— Ну надо же, — насмешливо пробормотал Аргент, — все трое живы!..
Уна взвизгнула от счастья, бросилась к братьям и повисла на них, обхватив их руками, а они уткнулись в ее волосы, скрывая набежавшие мальчишечьи слезы.
— Вседверь что, — подал голос Демьен, отважившись, наконец, подойти к Аргенту, — оставила ему некромагический дар?!
Аргент оглянулся на изумленного наследника — и неожиданно весьма почтительно поклонился ему, прижав ладонь к груди.
— Полагаю, что да, — ответил он. — Вероятно, мы не видим то, что видит она: опасность кроется не в даре. А в сердце человека. Из вас выйдет очень храбрый и мудрый король, — Аргент еще раз поклонился Демьену, — не всякий осмелился бы дат второй шанс человеку, рискуя собственной жизнью. Только вы — и Вседверь.
— Не говори так, — зарычал Демьен, отрицательно мотая головой. — Не смей говорить так! Я стану королем лишь в случае смерти моего отца, а он должен жить долго, очень долго! При его магической силе он может прожить века и века! Не смей никогда говорить, что я стану королем!
Аргент смолчал — лишь снова почтительно поклонился. Но по его виду было заметно, что от слов он своих не отказался и не откажется.
Дерек, пряча глаза, неторопливо поднялся и отряхнул одежду, словно это как-то могло исправить ситуацию и стереть жирные полосы черной сажи с нарядных шелков и бархата. Его лицо было спокойно, неестественно спокойно, и Аргент, внимательно осматривая студента, прищурился, словно заметил что-то очень важное.
— Что ты отдал Вседвери, и на что променял? — громко спросил он.
— Я просил простить Гаррета, — ответил Дерек спокойным и ровным голосом. — И отдал свою любовь к Уне. Я не смогу теперь полюбить никогда, — равнодушно произнес Дерек, — и, наверное, это и к лучшему. Любовь ослепляет.
Меж тем Гаррет разомкнул объятья, отстранился от Уны и брата. Его взгляд упал на Демьена, и он уверенно прошел к принцу, глядя ему прямо в лицо.
— Прости, принц, — четко произнес Гаррет. — Я не смогу быть твоей игрушкой, как обещал. Не смогу служить тебе как магический зверь, хотя, видит Бог, я бы этого хотел. Но Вседверь выбрала меня на роль хранителя, — он обернулся ко всеми забытой волшебнице, которая все это время молча наблюдала невероятные события, разворачивающиеся здесь. — По крайней мере, мою совесть невозможно купить за деньги. Паладином твоим будет Джон — он согласился отдать свой дар в обмен на прощение мне. Думаю, из него паладин выйдет лучше, чем из меня; он добр и справедлив, и не обидит никого зря.
Гаррет разжал пальцы; в ладони его лежала серебряная монета, потемневшая от времени. Щелчком пальца Гаррет подкинул ее, и волшебница ловко поймала серебряную вещицу, на которую когда-то сменяла свой дар и Истину.
— Убирайся отсюда, — грубо произнес он. — Теперь это мой замок. Вседверь сказала, что грех уничтожать мой дар — весь, что я забрал у Корнелиуса, — просто так. Он должен послужить людям. Он весь во мне. Я слышу каждый вздох и каждую слезу замученных здесь людей. Они будут помогать мне принимать решения, когда просители будут приходить ко мне.
— То есть, Корнелиус больше не выйдет из Вседвери? — осторожно спросила Уна. — Ты ведь не выпустишь его?
Гаррет обернулся к сестре и покачал головой.
— Не выпущу, — ответил он. — Но есть еще один. Ему дан еще один шанс — последний. Теперь он просто смертный, и Вседверь хочет посмотреть, как он распорядится свой жизнью.
Глава 19. Ночь, эликсир и кисти
Осень плела свое золотое кружево, алые с желтым листья таинственно шелестели на ветру, и Уне, которую Аргент нес на руках по аллее до самой академии, казалось, что склоняющиеся над ней деревья шепчут ей какую-то тайну.
— Все кончилось, — ласково шептал Аргент Уне, крепко обвившей его шею руками, — все хорошо…
И это было действительно так.
Братья были спасены.
Даже больше того — сама того не ведая, Уна спасла их от еще большей беды, от смерти и позора, от забвенья, и они нашли свое место в мире, встроившись в его причудливый рисунок, как кусочки смальтовой мозаики в картину. О такой карьере для них отец даже и мечтать не мог… не мог…
Уна закрывала глаза и обращалась к отцу, к его духу — где бы он сейчас ни был, — глядя на раскачивающиеся над е головой звезды в ясном осеннем небе.
«Я все исправила, папа. Я всех спасла — корме тебя. Ты прости меня за это. Наверное, я очень слабая, я не успела, не смогла. Я одна ничего не смогла бы, если б не Дерек и Демьен, но я помогала им. Помогала…»
Аргент, подслушивающий ее мысли, чуть слышно смеялся, крепче прижимал ее к себе, целовал ее прохладную щеку и шептал:
— Ты не слабая. Ты очень сильная и храбрая девочка. Сильнее и храбрее всех. Золотая моя девочка…
Его голос предательски дрожал, Аргент снова целовал Уну — так, словно страх потерять ее снова накрывал его с головой, словно он опять видел занесенную над девушкой ногу каменного истукана, и его вновь нужно было остановить.
— Никогда больше не ввязывайся в подобные истории, — говорил он, и сам себе не верил. Агент Алого Короля, его верная слуга — разве могла Уна жить иначе? Ее жизнь принадлежала Королю, и ее первый долг был служить ему и королевству. Это не первая и не последняя опасность, подстерегающая девушку на ее жизненном пути, и иначе быть не могло…
И, понимая все это, Аргент снова и снова крепко сжимал свою Уну, свою драгоценность, словно желая ее защитить, спрятать ото всего мира в своих объятьях.
— Что же ты делаешь со мной, девочка моя… что делаешь…
Жар его страсти, его дрожи и страх потерять Уну, ощутить вместо нежной тяжести ее тела в руках пустоту, передался и ей. Девушка, прильнувшая к Аргенту, словно тоже пережила его чувства — страх потери и неистовое желание всегда быть рядом, вместе, касаться рукой, чувствовать тепло тела и близость. Ее губы осторожно коснулись его шеи, чуть выше алмазного блестящего ворота, и он вздрогнул от этого невинного легкого поцелуя как от удара молнии, поразившей его до самого сердца.
— Уна, любимая моя девочка…
В комнате Аргента было темно, и Уна не видела, как и куда рассыпалась его алмазная броня, куда отправилась сдернутая с ее плеч пажеская куртка и сброшенный Аргентом бархатный жилет. Влюбленные одержимо, словно в последний раз, целовались, торопливо освобождая друг друга от одежды, охмелевая от охватившей их страсти, выпивая горячее дыхание друг друга и наслаждаясь долгожданным ощущением горячей обнаженной кожей под своими ладонями.
— Негодная непослушная девчонка, — шептал Аргент, покрывая жадными поцелуями шею и плечи Уны, — я вынужден заняться твоим воспитанием и отучить тебя мне врать и скрывать от меня свои планы…
— Займись, — прошептала Уна. Каждое прикосновение, каждый поцелуй, каждое легкое шелковое касание его губ к ее разгоряченной кожей ощущалось ею так, словно Аргент прикасался к оголенным нервам, и удовольствие растекалось по ее телу горячей волной, заставляя постанывать и вскрикивать, когда он прихватывал тонкую кожу зубами.
— Уверена? — произнес Аргент, чуть посмеиваясь в темноте, и Уна, закрыв глаза и раскинув руки, лишь чуть кивнула головой, розовым язычком облизнула губы, и Аргент склонился и поцеловал их, словно спелый сочный плод.
— Ну, тогда требую полного повиновения… не открывай глаза.
В темноте запахло нагретыми яблоками и земляникой, и Уна, вздрогнув, почувствовала, как ее губ коснулось что-то мокрое.
— Что?! — вскрикнула она, чувствуя, как Аргент неспешно обводит контур ее губ. — Ты не шутил про кисти?..
— Нисколько, — ответил он, водя смоченной в зелье кистью по губам Уны. — Я давно размышляю над тем, что неплохо было бы поиграть так… а теперь молчи. Помни — ты обещала слушаться и подчиняться. Или я тебя отшлепаю…
Влажная кисть скользнула с губ Уны на ее щеку, выводя замысловатый узор. И девушка, вдыхая приятный знакомый аромат, почувствовала, как дыхание ее учащается, как горячая кровь быстрее бежит по венам, и как губы становятся подозрительно чувствительными — до такой степени, что прикосновение ветерка, струйки воздуха над ее лицом, показались ей прекрасной и желанной лаской, возбуждающей до нежных спазмов в животе, до предательской влаги между ног. Аргент склонился над Уной, и она застонала и забилась от внезапно вспыхнувшего желания, едва его дыхание коснулось ее возбужденных губ.
— Понимаешь теперь, чем опасна эта штука? — чуть посмеиваясь, произнес Аргент, продолжая вырисовывать причудливые узоры на коже девушки. — Если это зелье нанести на некоторые места… чувствительные… то наслаждение будет непередаваемым, прекрасными… мучительным.
;Последнее слово он буквально выдохнул Уне на ушко, с жестокой ноткой страсти в голосе, и Уна вспыхнула стыдливым румянцем, уловив запах собственного возбуждения.
Аргент меж тем склонился и поцеловал Уну, страстно проникнув языком в ее рот, и Уна почти закричала от острого удовольствия, граничащего с безумием, которое она испытала от одного только поцелуя. Губы ее горели, от прикосновений языка Аргента девушка возбуждалась все сильнее, и отчего-то ей хотелось, чтобы он своим членом коснулся ее возбуждённого ротика…
— Пожалуйста, — стонала она, сходя с ума, обнимая Аргента и прижимаясь к нему всем телом, извиваясь, словно змея, — пожалуйста, возьми меня!
— Не так быстро, девочка моя, — ответил Аргент насмешливо. — Не так быстро!
Исполнил он и вторую свою угрозу. Отыскав брошенные на пол белые пажеские чулки, он развел руки Уны в разные стороны и привязал их к спинке кровати, оставив девушку жалобно постанывать и стискивать ноги от обжигающего желания, рождающегося в ее лоне.
— Я чувствую, как ты пахнешь, — прошептал он, целуя ее животик, вздрагивающий от бешеных ударов пульса. — Ты уже очень хочешь, не так ли?
Его пальцы скользнули меж ее ножек, ласково коснулись влажного лона, поддразнили клитор.
— Да, о, да! — проскулила Уна, всем телом подавшись вперед, за его ласкающей рукой, поглаживающей ее берда. — Невыносимо! Я уже не могу терпеть!
— А сейчас будешь хотеть еще больше, — коварно шепнул Аргент.
Обмакнув кисть в зелье, он провел еще одну извилистую линию — от раскрытых горячих губ, ловящих прохладный воздух, по подбородку, вниз, по шее, по трепещущей жилке, по впадинке меж ключиц, и обвел округлую мягкость девичьей груди. Он делал это неспешно, аккуратно, и с каждым движением его кисти Уне казалось, что ее кожа начинает гореть от нестерпимого желания. Волшебное зелье, впитываясь в кожу, наполняло ее кровь дикой страстью, от которой девушка металась, яростно терзая и стискивая связывающие ее руки чулки, исходилась стонами и выгибалась, вся дрожа и замирала, подставляя свое тело под тонкие прикосновения, одновременно желая их до дрожи и боясь как огня.
— И чем чувствительнее место, — тоном, словно читает лекцию, произнес Аргент, осторожно щекоча кистью острый сосок на часто вздымающейся груди, — тем удовольствие сильнее.
Он приник к соску губами, посасывая его и жадно лаская языком, чуть прихватывая зубами, и Уна зашлась в криках, сходя с ума от потока ощущений, беспомощно суча ногами и выгибаясь так, словно Аргент ее пытал каленым железом. Ей казалось, что сотни мелких иголочек покалывают ее соски, доставляя такое наслаждение, с которым разум ее не в силах справиться. Кисточка Аргента коснулась второго ее соска, дразня, щекоча, чуть надавливая. Аргент наблюдал, как девушка изо всех сил рвется освободиться, закрыться от жестокой, невероятной, непереносимой ласки и словно нарочно делал все, чтобы усилить ее ощущения, сделать их невыносимыми, на грани безумия. Обхватив ее груди ладонями, он долго и нежно целовал и ласкал языком ее горящие соски, прислушиваясь к ее хриплым стонам и крикам, пока она не забилась в его руках и не кончила, изумленно раскрыв глаза.
— Понравилась, девочка моя? — посмеиваясь, произнес Аргент, отрываясь от ее груди и поглаживая ее дрожащие бедра. — Мммм?
Уна не смогла ответить; ей казалось, что вся кожа ее горит, тело само выгибается навстречу ласкающим его рукам, и желание, жгущее нервы, с кожи стекает вниз, вниз, наполняя пульсирующей тяжестью ее живот.
— Молчишь? — произнес Аргент, и измученная Уна услышала, как его кисточка постукивает о край склянки, стряхивая капли. Ее глаза испуганно распахнулись, в полутьме она увидела, как Аргент неспешно и аккуратно обвязывает ее лодыжку какой-то лентой.
— Нет-нет-нет! — в ужасе выкрикнула девушка, понимая, что он исполняет и третью свою угрозу — привязывает ее ноги, фиксируя их широко разведенными. От сладкого страха и предвкушения на коже Уны выступил пот, сладкий, пахнущий яблоками, как пропитавшее ее тело зелье. Аргент склонился над животиком обмирающей от ожидания девушки, трепещущим, чуть влажным, и лизнул его, языком чертя влажную полосу от впадинки пупка до розового лобка, любовно поцеловал розовые нежные губы. Видимо, зелье уже сильно завладело Уной, одного этого прикосновения было достаточно, чтобы девушка возбудилась настолько, что смазка потекла из ее лона и Уна попыталась стыдливо свести колени, чтобы Аргент не заметил, не увидел ее жадного желания. — Достаточно!
Но он заметил. Его пальцы, словно оценивая, насколько сильно девушка возбуждена, провели по ее раскрытой промежности, осторожно проникли в мокрое жаркое лоно, и Уна заворчала, бесстыдно двигая бедрами, стараясь как можно сильнее насадиться на ласкающие ее пальцы, но Аргент не торопил событий, и его рука неспешно прокинула истекающее смазкой лоно девушки.
— Только я здесь решаю, — произнес Аргент, кончиком кисти касаясь ее вздрагивающего живота, — когда будет достаточно.
От следующего за этими словами прикосновения кисти, рисующей на ее животе причудливый завиток, словно набухающий нестерпимым желанием, Уна заскулила и рухнула без сил в измятые, сбившиеся под ее извивающимся телом простыни. Сердце ее готово было выскочить из груди, и девушка, смирившись со своим неумолимым мучителем, затаив дыхание, трепеща, прислушивалась к ощущениям, рождающимся в ее теле.
Кисть Аргента уже спустилась на ее лобок и дразнила, щекотала чуть раскрывшиеся половые губы. От этой немудреной ласки они потяжелели, налившись горячей кровью, принесшей с собой дикую жажду, припухли. Уна, сходя с ума, вздрагивала от каждого, самого невесомого прикосновения его кисть меж своих ног, то скуля и роняя от бессилья слезы, то начиная жарко, словно одержимая, двигать бедрами, выгибаясь и крича, ощущая только одно желание: проникновения. Чтобы он поник в нее, чтобы взял ее, потушил разожжённое им желание.
Но Аргенту, кажется, доставляло удовольствие ее мучить, вслушиваясь в ее беспомощные хриплые крики, полные экстатического удовольствия. И потому, переждав некоторое время, пока успокоится ее сбившееся дыхание, когда расслабятся ее дрожащие руки и ноги, пытавшиеся вырваться из пут, когда стихнут стоны, он снова обмакнул свою кисть в зелье — от звона кисточки о склянку Уна снова вздрогнула, со смирением жертвы ожидая муки от палача, — и его пальцы осторожно раздвинули ее припухшие губки, обнажая клитор.
— Нет-нет-нет! — заверещала Уна, поняв, что он задумал, подскакивая, стараясь высвободить руки, чтобы закрыться, и ноги, чтобы крепко сжать колени и не позволить коснуться себя там. — Только не это! Только не там!
Но у нее ничего не вышло, сколько б она не рвалась и не пыталась сдвинуть широко расставленные ноги, и Аргент погрозил ей пальцем:
— Только я, — мягко произнес он, — решаю да или нет.
От легкого прикосновения его кисти к ее клитору Уну затрясло, словно каждый ее нерв был оголен, она зарычала, вцепившись в свои шелковые путы, дрожа всем телом, сходя с ума, и не чувствуя ничего — даже осторожным любовных поцелуев, которыми Аргент покрывал ее раскрытые перед ним бедра, — кроме невыносимого, жгучего желания, которое рождалось в этой возбужденной, обласканной точке.
— Нравится? — вкрадчиво поинтересовался Аргент и Уна почувствовала, как он покалывает ее клитор жестким волосом кисти.
Словно солнце взорвалось в ее голове, опаляя, сжигая все мысли и чувства, и Уна услышала, что кричит, выгибаясь и извиваясь, вопит, кончая с каждым прикосновением, раз за разом, сильно и бурно, расставляя ноги шире и принимая эту жестокую ласку, дрожа.
— Я сейчас умру! — выкрикнула она, сходя с ума. — Достаточно, достаточно!
Ее рот хватал воздух, захлебывался им, и Уне казалось, что еще немного — и она утонет в нем, как в воде.