Потому Мейнард не слишком много думал об этом и просто наслаждался тем, что ему внезапно дали. Жизнью в тепле и сытости (рабов в поселении Бейнира и вправду не обижали, хоть и давали им самую неприглядную работу, но тут уж что сделаешь). Походами в лес на охоту, в одиночку или же в сопровождении кого-то из воинов. Ловлей рыбы в ледяных водах фьорда. Вечерами, когда скальды, которых с собою привезли гости, пели песни и рассказывали истории. Теплым хлебом, свежим молоком. Беседами с Сайфом. И минутами с Альвдис, украденными у быстрого, как горный ручей, течения времени.
Ему нравилось сидеть напротив нее, слушать, как она пытается произнести впервые франкские слова, и то, что она говорила на его языке, казалось Мейнарду чудесней пения птиц. Он уже понял про себя, что девушка нравится ему, нравится так, как ни одна женщина не привлекала его доселе; и чтобы удержаться от соблазна, чтобы не позволить себе думать о том, чему никогда не бывать, он делал запретное — смотрел в черное озеро своих воспоминаний, отшатывался от ужаса и вспоминал резко и четко, кто он такой.
Нельзя никого звать на те берега. Невозможно.
Тем более — одаренную. Пусть она живет на других берегах, пусть ее дар принадлежит ее богам, расвторенным в скалах и деревьях, она — юная волшебница с растущим умением. Ни за что ей нельзя соприкасаться с Мейнардом, ни за что и никогда, иначе его влияние пожрет, словно ржавчина, яркую сталь ее таланта.
В светло-серых глазах Альвдис было внимание, и нежность, и любопытство; она походила на солнечный луч, что прикасается к щеке однажды утром ранней весною. До весны далеко, еще зима не прошла, и Мейнард знал: однажды все вновь станет мучительным и грустным. Пока в нем разгорался огонь, который хорошо бы укротить. Он был любезным со всеми, с Альвдис же старался сдерживаться, ничем ее не выделяя, оказывая лишь почтение, какое и следует при обращении к дочери вождя. Кажется, это немного огорчало сереброволосую девушку, и временами ее взгляд, останавливавшийся на Мейнарде, становился слишком уж задумчивым.
Когда приезжают гости, то уж никуда не торопятся — так Альвдис знала. Могли пробыть и десять дней, могли и двадцать. Сколько на сей раз задержатся, этого она не ведала, только хотела, чтобы Хродвальд уже уехал побыстрее.
Бейнир поговорил с ним и сказал, что дочь ему не отдаст, и это огорчило соседа и разозлило. Он попытался спорить, только вот Бейнир Мохнатый какие-то споры любил, а какие-то нет, и этот не пришелся ему по вкусу. Грохнув по столу кулаком, вождь заявил, что его дочь вольна выбирать, кого пожелает, и раз Хродвальда она не захотела взять в мужья, так тому и быть. Отказы были делом обычным, гордость северных дев давно вошла в легенды, и полагалось либо завоевать сердце упрямицы, либо смириться. Хродвальд решил попробовать.
Альвдис встречала его повсюду, куда бы ни пошла: он сталкивался с нею на пороге дома, на тропе, у лекарни, в гавани. Хродвальд отослал своего «дракона» домой, а сам прикупил у Бейнира лошадей и намеревался возвратиться в свои владения верхом, когда гостевать надоест. Пока, увы, не надоедало. Он возникал перед Альвдис, словно тролль, и загораживал ей дорогу, и начинал вести сладкие речи; сначала она старалась быть вежливой, потом просто терпеливой, а потом не сдержалась и ответила грубо. Хродвальд взбеленился.
— Ты не смеешь так обращаться с гостем, госпожа!
— Я не хочу так обращаться с гостем, — примирительно сказала Альвдис, мысленно умоляя богов, чтобы они вернули разум этому человеку, который зачем-то похитили. Ну, или подарили ему сейчас, если никогда разума у Хродвальда не имелось. — Ты вынуждаешь меня. Мне лестно, что я так понравилась тебе, что ты избрал меня, однако ты не будешь моим избранником. Пожалуйста, не заставляй меня говорить тебе жестокие слова.
— Ты их уже произнесла, — устало вздохнул Хродвальд, опустив плечи и ссутулившись более обычного. — Почему ты не желаешь даже взглянуть на меня?
— Я смотрю на тебя, но ты лишь друг моего отца, благородный Хродвальд Черный. Я желаю тебе найти ту, которая полюбит тебя навсегда. Мне жаль, но это буду не я.
Хродвальд хотел сказать еще что-то, попробовать снова переубедить, однако Альвдис покачала головой и пошла прочь. Она понимала, что поступает не слишком вежливо, даже в чем-то нарушает законы гостеприимства, когда дерзит соседу, но по-другому уже не могла. Сил не осталось сносить приставания Хродвальда.
В тот вечер после разговора Альвдис была рассеянна, и Мейнард, который пришел ее учить, заметил это. Обычно он не задавал личных вопросов, откровенные разговоры случались редко и все запомнились Альвдис, но касались они в основном подробностей жизни северян и устройства их общины. А теперь вот франк спросил:
— Что-то случилось, госпожа?
— Один из гостей желает, чтобы я стала его женой, — досадливо произнесла она, и не подумав скрывать причину своего плохого настроения. — Я отказала ему, мой отец отказал, и все равно он пытается переубедить меня…
— Не стоит огорчаться, госпожа. Твой отец не даст тебя в обиду, да ты и сама стоишь многих. Я видел воинов, более нерешительных, чем ты.
Комплимент был приятен, и Альвдис заметила для справедливости:
— Ты много путешествовал и знаешь, о чем говоришь.
— Я людей знаю. И ты не дашь себя в обиду, не должна. И никто тебя в обиду не даст. Если кто-то попробует причинить тебе зло, я надеюсь оказаться поблизости, чтобы защитить тебя.
Альвдис удивленно взглянула на него.
— Ты не обязан делать это, Мейнард.
— Я так хочу, — возразил он. — Ты добра ко мне, и я всегда готов платить добром за добро.
— Так ваш Бог учил, — вспомнила она.
— Нет, так хорошие люди учат. Бог уже потом.
Очень странно было услышать это от монаха, остальные так не говорили никогда, даже старичок-проповедник.
— Спасибо тебе.
— Пока не за что, — усмехнулся Мейнард. — Не хочу, чтобы ты грустила. Давай я расскажу тебе, как в нашем языке называются звери — это забавно…
ГЛАВА 8
Может, Хродвальд Черный, которого Мейнард давно заприметил и который действительно не давал Альвдис прохода, и продолжил бы свои попытки окрутить гордую вождеву дочку, да только на следующий день после того разговора случилась иная неприятность. Брат Лука пропал.
Его недосчитались утром, хотя Мейнард и Сайф точно помнили, что после ужина брат Лука отправился на свою лежанку и быстро захрапел. Чересчур быстро, с досадой подумал Мейнард. В последнее время брюзгливый монах притих и перестал жаловаться на судьбу, и Мейнард не обращал на него внимания, порадовавшись мельком, что брат Лука, похоже, смирился со своей участью. Не смирился, как выяснилось, а готовился с нею распрощаться: дверь, которую обычно запирали на ночь, была открыта. Значит, Лука подождал, пока рабы, утомившиеся после долгого дня, уснут, и потихоньку ушел. Наверное, долгие дни собирал сумку, откладывал еду и одежду, а потом решился наконец.
Мейнард понимал, на что рассчитывал монах. У Бейнира гости, он занят переговорами и торговлей, беглого раба могут нескоро хватиться, а свои, дай Бог, не выдадут… Но «своими» были не все, скрывать такое — только сделать остальным хуже, и о побеге мгновенно узнал вождь. Бейнир явился к рабскому дому, остановился на пороге и велел Сайфу и Мейнарду выйти. Теперь их вдвоем считали главными среди бесправных, и они за все отвечали. В том числе, и за совершенные другими глупости вроде этой.
С Бейниром пришли Тейт и Альвдис, оба смотрели с беспокойством. Мальчика вождь захватил, очевидно, для того, чтобы тот учился вести разбирательства, а Альвдис сама пришла. Кто ее удержит. Мейнард полюбовался мельком на ее свежее утреннее лицо, на платье цвета весенней зелени, расшитое золотой нитью, и затем перевел взгляд на вождя. Бейнир был хмур.
— Так это правда? — поинтересовался он сразу же. — Один из рабов сбежал?
— Мы ищем его сейчас, — отвечал Сайф. — Вдруг и не сбежал он никуда! Вокруг столько соблазнов для человека, проведшего много лет в услужении христианскому Богу. Да ещё сейчас, господин, когда к тебе приехали гости! Пиво, вкусная еда… Может, он утащил бочонок, упился до полусмерти и спит сейчас где-то в углу кладовой или за свинарником.
Мейнард оценил ловкий маневр Сайфа. Даже если брат Лука сбежал, но его удастся быстро возвратить назад, можно подать все так, будто глупый саксонец просто потерялся. Это понимали все, даже Бейнир. Видимо, до того, как ему сообщили весть, он пребывал в благодушном настроении и не желал сразу казнить первого, кто под руку подвернется.
— А ты что думаешь? — обратился он к Мейнарду. Тот пожал плечами.
— В монастыре брат Лука очень любил вино, которое у нас используют в обрядах для служения Богу, — в языке северян не было слова «причастие». — Да и на кухню заглядывал не раз; глава монастыря все журил его за чревоугодие. Может, Сайф и прав. А может, брат Лука решил проверить силки без разрешения. Мы говорили об этом вчера, и вдруг он решил, что ему тоже можно теперь уходить из деревни. Он завидовал мне, что я охочусь, и все вместе в лес просился, а я не соглашался его брать. Тогда это я виноват.
— Да, как же, — буркнул Бейнир, подозрительно на него глядя; Альвдис, стоявшая рядом с отцом, теребила край плаща и тоже не сводила с франка взгляда. — Времени вам даю немного, до конца утренней трапезы. Найдете его — вас прощу, его накажу, но по совести; не найдете — значит, отыщут мои воины. Это понятно?
— Позволено ли мне будет уйти в лес? — смиренно попросил Мейнард.
— А не сбежишь, как он? — хмыкнул вождь, но видно было, что так, для порядка.
— Этот если хотел бы, давно бы сбежал, отец, — внезапно подала голос Альвдис, и Тейт согласно кивнул. — Мейнард верен нам, хоть и в рабстве тут. Правда же?
— Правда, госпожа.
— На том и решили, — сказал Бейнир, развернулся и пошел обратно к главному дому. Тейт побежал за отцом, а Альвдис задержалась лишь на мгновение, чтобы шепнуть Мейнарду:
— Отыщи его, прошу.
Когда дочь вождя ушла, Сайф оглянулся на других рабов, слушавших разговор, и, с сомнением покачав головой, негромко сказал франку:
— Ты же знаешь, что здесь мы его не найдем.
— Знаю. Но продолжайте искать, словно бы он тут. А я постараюсь догнать его.
— Ты догадываешься, куда он пошел?
— Брат Лука всегда внимательно слушал, когда я говорил о лесе и тропах. Он знает, где они начинаются. Думаю, он выберет южный путь, по которому ходят купцы. Там, конечно, дорога, на которой можно встретить свободных людей, и он рискует… однако на охотничьих тропах рискует он больше. Горные пути ему неведомы, и он не настолько глуп, чтобы изучать их сейчас, понимая: погоня займет немного времени. Да и снег там, дальше, уже лег, говорят… — Мейнард глубоко вздохнул. — Я постараюсь отыскать его, Сайф. А ты уговори вождя, если он начнет гневаться. Наказания брату Луке все равно не избежать, и чем больше проходит времени, тем более жестоким оно будет.
След Мейнард нашел сразу. Не требовалось много усилий, чтобы угадать, куда пойдет брат Лука; Мейнард и сам, не обладай он знаниями о землях кругом, пошел бы так же. Чтобы сбежать и приблизительно представлять себе, какие дороги есть вокруг, достаточно внимательно прислушиваться к разговорам; брат Лука так и делал. Он пока еще очень плохо понимал норвежский, франкского и вовсе не знал, однако Мейнард разговаривал с братьями на саксонском и переводил им многое из того, что говорилось кругом. Он отвечал, если Конрад спрашивал об охоте и лесе. Брат Лука слушал.
След вел вначале мимо большой дороги, через перелесок, однако вскоре началась каменная осыпь, и брату Луке пришлось спуститься ниже. Мейнард удивлялся, как этот неприятный и трусоватый человек решился на ночной поход. Факел у него с собой был, что ли? Позже Мейнард подтвердил эту догадку, найдя на камнях следы масла и копоти. И все же нужно очень хотеть сбежать, чтобы пуститься в ночное путешествие по неведомой местности, зная, что за тобой отправят погоню. А ведь есть еще дикие звери, и не всех их можно отпугнуть огнем, когда зима уже близко.
Подниматься выше в гору брат Лука не решился. Один раз он заплутал, и правильное чтение следов помогло Мейнарду выиграть время. Он шел по следу, как охотничий пес, молясь о том, чтобы Бейнир долго трапезничал и не повелел раньше времени спустить собак с привязи. В деревне имелись отличные псы, которых Мейнард любил, но сейчас они — опасны. Те, кто пустит собак по следу, уже не станут церемониться с беглым рабом.
Через некоторое время Мейнард почувствовал легкий запах дыма и отыскал следы костерка; пепел был еще теплым. Значит, брат Лука устроил тут небольшой привал, когда уже рассвело. Ноябрьский день отливал свинцовыми оттенками, ночная тьма схлынула и скоро придет обратно — в конце осени дни коротки. Мейнард ускорил шаг. Франк утомился, однако останавливаться и отдыхать было не время.
След спустился к дороге. Брат Лука, видимо, устал от незнакомых, вечно осыпающихся горных тропинок, и решил, что теперь находится в безопасности и может шагать по торному пути, как простой путешествующий крестьянин. Только вот выглядел он не северянином, да и языка не знает… Как он не подумал о том, что весть о побеге раба разлетится быстро, что его изловят прежде, чем он успеет отойти от деревни на приличное расстояние? Где он рассчитывал добывать пищу и ночевать, если у него в кошельке ни монеты? Хотя, может, стянул несколько… Даже Мейнард, уже немного узнавший горы вокруг Флаама и пути в обход фьорда, не решился бы на такое бегство, ещё и перед началом зимы.
Солнце поднималось все выше, день разгорелся. Прошло, должно быть, больше двух часов. Бейнир уже закончил трапезу, это ясно. Если Сайф не уговорит вождя подождать… впрочем, что толку в этих уговорах. И так понятно, что раб сбежал. За это должно наказать, а наказание за серьезный проступок тут одно.
Смерть.
На исходе третьего часа Мейнард услышал собак. Он лег прямо на дорогу, пустынную пока что, и приложил ухо к земле, уловив тяжелую дрожь. Так и есть, конная погоня. Псы лаяли все громче, и Мейнард понял, что опоздал. И все-таки он не хотел сдаваться, прибавил шагу, надеясь догнать брата Луку раньше, чем северяне.
Он не успел. Погоня вылетела из-за поворота дороги, словно Дикая Охота; впереди ехал Эгиль, а рядом с ним — тот самый Хродвальд, который жаждал общества Альвдис. Среди воинов Бейнира обнаружилось еще несколько чужих дружинников, гостей во Флааме. Значит, решили поразвлечься.
Мейнард остановился и ждал, пока конники подъедут ближе; псы рвались с привязи, лаяли, стремились вперед.
— Ты не догнал его, — утвердительно произнес Эгиль, придержав коня; тот бил землю подкованным шипами копытом и рвался дальше, — но идешь по его следу. Я прав?
— Он глупец, — ответил Мейнард. — А воины вроде тебя не только сильны, но и мудры. Накажи его, но не лишай жизни.
Эгиль хотел ответить, однако Хродвальд хохотнул:
— Один раб защищает другого! И говорит о мудрости! Мудрый человек вообще не станет слушать советов раба!
— Мудрый человек помнит, что рабы тоже когда-то были свободными людьми и могут что-то знать и о мире, и о милосердии, — сказал Хродвальду Мейнард, не опуская взгляда.
— Тьфу! — сплюнул одетый в черное северянин. — Зачем говорить с рабом, когда добыча ускользает? — И, гикнув, послал коня вперед.
Будь Эгиль один, может, он послушал бы Мейнарда, однако при чужих людях поддаться уговорам раба означало уронить свою честь. А потому Эгиль лишь тяжко вздохнул и направился следом за остальными. Вскоре песий лай и конский топот умолк вдали.
Мейнард понимал, что теперь у него нет шансов. Он все-таки прошел по следу ещё немного, а затем понял: бесполезно. Брат Лука не свернул с дороги, а если свернул, северяне его отыщут. Они знали эти горы, как тела своих жен. Могут оставить коней у дороги и подняться выше, если монах побежит прятаться в лесу. Потому Мейнард сел на придорожный камень и принялся ждать. Сердце колотилось в груди нехорошо и глухо, и настроение было препаршивейшее. Он едва не переступил запрет, едва не потянулся внутренним чутьем вдаль, чтобы понять, прикрыть, может, сделать последние минуты не такими страшными… а потом остановился. С братом Лукой все уже ясно, а ему, Мейнарду, станет от такого только хуже.