Ждать пришлось недолго. Вскоре снова показался отряд, неторопливо ехавший в обратном направлении. Мейнард поднялся, присматриваясь, и крепко сжал губы. Вырвавшийся вперед Хродвальд вез голову брата Луки, вздернутую на острие копья. Проезжая мимо застывшего у дороги франка, Хродвальд гадко усмехнулся и ничего не сказал, лишь поднял свой трофей повыше. Мейнард тоже промолчал, бросил лишь один короткий взгляд на северянина и его страшную ношу и отошел в сторону. Когда всадники проехали, Мейнард постоял еще минуту, а потом пошел за ними обратно в деревню.
Убийство беглого раба — не настолько серьезное дело, чтобы долго думать о нем. Так полагали многие, но не Альвдис. Она почти не знала погибшего, но Мейнард знал. Этот монах вместе с ним был захвачен в плен, наверняка до этого они провели вместе в монастыре долгие годы. И Мейнард старался спасти того, кто был ему братом, по их христианским обычаям. Не смог.
На вечернем пиру Альвдис и Даллу снова позвали на «высокое» место, и пришлось сидеть за отцовским столом и слушать, как Хродвальд похваляется охотой. Кроме него, здесь сидели и другие важные гости, они хохотали и веселились, мерились рассказами о подвигах, и можно было бы уже оставить в покое погибшего раба, однако Хродвальд не прекращал говорить об этом. Он хвастался, как ловко снес ему голову (одним ударом!), как подцепил ее на копье и привез вождю в знак благодарности за гостеприимство.
— Теперь и остальные в твоем селении, Бейнир Мохнатый, будут знать, что им грозит за непослушание!
— Они и так знают, — буркнул отец, которому хвастовство Хродвальда уже стояло поперек горла. — Поговорим лучше о походах, что предпримем на будущий год…
— Поговорим, — согласился Черный. — Однако прежде уважишь ли ты меня исполнением моей просьбы?
Альвдис отставила в сторону кубок с напитком из шиповника и замерла. По всему выходило, что Хродвальд нечто задумал.
— Ты мой гость, — произнес вождь, — проси.
— Пусть мне прислуживает тот раб, которого ты отправил в погоню, — вкрадчивым голосом попросил Хродвальд.
— Раб? — скривил губы Бейнир. — Лучшие мои прислужники наполняют твой рог, а ты требуешь, чтобы раб пришел к высокому столу и стоял тут на равных с ними?
— Маленькая милость для меня, — продолжал увещевать Хродвальд, — в ознаменование моей славной победы.
Альвдис едва не произнесла, что победа была так себе, вряд ли беглый монах сопротивлялся — он и оружие небось в руках держать не умел, — но встретилась взглядом с Даллой и промолчала. Мачехе, судя по всему, тоже надоел уже Хродвальд, и она, склонившись к супругу, что-то прошептала ему на ухо. Бейнир усмехнулся в усы.
— Ладно, если ты так просишь. Я окажу рабу великую милость, и он станет прислуживать тебе сегодня. Тем более что завтра, как ты сказал, ты едешь в обратный путь. Чтобы он был добрым, я хочу тебя уважить.
Хродвальд кивнул, довольный, и Альвдис закусила губу. Она не желала для Мейнарда этого унижения. Хорошо бы слуга, посланный за ним, вернулся и сказал, что раб в лесу охотится или во фьорде ловит рыбу! Такое могло произойти днем, но не вечером, когда тьма уже сгустилась. Поэтому через некоторое время слуга возвратился и Мейнарда привел.
Тот пришел спокойный (видимо, по дороге ему успели рассказать, что приказывает вождь), взял у прислужника кувшин с пивом и наполнил рог Хродвальда. Тот выпил залпом и потребовал еще, а затем, через некоторое время, словно бы невзначай завел рассказ о последних походам к франкским берегам. Видно, кто-то из дружинников Бейнира сказал гостю, что Мейнард — франк. И теперь Хродвальд с удовольствием разглагольствовал о том, как слабы тамошние воины, как они визжат, словно свиньи, и просят пощады, когда храбрые северные витязи убивают их. Как слаб их вроде бы истинный Бог против мощи настоящих богов, и никакие франкские шаманы не могут противостоять тем, кто пришел с севера.
Альвдис старалась не смотреть на гостя, однако от голоса его было никуда не деться. Она недоумевала, как раньше не разглядела, насколько уродлив Хродвальд. И дело вовсе не во внешности — встречаются те, кого боги красотой обделили, зато наградили прекраснейшей душой. Хродвальд, если бы оказался добр и отзывчив, насколько может быть воин (а такие есть), мог бы и женщинам красавцем казаться. Но он толковал о вещах, которые многим другим вряд ли были бы приятны, он издевался над людьми.
Позже, когда начались танцы, Хродвальд предложил Альвдис станцевать с ним в паре, когда ещё и куплеты нужно было исполнять; девушка холодно отказалась, однако некоторое время спустя охотно приняла приглашение другого гостя, молодого и статного воина, и пошла с ним «ломать кольцо». Они стояли в «ручейке», пропуская под поднятыми руками смеющиеся пары, затем пробежали сами, и все это время Альвдис ощущала на себе злой взгляд Хродвальда.
Может, и зря она так поступила с отцовским гостем? Однако Бейнир ни слова неодобрительного не сказал, даже взгляда не кинул — значит, не порицает поступок дочери. И Альвдис возвращалась к своему креслу с высоко поднятой головой. Мейнард, все так же прислуживавший Хродвальду, поймал ее взгляд и вдруг еле заметно улыбнулся ей. Эта улыбка согрела сердце девушки.
Она поняла, что погибшего монаха ей жаль в основном потому, что Мейнард скорбит. А он скорбел: глубокие складки залегли на лбу, и выглядел франк хмуро. Чего бы только ни дала Альвдис, чтобы сейчас поговорить с ним, хоть как-то постараться утешить… Они с Мейнардом по-разному понимают богов и по-разному видят, что станет с душою после смерти, но у скорби нет народа. Скорбь у всех одна.
Когда Альвдис уже собралась уходить (время перевалило за полночь, и девушку клонило в сон), Хродвальд снова обратился к Бейниру:
— Дорогой сосед! Можешь ли ты уважить меня исполнением еще одной моей просьбы?
Альвдис, привставшая было, снова села на свое место. Бейнир же произнес тоном, в котором даже невнимательный слушатель мог бы уловить недовольство:
— Я слушаю тебя.
Обычно хозяин, принимавший гостей, давал им все сам; высказать пожелания можно, однако всему есть некие пределы.
— Этот раб так хорошо прислуживал мне весь вечер, что я хотел бы попросить его у тебя в подарок, — вкрадчиво сказал Хродвальд.
Девушка с ужасом посмотрела на отца. Отказать гостю в просьбе почти невозможно, и совсем уж нехорошо ссориться с соседом. Бейнир и так уже преподнес тем, кто покидал Флаам завтра, богатые дары — все по обычаю. И если гостю захотелось еще чего-то, да ещё не особо ценного (а что такое раб?), то как отказать ему…
Альвдис представила себе, что Мейнард уедет. Она-то думала, он проживет здесь ещё несколько лет, и можно будет видеть его каждый день… И совсем не хотелось размышлять о том, что способен сделать с рабом Хродвальд. Что-то случилось между ним и Мейнардом сегодня, из-за чего сосед так хочет унизить пленного франка. И поэтому Хродвальд попросил Бейнира подарить ему раба, чтобы тот оказался полностью в его власти…
Девушка не знала, стоит ли как-то намекнуть отцу: хорошо бы не отдавать такого ценного работника. Мейнард, казалось, превратился в каменное изваяние и смотрел на стену за спиной вождя. Бейнир же, поразмыслив немного, ответил так:
— Эту просьбу, мой дорогой сосед, выполнить я не могу.
Альвдис выдохнула, а Хродвальд поинтересовался недовольно:
— Отчего же?
— Не потому, что мне не хочется порадовать тебя, или мне жалко дара, — сказал Бейнир Мохнатый, — бери любого раба, кроме тех, которых я привез из предпоследнего похода. Они запятнали себя передо мною, убив многих моих воинов, и пусть, возможно, убивал их не этот раб, стоящий сейчас за тобой, но его братья. Потому пока он ещё недостоин такой милости, дабы избежать участи, которую я придумал для них всех. Он останется здесь, потому что так получилось между ними, мной и богами.
С богами и обещаниями спорить бессмысленно, это каждый знает. Хродвальд скривился, однако просьбу свою забрал назад.
Теперь можно было уходить спокойно. Альвдис поднялась, и Далла окликнула ее:
— Ты уже покидаешь нас?
— Да. Я хочу подняться на рассвете и сходить в лес, последний раз, пока снег не лег. Может, найду что-то полезное. Нарву рябины.
Мачеха кивнула: Альвдис собирала травы и ягоды до поздней осени, и благодаря многим таким сборам удавалось пережить холодную зиму и реже простужаться. Бейнир отпустил дочь, и она ушла, попрощавшись, как подобает, с гостями.
Как хорошо, что завтра Хродвальд уедет. Альвдис хотелось, чтобы скорее уже настало утро и можно было уйти из деревни, смыв лесной тишиной все мерзкие ощущения, накопившиеся за последние дни. Лес поможет, как и всегда. Он поговорит с Альвдис на ее языке, на языке богов, и подскажет, что делать дальше.
ГЛАВА 9
Утро выдалось морозным и холодным, но ясным, даже облака откатились на запад, открыв чистое бледно-голубое небо. Когда Альвдис вышла утром на крыльцо большого дома, то остановилась на минуту, чтобы полюбоваться открывающимся видом. Вода фьорда из темно-синей превратилась почти в черную, и потемнели горные склоны, и кое-где подернулись уже белой дымкой — значит, ночью шел снег и осел на еловых ветвях и в кронах сосен. В поселении снега почти не было, а вот в лесу наверняка имеется. Альвдис порадовалась, что оделась тепло и удобно и сможет долго ходить, и что вообще решила пойти.
Гости уехали еще до рассвета; девушка слышала, как они понукают коней, как весело переговариваются и как спешат, чтобы до ночи преодолеть наивозможно большее расстояние. Хродвальд — тот к вечеру уже должен будет добраться до дома и, Альвдис надеялась, не приедет пока больше. А если отец решит отправиться к нему в гости, она изобретет предлог и останется дома. Незачем дразнить гусей, как говорит Халлотта.
Задумавшись, Альвдис задержалась на крыльце и не сразу заметила, что ее поджидает Мейнард. Он стоял, прислонившись к стене дома, и ножом очищал прутик; мелкая стружка падала на землю, завиваясь, будто кудряшки ребенка.
— Доброе утро, госпожа, — сказал франк, увидев, что Альвдис наконец обратила на него внимание. — Эгиль велел, чтобы я пошел с тобою, да я и сам бы вызвался.
Тут Альвдис заметила, что за спиной у Мейнарда висит лук.
— Эгиль дал тебе новое оружие?
— Я ведь не просто должен пойти, а тебя защитить в случае чего. Ты хоть и умеешь сама за себя постоять, — он указал на ее лук, который Альвдис держала в руке, — но все-таки будет спокойнее. Мы волков и видели уже, и слышали, а несколько дней назад видали медвежьи следы.
— Я думала, отец велит вас всех запереть после того, что случилось вчера, — оглядевшись, сказала девушка. Поблизости никого не было, и все же…
— Поговорим об этом после, когда уйдем отсюда. Хорошо, госпожа?
— Хорошо. И, Мейнард… я рада, что ты идешь со мной. Не думай, будто я недовольна.
— И в мыслях не было, — сказал он и снова мимолетно ей улыбнулся.
Они прошли по деревне, здороваясь с жителями. Альвдис все думала, почему Эгиль так доверяет Мейнарду, и когда деревня осталась позади и начался лес, все-таки об этом спросила.
— Вчера ведь твой брат из монастыря… Это ведь Хродвальд убил его, верно? Он похвалялся не просто так?
— Хродвальд, — кивнул Мейнард. Тропа была достаточно широкой, чтобы он мог идти рядом с Альвдис, и он шел. — Если бы его не было там… Я мог бы уговорить Эгиля, полагаю.
— И ты винишь себя за это?
— Виню, — согласился он спокойно.
— Не стоит, Мейнард. — Она редко называла его по имени, но тут почувствовала, что так нужно. — Когда Эгиль отправлялся в погоню за беглецом, прошло уже слишком много времени, и отец велел привезти его живым для казни или казнить на месте, если тот вздумает сопротивляться. И Лука бросился бежать, так Эгиль сказал. Тогда Хродвальд догнал его и… — Альвдис поморщилась. Вчерашние рассказы за пиршественным столом врезались ей в память крепче, чем хотелось бы. — Ты не переубедил бы Эгиля, у него был приказ вождя.
— Спасибо. — Он и вправду был благодарен ей. — Это делает ношу чуть легче. Хотя я все и думаю о том, что должен был бы переубедить его — не Эгиля, брата Луку. Еще раньше, когда он высказывал мне свои бунтарские мысли. Мне казалось, я сделал это. Он же дал мне слово не убегать… — Мейнард покачал головой. Теперь Альвдис понимала, насколько глубоко ранила его вчерашняя история. — Эгиль понимает это — настоящую клятву. Я дал слово, и он, и вождь поверили моему слову: я не стану убегать, и если это место теперь мой дом, я стану его защищать. Деревню и ее жителей. Тебя. Потому Эгиль разрешил мне выбрать оружие, это такая милость с его стороны. Он знает, что я тебе вреда не причиню и никуда отсюда не денусь. Мне незачем.
— Ты не хочешь уезжать отсюда? — удивилась Альвдис.
— Куда? Монастырь, где я жил, сожжен. У меня нет владений, нет семьи. Я много где побывал раньше и видел разное, так что мир, считай, посмотрел. И что понял: везде почти одно и то же. Люди, уклад… Боги разные, а люди везде одни и те же.
— Ты разве не мечтаешь ни о чем? Ничего не хочешь?
Мейнард поднырнул под низко склонившуюся еловую ветку.
— Ты, госпожа, сильно добра ко мне — о таких вещах спрашиваешь… Когда-то я о многом мечтал и многого хотел, а теперь хочу лишь покоя. Здесь он имеется.
— Быть рабом, тяжело трудиться каждый день и не иметь ничего своего — это покой?
— Оказывается, так и есть.
Альвдис задумалась, стараясь понять его. Что за жизнь вел этот человек до того, как попал в монастырь, если теперь участь раба в северной деревне полагает покоем? Она бы и хотела спросить, но понимала, что Мейнард не ответит, как не расскажет и о причинах, приведших его к христианскому Богу прямо в объятия. Альвдис уже пробовала спрашивать и каждый раз натыкалась на вежливый отпор. Она не обижалась, понимала. Не каждый может и хочет сказать о том, что лежит на душе. Если на то пошло, разве она сама откровенна с Мейнардом, да и со всеми остальными в том, что чувствует сейчас? Нет. И ей не хотелось, чтобы кто-то узнал об этом.
В лесу и вправду оказался снег. Он тонким слоем устлал открытые ветрам тропинки, полупрозрачным покрывалом лег на валуны, вспыхивал острыми звездочками в ветвях деревьев. От солнца это все светилось и переливалось. Альвдис стянула перчатку и прикоснулась к боку большого камня, стоявшего у дороги. Снежный поцелуй оказался холодным и ласковым, пальцы оставили на камне короткий след. Скоро он исчезнет под слоем инея.
С неожиданным спокойствием Альвдис подумала о грядущей зиме. Горные тропы завалит, останется проходим только основной перевал, откуда расходятся пути к соседям, в том числе и к Хродвальду. Надо надеяться, что он не настолько заскучает, дабы снова заявиться в гости… Впрочем, она же дала себе слово об этом не думать! Фьорд замерзнет, корабли не сдвинутся с места до весны, будут спать в длинных деревянных сараях на берегу и видеть сны о море и славе. Это время долгих ночей, мирной работы в хорошо протопленных домах, неторопливых рассказов. Охотники станут ходить в лес за пушниной, которую по весне купцы повезут в далекие страны, и на незамерзшие берега фьорда, там, дальше, — бить тюленей. Тинд говорит, их много в этом году. Зачем терять добычу?
Раз лег снег, нужно достать из кладовых лыжи и подготовить их, иначе Улл и Скади (Покровители лыжников, стрелков из лука и охотников. — Прим. автора) обидятся на такое отношение и не подарят хорошей добычи. Нужно починить все инструменты, что пришли в негодность за летние месяцы, обработать коровьи и овечьи шкуры — осенью забили много скотины и мясо заготовили впрок; Альвдис придется прясть, шить одежду, покрывала для кроватей… Она думала об этом с удовольствием, как хорошая хозяйка. И ещё думала о том, как хотелось бы ей весной отправиться в путь и встряхнуться, словно сбросив с себя зимние сны. С каждым годом тоска по путешествиям становилась все сильнее. Альвдис нравился дом, она хотела бы провести в этих краях всю жизнь, и все же дом становится драгоценней, если покидать его иногда. Так говорили те, кто повидал иные земли. Даже отец Даллы однажды взял ее в торговый поход, когда та была еще юной девушкой — а Бейнир и слышать о таком не хочет.