделал ее своей наложницей, и честь Альвдис была бы утрачена навеки. — Бейнир был неумолим. В таких вещах с ним договориться было невозможно. — А потому Хродвальд Черный смерть заслужил!
— Конечно, заслужил, кто же с этим спорит, — сказал другой гость, Игур Скворец, невысокий востроглазый человек. Он Альвдис нравился, и жена его, которая приехала с ним, тоже. — Только говорим мы не об этом. Хродвальд свою землю сам захватил у старого Эрна много лет назад, и семьи у Черного не было, так кому владения достанутся?
Собрание зашумело.
— Нужно поделить!
— На погребение отложить, как по обычаю!
— Тихо! — гаркнул Бейнир, и все замолчали. Отец в окрестностях владел самым большим числом кораблей и земель, и потому его слушали всегда, его слово в любом случае решающее — именно ему и было нанесено оскорбление. — Обычай к предателям не относится. Закопаем, как собаку, на склоне, в могилу опустим только то, что на нем было — на то не позаримся. Остальное же… Там земля, один «дракон», один кнорр, деревня, пахотные наделы. Рабов у него было мало, а вот свободные люди там селились, конечно. Им новый хозяин нужен.
Собравшиеся молчали, никто не решался заговорить первым. Альвдис положила руки на колени и сцепила пальцы. Кусок земли — богатая добыча, и никто не отказался бы от нее. Только владения остальных лежали дальше и не соприкасались с землями Хродгальда, а владения Бейнира соприкасались. По всему выходит, что тот, кому было нанесено оскорбление, и должен заполучить имущество. Однако, видимо, втайне собравшиеся надеялись, что понемногу достанется всем.
Заговорил, наконец, седовласый Торлейв:
— Тут ведь как судить надо… по справедливости, Бейнир Мохнатый.
— Я по справедливости и хочу. Хватит уже богов гневить. Только в чем она, та самая справедливость?
— А ты древний закон вспомни, — посоветовал Торлейв.
— Это какой же? — Законов у северян хватало на все случаи жизни, и даже Альвдис, которая всегда интересовалась этим, не понимала, о чем сейчас говорит старик.
— Закон таков, и действует он до сих пор: кто поймал подлеца и предателя за недостойным деянием и справедливо его наказал, тот имущество его и наследует. Обычно часть семье все-таки отходит, но у Хродвальда семьи нет. Значит, победителю.
— А убил его раб, — негромко проговорил Эгиль. Торлейв воздел палец вверх.
— Так-то оно так. Да подумать все же надо. Раб, он вроде тебе принадлежит, Бейнир, и получается, что твой человек Хродвальда убил. И все же… Этот Мейнард, кем он был, когда его пленили?
— Монахом, — сказал Тинд, ходивший вместе с отцом в тот поход и видевший все, что там произошло. — Он вышел нам навстречу, когда все было уже почти кончено. И я вот сомневался, что блаженный кого-то убивал, а сейчас думаю — не он ли положил большинство наших воинов…
— Если и он, так это подвиг, а не преступление, — заметил Игур Скворец, и все согласно закивали. Бейнир выглядел хмуро. — Великий воин, из какого бы он ни пришел народа, остается великим.
— Ты таким полагаешь этого Мейнарда, Скворец? — иронически спросил кто-то из дружинников. — Раба?
— До того, как стать рабом, он, как говорят, был монахом, — не согласился Игур, — а до того учился где-то воинскому искусству, и овладел им так хорошо, что убил вчера десятерых. Кто из вас, насмешники, может похвастаться тем же самым?
Дружинники недовольно загудели, однако против никто не высказывался больше.
— Где он, этот великий воин? — спросил Торлейв. — Поговорить бы с ним.
Взоры обратились к Альвдис. Та вздохнула:
— Он в бреду и никого не узнает. Может, ему станет лучше к вечеру. — Она надеялась на это, но помнила, как долго выздоравливал чужак в прошлый раз.
— Тогда без него станем решать, — сказал Бейнир. — Хорошо, давай о справедливости поговорим, Торлейв. Значит, кто убил предателя, тот его землю и получит?
— Так гласит древний закон. Нарушить его — снова оскорбить богов, Бейнир. А ты сам сказал, что в этом году и так едва не испил чашу их терпения.
— Но не могу же я отдать землю рабу.
— Так освободи его, — сказал Торлейв беспечно.
Повисла тишина, некоторое время слышно было только, как потрескивает в очаге упорное бревно.
— Ты хочешь, чтобы я сделал раба свободным и даровал ему землю, которую не каждому из моих воинов мог бы пожаловать?
— Посмотри так, Бейнир Мохнатый. — Торлейв пользовался авторитетом, и его слушали. — Ты не хочешь гневить богов. Разве тебе не ясна их воля? Я, конечно, толкователь неважный, но тут все кажется очевидным. Или желаешь выйти на судилище, созвать тинг и при всех решать, что делать? Это твое право. Но что скажут твои люди — как наградить человека, спасшего дочь их вождя и убившего предателя, убившего воинов предателя, человека, подвиг совершившего? Хуже было бы только, если б Хродвальд меч обнажил внутри священного союза (Священный союз, Vеbоnd, — ограда из камней, окружавшая святилище, посвященное богам. Осквернить его считалось наистрашнейшим преступлением, и обнажать оружие там было строго запрещено. — Прим. автора) да там попытался твою дочку похитить. Тогда, впрочем, его бы сами боги покарали сразу же. Такое не прощается. Но и то, что Хродвальд Черный сделал, простить нельзя. Боги охраняли твою дочь, Бейнир, и если они избрали своим орудием этого франка — что ж, по мне, так очевидно все. Их воля, их закон.
— А может ли монах владеть таким имуществом? — спросил Эгиль. — Он не верит в наших богов.
— Если победитель не захочет принять такой дар, тогда вождь решит снова, и решит по справедливости. — У Торлейва, кажется, на все был заготовлен ответ. — Нашим богам нет дела до его Бога, и нам нет, мы для себя это решаем. А?
Внезапно Альвдис поняла, что делает Торлейв. Мудрый старик пытался предотвратить ссору из-за внезапно оказавшихся ничейными земель. Если бы Бейнир победил Хродвальда, тогда никаких разговоров бы не велось; но отец не имел к этому случаю никакого отношения, кроме того, что произошло это с его дочерью и на его земле. Если поделить добычу как-то по-иному, то могут и споры начаться, и ссора возникнуть. Только разругаться с соседями сейчас и не хватало! Альвдис благодарно посмотрела на Торлейва, и тот незаметно подмигнул ей.
Бейнир, видимо, тоже сообразил, куда клонит старик. Ссориться никому не хотелось, даже отцу; а возможно, он так рассудил потому, что последний поход оказался очень удачным. Если тебе самому повезло, несложно проявить щедрость.
— В твоих словах много справедливости, Торлейв. Что же, ты говоришь верно. Я и так должен бы освободить этого раба после того, что он совершил; пусть же отныне считается свободным человеком, и владения Хродвальда будут его.
Если бы те земли были богатыми да плодородными, отец бы их так легко не отдал, подумала Альвдис.
— А что, если раб не выживет? — поинтересовался Тинд. Помощнику отца решение явно пришлось не по нраву, тем не менее, возражать отцу он не рискнул.
— Тогда мы постановим по-другому. И если он, будучи монахом, откажется владеть землей, рабами и властвовать над свободными поселенцами, пускай он решает, кому отойдут те земли. Мы же сделаем так, как велит древний закон. Пусть боги не думают, что мы хотим оскорбить их. — Бейнир уперся кулаками в стол. — Я так сказал. Так и будет.
ГЛАВА 11
Мейнарду показалось, что все это уже было: темный, местами закопченный потолок, запах лекарственных трав и светловолосая девушка у очага. Только сейчас Альвдис не помешивала в котелке горькую целебную смесь, а сидела на низкой скамье и вышивала пояс. Двигалась в умелых пальцах костяная игла, взблескивала в падавших из окна солнечных лучах дорогая золотая нить… Мейнард долго лежал, глядя на это, и чувствовал, как отступают кошмары, неохотно отпуская его из липких рук. Как хорошо проснуться.
Альвдис, наконец, заметила, что он не спит, отложила вышивание и встала.
— Мейнард, ты понимаешь меня?
— Ну, ты говоришь на том же языке, — усмехнулся он, чувствуя, что горло и губы сухие, — понимаю. Дай воды, госпожа.
Она молча поднесла ему кружку, и Мейнард напился. Вода отдавала снегом, и сейчас франк понял, почему за окнами так светло. Зима пришла.
В теле опять была слабость, но он знал, как справиться. Мейнард приподнялся, а потом сел, ощупав повязку на ноге. Похоже, рана неопасна, и за выздоровление снова благодарить нужно Альвдис.
— Спасибо, госпожа. Ты вновь вытащила меня с того света. Сколько я пролежал на этот раз?
— Восемь дней.
— Хм.
— Это какая-то болезнь, о которой я не знаю. — Альвдис поставила кружку и наклонилась, чтобы заглянуть Мейнарду в глаза, касаясь его легкими движениями, проверяя, все ли хорошо. — Многие знаю, а эту нет. И чем ее лечить, не ведаю. К тебе внутрь не пройти, мой дар тут бессилен. Потому я давала тебе сонные отвары, которые успокаивают. Вот они и помогли.
— Это не болезнь, — сказал Мейнард негромко, чувствуя дыхание девушки на своей коже. — Это… совесть.
— Совесть? — Альвдис отстранилась, и он тут же об этом пожалел. Так хорошо, когда она рядом, причем чем ближе, тем лучше.
— Когда-нибудь я тебе расскажу. Не теперь. А теперь мне нужно немного еды, и я постараюсь вновь обрести силы, как можно быстрее. Эгиль небось ругаться станет, что один из его работников снова так долго провалялся на лавке. Снег выпал, работы полно… — О произошедшем он решил не вспоминать и благодарен был девушке, что и она ни слова об этом не сказала.
— Эгиль тебя ругать не станет, больше никогда, — вдруг широко улыбнулась Альвдис.
— Что же так?
— Ты способен принимать гостей? — ответила она вопросом на вопрос.
— Да разве я конунг ваш, чтобы ещё принимать кого-то или нет! — усмехнулся Мейнард. — Если Сайф хочет меня видеть, пусть приходит.
Альвдис кивнула и вышла. Мейнард сел поудобнее, глядя на пламя в очаге, на брошенный девушкой недовышитый пояс.
Вот, он снова это сделал — то, чего клялся не повторять. Он позволил дару пробудиться, убил, и убил десятерых. Но теперь, после пробуждения, это не казалось таким уж безобразным. Во-первых, такой мерзавец, как Хродвальд, смерти заслуживал; во-вторых, страшно представить, как бы он поступил с Альвдис, если бы заполучил ее. Конечно, оставался другой выход — сдаться. Но Мейнард так не мог. Он поклялся, что не позволит причинить Альвдис вред, и не позволил.
Эти убитые — десятком больше, десятком меньше, для него уже значения не имеет. Годы в монастыре ничему не помогли, не очистили ни совесть, ни душу, и руки по-прежнему по локоть в крови. Да что там, он в этой крови плывет, словно в реке. Отчего не получается жить мирно? В монастыре он шесть лет провел, стараясь даже курицам шеи не сворачивать, и все равно не отыскал того, что нужно; здесь вроде бы начал отыскивать это, понимать, чувствовать — и сразу же себя запятнал. Хотя по воззрениям северян, он поступил правильно, насколько Мейнард успел их узнать. Здесь человек, умеющий держать меч, ценился гораздо больше тех, кто не умеет. Северяне помешаны на войне, все стремятся совершить побольше доблестных убийств, чтобы войти в Валгаллу, а не скитаться потом в тишине и скуке царства Хель. Как хорошо, что среди них почти не рождаются воины-маги; если бы рождались чаще, страшно представить, во чтобы превратились лежащие южнее земли. А так… Личная доблесть северян зачастую сильнее магии. Они грызут края щитов и приходят в священное состояние, как-то соприкасаются со своими богами, дающими им безграничную ярость битвы, переходящую в силу. Даже такой, как Мейнард, не сумел в монастыре убить всех воинов Бейнира; а ведь прежде…
Мейнарду было холодно, и он закутался в покрывало. Неожиданно пришло спокойствие — то самое, что он чувствовал и раньше здесь. Он очнулся от кошмаров и увидел Альвдис — что может быть лучше? Самого себя Мейнард старался не обманывать, и получалось у него неплохо. Девушка ему больше чем нравится, она запала ему в душу, в те ее остатки, что не истрепались еще. Затронула сердце. И он сделал так, чтобы она жила, чтоб не осталась лежать там между валунов или стала добычей Хродвальда. Стоит представить мертвую Альвдис… нет, лучше не представлять.
Он сидел, думал о ней и наконец согрелся.
Альвдис долго не возвращалась — а когда вернулась, с ней, к несказанному удивлению Мейнарда, пришел не Сайф. Вместо звонкоголосого сарацина в комнату шагнул сам вождь Бейнир Мохнатый, за ним вошла его жена Далла, за нею — Эгиль и Тинд. Женщины отошли в сторонку, а Мейнард попытался встать.
— Сиди, — велел ему вождь, и пришлось подчиниться. — Я не мастер речей. Ты спас мою дочь и проявил себя как воин, о подвигах которых если не легенды слагают, то уж за столом похвастаться точно не стыдно. За это я хочу тебя наградить.
— Мне особой награды не нужно. Я вам слово дал, и я его исполнил.
— Вот за это и получишь то, что я решил. Ты избавил землю от человека недостойного, а по нашим законам полагается так, чтобы ты все его имущество получил. Так что земли Хродвальда достаются тебе, а я дарую тебе свободу. Ты теперь волен делать то, что хочешь… сосед.
Несмотря на слабость, Мейнард понял, что сидеть больше не может. Не должен. Он отбросил покрывало и поднялся, держась рукой за стену; Бейнир чуть отступил, не понимая, чего хочет чужак.
— Я ослышался, — произнес Мейнард глухо, — или ты сейчас сказал, будто я свободен?
— Так и есть. Это моя благодарность за то, что ты спас мою дочь.
Мейнард посмотрел на Альвдис. Она — на него.
Все на ней сходится, подумал Мейнард обреченно. Все с нее началось и ею продолжается, и может, он именно этого ждал много лет, а может, и нет. Сейчас он слишком устал от кошмаров, не примирился ещё с тем, что снова произошло, и услышать слова о свободе было дико. Рабство оказалось… словно покрывало, которое вдруг сдернули, оставив его на обжигающе холодном воздухе. Теперь снова предстоит самому решать за себя, так? В монастыре подчинялись указаниям отца-настоятеля, здесь — приказам северян, и в этой тяжелой жизни было так хорошо, ибо не приходилось ничего решать. От тебя почти ничего не зависело — знай делай свое дело да бормочи молитвы.
Мейнарду на ум не шла ни одна.
Он не отрывал взгляда от Альвдис. Тот ужас, который он вспомнил, когда подумал, что она будет мертва… А она ведь живая. Слишком живая для него.
Пока что.
Но если чьи-то боги — пусть его Бог или местные, какие бы они ни были, — решили, что таково его испытание и такова награда, сопротивляться бессмысленно.
Мейнард поклонился Бейниру Мохнатому.
— Спасибо тебе за милость, вождь, и за справедливость. Пожалуй, она как раз по мне.
Альвдис ни о чем не спрашивала: и так все было ясно.