— Это все прошло. Я не желаю возвращаться.
— Тогда скажи ему это сам. Поехали со мной к Людовику, предстанешь перед ним и скажешь, вот как мне сказал. Ты же знаешь, меня он не послушает и не услышит. А пересказывать твои слова — нет, тут я не мастер, ты всегда говорил намного убедительнее. Если хочешь, чтобы он и вправду тебя отпустил, поезжай да сделай так, чтоб он больше нас за тобою не посылал. Хотя мне это все и не понятно. — Флавьен огляделся. — Деревушка в глухом краю, какая-то женщина… Словно Господь и вправду наказал тебя, лишив разума.
— Так и скажи Людовику, что я теперь сумасшедший.
— Не выйдет, сам понимаешь.
Они помолчали. Мейнарду было тоскливо.
— А ведь Флавьен правду сказал, кхе-кхе, — заговорил до сих пор молчавший Ашиль. Голос у него всегда был хриплый, как будто бретонец простужен, хотя он не болел, кажется, никогда. — Сюзерен тебя не отпустит. Мы тебе не лжем, Мейнард, всю правду сказали, как есть. Людовик велел без тебя или без вести о твоей гибели не возвращаться к нему, и знает, что мы взяли твой след, кхе. Отсылали мы ему вести… Он король, причем твой. Или ты какому-то конунгу поклялся?
— Не клялся я никому.
— Так поклянешься. Сделай по совести, кхе. С нами поедешь, ему в лицо посмотришь и скажешь, что устал служить.
— Я сказал это шесть лет назад.
— А он тебе, кхе, не поверил. Может, теперь…
— А если нет? — прямо спросил Мейнард. — Если король не примет моего отказа, что, как я и думаю, произойдет? Мы шесть лет не видались, он на меня злость накопил, теперь еще я являюсь к нему в северных мехах и требую отпустить меня, чтобы жить в норвежских землях. Как полагаешь, что он мне на это скажет?
— Что ты спятил, — сказал Флавьен, веселясь.
— А когда поймет, что я всерьез не хочу ему служить больше… — Мейнард умолк. Какой толк разговаривать.
— Ты ведь сам понимаешь, тебе покоя не дадут.
— Знаю, Флавьен. Черт, а так все складывалось хорошо. Дай мне минуту подумать.
— Думай. Мы тебя нашли, спешить нам уже некуда.
— Зато для меня время ценно.
Мейнард отошел подальше, туда, где шелестела юной листвой священная роща; потом решился — и вошел под сень ясеней и орешника. В храм заходить не стал, прислонился к стволу большого старого дерева, росшего рядом со входом и означавшего Иггдрасиль, и замер.
Флавьен верно говорит: если король Людовик за все это время не позабыл одного из своих верных слуг, если желает вернуть Мейнарда в свою свиту, то неразумно отказаться ехать к нему. Сюзерен освободил его от вассальной присяги, когда Мейнард выразил желание уйти в монастырь, однако все ещё в его власти причинить упрямцу много неприятностей. Такие приглашения игнорировать невозможно. Хорошо.
Значит, нужно отправиться и сказать Людовику честно, отчего он не будет ему служить. Не потому, что тот плох или подл, просто жизнь течет, как соки в стволе дерева, и изменяется; вчера ты был один, завтра другой, и по-вчерашнему жить уже невозможно. А людям вокруг кажется, что ты прежний: ходишь так же, говоришь так же, носишь все тот же плащ, — и они не хотят видеть, что ты стал другим. Иногда не убедить их, не доказать. Людовика не убедили эти шесть лет. Как он вообще вытерпел! Но теперь, может, Мейнард сумеет отыскать слова?
Он хотел бы навсегда запереть дверь в свое прошлое, а еще лучше — сделать так, чтобы оно никогда не существовало. И это невозможно, ибо прошлое делает нас теми, кто мы есть. Оказался бы он сейчас тут, в священной роще, если бы не совершил всего того, что многие годы отягощает совесть и не дает спать по ночам? Стоял бы тут, если бы его вечное благословение и проклятие — его дар — не привел Мейнарда в эту точку?
И кстати, о роще. Через несколько дней Мейнард вместе с Альвдис собирался принести клятвы богам, этим богам. Неужели что-то изменилось? Он прислушался к себе: нет. Та спокойная сила, которой наделила его Альвдис, никуда не исчезла. Мейнард знал, что сможет поговорить с королем, потому что у него теперь есть эта сила. У него есть Альвдис. И будь он проклят, если причинит ей боль или обманет. Он всегда сдерживал свои обещания, сдержит и теперь.
Как забавна жизнь, подумал Мейнард, направляясь к выходу из рощи. Он даже не успел спросить богов, а они уже ответили.
Флавьен и Ашиль сидели на остатках стены и, коротая время, играли в кости.
— Я отправлюсь с вами, — сказал Мейнард, подойдя, и, увидев радость на их лицах, продолжил: — Однако это произойдет несколько дней спустя. Я все еще командую вами?
— Если ты этого пожелаешь, — произнес Флавьен. — Ты лучший командир, чем я.
— Ну, тогда выполни мои приказы или пожелания, как сам решишь. Корабль должен уйти немедленно, пока северяне не пригнали сюда свои «драконы» и наши люди не погибли почем зря.
— Это кто ещё погибнет, кхе!
— Вы все, и меня заодно не пощадят, этого они уже не потерпят. Даже я с ними со всеми не справлюсь. Второе. Десять человек отправятся с нами верхом, лошадей я дам. Остальные пусть уходят на корабле.
— Хорошо, — Флавьен встал и кивал, как в старые времена, когда Мейнард поутру отдавал ему распоряжения.
— Отправимся не сразу, через несколько дней. До того я намерен жениться.
— Вот бабские юбки! — сплюнул Ашиль. — Вечно они все портят! — но развивать тему не стал, поостерегся.
— Она, конечно, хороша, твоя девица, — осторожно произнес Флавьен, — да ведь только разве время сейчас?
— Самое время.
— Ну, если ты так упрям… Хорошо тогда, что отец Жакоб с нами прибыл.
— Отец Жакоб нам не понадобится. Я обручился с Альвдис по северному обычаю и в жены ее возьму так же.
Оба приятеля вытаращили глаза.
— Вот теперь я готов подтвердить перед Людовиком, что ты спятил, Мейнард, на Библии поклянусь, — пробормотал Флавьен. — Да что ты говоришь?! Ты намереваешься жениться на язычнице, не обращая ее в христианство, а затем отправиться к королю и это рассказать? Да там же епископы, клир! Они взвоют и распнут тебя на ближайшем кресте, а сюзерен позволит им это сделать, как только ты ему окончательно откажешься служить, глядя в лицо! Ты истинно самоубийца, Мейнард.
— Так ему и расскажем, — согласился он и решительно зашагал к большому дому. Друзья поспешили за ним.
— Эй, ты куда?
— Жениться, — бросил Мейнард через плечо.
ГЛАВА 18
Альвдис теперь увидела того Мейнарда, каким он был раньше и о чем не желал говорить. Так вот в чем состояла его история. Он служил очень знатному человеку и повидал многое, и потому так много знает, потому много где бывал. Но что-то ещё темное лежало за его словами, что-то, вслух не произнесенное. Может, потом скажет? Альвдис догадывалась, что это связано с его даром; Мейнард так и не сознался ее родне в том, какой силой обладает. Значит ли это, что он намерен и дальше ее скрывать? Сможет ли он?
Отсутствовал франк и его старые знакомые довольно долго, а когда возвратился, то Бейнир и его дружина уже вовсю пировали. В суматохе не сразу вспомнили, что по обычаю надо привечать дружку, принимать выкуп за невесту и прятать седла и оружие, и теперь не знали, что с этим делать. Быть свадьбе или нет? Разрешит ли вождь своей дочери сейчас отдать руку Мейнарду Чужеземцу, от которого одни проблемы?
При появлении франков разговоры смолкли. Мейнард прошествовал к высокому столу, поклонился всем за ним сидящим и сказал:
— Прости, что задержался, дорогой сосед. Я должен был решить так, как лучше. Прости также, что нарушил ваши законы и приехал с дружкой, когда не должен был так поступать.
— Это я прощу, — сказал отец, — что ещё скажешь?
Мейнард вздохнул.
— Ну, по всему выходит, ехать мне все-таки придется. Король требует моего присутствия так, что отказать ему невозможно. Однако ни в чем я не отрекаюсь от того, что тебе пообещал. Возвращусь и останусь твоим соседом на вечные времена — вдруг ты опасался, что я тебя покину, и не с кем будет петь застольные песни!
Воины, слышавшие это, захохотали. Бейнир тоже улыбнулся.
— Значит, окончательно хочешь сказать своим, что будешь тут жить? Ладно. Это я приму. А помолвка моей дочери будет отложенной?
— Нет, к чему же. Все готово к свадьбе. Кстати, у твоей дочери я спросить хочу две вещи. — Он посмотрел на Альвдис. — Теперь ты обо мне почти все знаешь; все еще хочешь быть моей женой?
Без тени сомнения она ответила:
— Хочу.
— Тогда и я сдержу слово и через несколько дней преподнесу тебе утренний дар, — сказал Мейнард; слушавшие одобрительно загудели. — Все будет так, как условились. Но к утреннему хочу добавить ещё один дар, притягательный и опасный, и я знаю, что ты его хотела. Поедешь со мною мир посмотреть, Альвдис?
Бейнир сразу заговорил, громко и возмущенно, о том, что он не позволит своей дочери ехать вот так в иные земли, да еще туда, где война и смута, да еще и с франками, которые тут амбары жгут; Мейнард кивал, однако смотрел все это время на Альвдис. Она улыбалась в ответ.
Когда поток отцовских ругательств иссяк, девушка просто сказала:
— Да.
Мейнард уехал на следующий день рано утром. Франкский корабль снялся с якоря и направился в Хьёрт, чтобы там высадить десятерых воинов, которые должны были сопровождать чету во время поездки, и потом должен был уйти обратно в море. Франки уплывали неохотно, не вкусив толком битвы, зато северяне радовались, не без причин полагая, что поле боя осталось за ними.
Рэв остался, все три дня, что шел пир, всячески развлекал будущую госпожу и сумел быстро завоевать ее расположение. О нападении говорили, но немного: дело уже отошло в прошлое, куда как интереснее, что Мейнард Чужеземец и прекрасная Альвдис все-таки скрепят брачный обряд во славу богам! Свита у Бейнира подобралась внушительная, все желали посмотреть на свадьбу, а те, кто оставался во Флааме, завидовали и просили все хорошо запомнить, чтобы потом рассказать.
Вечером перед отъездом Бейнир заглянул к дочери в комнату. Отец выглядел задумчивым и немного растерянным, как человек, впервые попавший в ситуацию, которую не может решить с помощью меча или же громкого крика. Непривычное состояние для Бейнира Мохнатого; девушка понимала, как отец ее любит, если разрешил такое вот замужество. И Далла тут ни при чем, в данном случае она не его уговаривала, лишь бы побыстрее от падчерицы избавиться, а поддержала Альвдис. Но все равно она оставалась мачехой, а не матерью. И, думается, Бейниру сейчас не хватало его первой жены…
— Поговори со мною, Альвдис. Ты ведь сегодня в последний раз тут…
— Не в последний, что ты, отец! — возразила она, обвивая его шею руками и прижимаясь к широкой груди. Бейнир обхватил дочь своими лапищами. — Я стану в гости приезжать! Только, боюсь, муж меня надолго не отпустит.
— Он очень в тебя влюблен?
— Так и есть.
— Так и есть, — повторил отец, выпуская ее из объятий. — Я ведь потому согласие и дал, что моя супруга правду сказала: видно, как вы смотрите друг на друга. Не пожалеешь? Он ведь франк, чужак, да и везет тебя незнамо куда.
— Мы возвратимся, отец. Мейнард свое слово держит, и уже не раз это доказал.
— Я вам верю, но мало ли какие опасности подстерегают в пути… Да и смогут ли защитить вас эти слабые франки?
Говорить ему о том, как на самом деле может ее защитить будущий муж, девушка не стала. Она решила, что лучше объяснить все отцу как-нибудь… попроще.
— Ты воспитал меня сильной, — возразила Альвдис, — научил сражаться, научил говорить прямо и мыслить достойно. Я не боюсь пути, наоборот, мне хочется увидеть мир за пределами Аурланда. Потом, может, и не выдастся такой возможности. Пожалуйста, не возражай, отец, и не гневайся на Мейнарда. Я сама его еще не до конца понимаю, вижу только, что франки не такие, как мы, и думают по-другому, и тяжелые мысли у них тоже другие. Они его никогда не отпустят, если он не отправится туда, а я хочу ему помочь. Мы ведь не только с франкскими воинами поедем, кого-то из наших дружинников тоже позовем.
Мохнатый шумно вздохнул.
— Ты действительно смелая, Альвдис, как и твоя матушка. Я не стану возражать, если ты так решила. Мейнард говорит, вы возвратитесь к середине лета; мы уйдем в поход, однако Далле ты пришли весть.
— Хорошо.
— Что мне тебе ещё сказать? — Бейнир снова привлек дочь к себе, и она едва не замурлыкала от этой нечастой отцовской ласки. — Ты одно из моих самых главных сокровищ. Золото и шелка — это прекрасно, однако ты, Альвдис, лучше всего этого. Проси у меня, чего пожелаешь, и я отдам.
— О, тогда у меня есть просьба, — коварно улыбнулась девушка. — Нам с Мейнардом пригодится одна вещь из твоей сокровищницы.
— Какая же это вещь?
— Реликварий, — тщательно выговорила Альвдис то слово, которому научил ее будущий муж.
День, когда нужно было пуститься в путь, выдался солнечным и ясным; невеста и ее многочисленная свита отправлялись из Флаама в Хьёрт, чтобы завершить обряд. Уже на дороге, сидя в седле, Альвдис оглянулась назад. Она думала перед отъездом сходить на все свои любимые поляны в окрестном лесу, пройти по берегу фьорда, подняться к каменной осыпи, где давным-давно, кажется, многие годы назад, они с Мейнардом жгли костер и впервые говорили о богах. Но столько всего требовалось сделать, столько всего произошло, что она не успела.
Флаам лежал внизу, такой знакомый — до последнего домика, до последней лужайки, — что на глаза Альвдис невольно навернулись слезы. Ей хотелось уехать и остаться одновременно; было страшно и весело. Будущее лежало перед нею неведомым лучезарным краем, и самое главное — она будет там с Мейнардом, а все остальное боги помогут им сделать.
Через несколько дней начнется еще одна дорога, дальше, на юг, где Альвдис никогда не бывала. Там нет дышащих холодом ледников, прозрачных высокогорных озер, и люди совсем другие. Какие — еще предстоит узнать. Альвдис смотрела на Флаам, пока он не скрылся за поворотом дороги, и с этого момента словно кожей ощутила, что новая жизнь началась.
К Хьёрту подъехали в сумерках. Деревня светилась теплыми огоньками окон, и в большом доме гостей уже ждали; Мейнард встретил их по всем правилам, невесту отвели в отдельную комнату, и седоволосая служанка, которую Альвдис смутно помнила (кажется, однажды Хродвальд привез ее вместе с остальными женщинами, когда приезжал к соседу), помогла ей приготовиться ко сну. Домоправительницу звали Ведис, она была рада, что в доме появился не только новый хороший хозяин, но и хозяйка, и пообещала наутро после свадьбы передать ключи и все рассказать. Ведис знала о скором отъезде во франкские земли, не слишком это одобряла, но, по всей видимости, Мейнард успел непостижимым образом убедить всех домочадцев и даже уговорить их приветить воинов-франков. Последним отвели место для сна в длинном зале, и, судя по всему, пиво уже поспособствовало установлению дружбы между чужаками и дружинниками Мейнарда. В конце концов, всё это были простые воины, проводившие свою жизнь в сражениях, и хотя вначале они не слишком хорошо понимали язык друг друга, пиво помогло взаимопониманию. Приехавшая свита невесты охотно влилась в празднование, и Альвдис заснула в тот вечер под хохот, доносящийся из длинного зала, струнные переливы арфы и голос Сайфа, декламирующего стихи.
А затем Далла разбудила ее на рассвете и помогла одеться. Платье они сшили вдвоем, и Альвдис так радовалась, что Далла ей помогает! У мачехи были золотые руки, и хотя ни одного откровенного разговора больше ни случилось ни разу, женщины теперь понимали друг друга без слов. Платье было нежно-зеленым, расшитым серебром и золотом сверху донизу, и Альвдис в нем смотрелась, словно внезапно явившаяся людям Фрейя, равных которой по красоте нигде не сыщешь. На шею девушка надела подаренный Мейнардом солнечный диск, чем еще усилила сходство с богиней (Фрейя носит золотое ожерелье Брисингамен, которое она получила, проведя ночь с четырьмя гномами. — Прим. автора), на запястья — золотые браслеты. И так, в сопровождении Даллы и отца, пошла в священную рощу.