Коган потянул за дверное кольцо.
— Дайте погреться… — взмолилась Гвендолин, ловя ускользающее тепло.
— А мне приказано до завтра эту гадину не кормить, — не обращая на нее внимание, пробурчал Коган себе под нос. — Озвереет же, как пить дать… оторвет кому-нибудь голову…
Никому «эта тварь» ничего не оторвет, хотела возразить Гвендолин, но прикусила язык. Заподозрит еще, чего доброго, будто она со страха помешалась. Добрый дракон? Серьезно?
— А у вас ничего теплого нет? — вопрос был риторический, но раз уж Коган в упор не замечал, как ее колотит, того и гляди наизнанку вывернет…
— Чего? Шевелись давай, — чувствительный тычок в спину сообщил Гвендолин первоначальное ускорение, и она, спотыкаясь, побрела по туннелю. — Мешок для костей я прихватил, а о полотенцах как-то не подумал. Уж не взыщи.
Еще и издевается.
— Я ведь за твоими останками пришел. Хотя какие там останки: паскудная гадина жрет не жуя, прямо целиком заглатывает. Ни хруста, ни крови…
Да он маньяк, не иначе! Сам рассказывает, сам смакует. Сейчас начнет обсасывать подробности. Желудок у Гвендолин в знак протеста послал к горлу предупреждающий спазм.
— А зачем Кагайя его держит? — быстро спросила она, сглотнув комок тошноты.
Коган немного молча посопел, шаркая подметками по полу вслед за Гвендолин. Трескучий огонь выхватывал из тьмы своды потолка, колышущиеся серые тенета и что-то юркое, ползучее.
— Для состязаний, — снизошел он наконец. — Раз в год госпожа устраивает в своем замке великий прием и развлекает гостей боями на арене. Приглашаются божества и духи со всего света — по такому случаю их тут собирается прорва.
— Гладиаторские бои? — пробормотала Гвендолин.
— В течение года люди, желающие покинуть наш мир, подают заявки. Видела на главных воротах замка надписи?
Признаться, на момент встречи с теми самыми воротами Гвендолин больше волновали ощеренные пасти шша.
— Вот это они и есть.
— Люди? — уточнила девочка. — Мне казалось, люди здесь превращаются в крыс.
— В основном, да. Но подать заявку на участие может любой, хоть крыса, хоть слуги замка. Только шша не могут.
— Почему же?
— Они слишком долго прожили в своих гнусных шкурах, проросли в наш мир, так сказать, пустили слишком глубокие корни. А мир пророс в них, вытеснив почти все человеческое. Вряд ли они вообще помнят, что когда-то были людьми.
— Шша? Людьми?..
— А ты думала, такие уроды сами по себе рождаются?
Нет, но… люди…
— Значит, если я подам заявку…
— Забудь. Госпожа не выпустит тебя на арену. Мало потехи, если ты и минуты не продержишься. А ты не продержишься, уж поверь.
Очень интересно.
— Чтобы получить свободу, нужно сразиться с драконом, — замогильным шепотом поведал Коган.
Да ну? В жизни бы не догадалась. А дракон, стало быть, — Левиафан? Или есть и другие?
Они продвигались по лабиринту коридоров. Огонь факела трещал и прыгал, а угрюмый мрак, казалось, пытался сомкнуть на нем свои черные челюсти. Коган шел торопливо, то и дело подталкивая пленницу, бесцеремонно хватая за локоть, направляя в нужный проход. Пальцы у него были железными, а хватка, как у овчарки, не вырвешься. Этак Гвендолин выберется из подземелья не только вконец больная, но и в синяках.
— И что? Кто-нибудь получал свободу? — осведомилась она, пытаясь в очередной раз угадать поворот.
Не угадала. Коган стиснул ее плечо.
— На моей памяти, нет.
— Может быть, вы не достаточно долго… — Гвендолин трепыхнулась. Бесполезно. Надо было ждать, пока сам отпустит.
— За семьдесят лет ни один не выиграл состязание. Но я же говорю: госпожа еще не всякому позволяет испытать судьбу. Тебе, например, не разрешит, хоть в лепешку расшибись.
— Из-за возраста? — несправедливо!
— А сколько тебе?
— Четырнадцать.
— Даже по человеческим меркам маловато, — хмыкнул Коган. — Нет, не из-за возраста. Духи, когда заскучают, конечно, на всякие глупости горазды. Но чтобы детей отдавать на растерзание чудищам — это вряд ли.
— Да неужто? Какой избирательный, однако, гуманизм. А в гроты их кидать, значит, не зазорно? А превращать в крыс и скармливать злобным тварям?
— Ты про Галиотис и Тридактну?
— Что? Нет. Неважно. Так разве я не права?
— Может, и права, — буркнул Коган. — Но одно дело убийство, и совсем другое — смерть на арене.
— И в чем же разница? На арене у меня был бы шанс…
— Не было бы у тебя никакого шанса! — внезапно рыкнул Коган. Его басовитый рев разлетелся по лабиринту ходов гулким эхом. — Две секунды — и ты в драконьем желудке. Забудь все, что я тебе сказал, поняла? Не говорил я тебе ничего! Сунешься к госпоже с этими глупостями, она нас обоих в порошок сотрет: тебя от ярости, а меня за болтовню. Усвоила?
Гвендолин поморщилась от боли — пальцы Когана в очередной раз впились ей в плечо — того и гляди кости хрустнут.
— Да усвоила, усвоила. Отпустите, больно же!
Конвоир проигнорировал просьбу.
— По-вашему, лучше сгнить тут крысой, чем умереть на арене?
— А по-твоему, приятнее наоборот?
Этого Гвендолин не знала. Арена прельщала ее ничуть не меньше, чем заточение в крысиной шкуре.
— Постойте, — ужасная догадка пришла ей в голову. — Этот Левиафан убивал людей?
Неужели про рыбу все — вранье? И про ненавистное мясо, и про случайно умершего парня с копьем?
— Этот пока никого не успел, — развеял ее опасения Коган. — Он новенький, всего год как выловили. Взамен предыдущего, который сдох. Так что это будут его первые бои… смешно звучит — бои! Ха-ха-ха! Можно подумать, такому чудищу придется напрягаться. Цап — и крышка.
— И все-таки, почему мне нельзя…
— Опять за свое! Да потому что ты врежешь дуба в две секунды! Ну и на что тут смотреть? Госпожа выбирает тех, кто дольше продержится. Нюх у нее, что ли, особый, не знаю. Боги ведь желают не на убийства смотреть, им подавай зрелище, азарт. И чтобы хоть сколько-то выживших оставалось, предсказуемая мясорубка никому не нужна: одного съели, другого раздавили, третий сам помер от разрыва сердца.
— Неужели кто-то ещё и выживает?
— Частично, — уклончиво отозвался Коган.
— И ненадолго, — буркнула Гвендолин. Ее передернуло.
— Ну а чего ты ожидала? Это духи и божества. Бессмертные. Нам не понять.
— Это чудовищно и мерзко, — выдохнула Гвендолин и потерла больное горло. Не верилось, будто разговор шел о реальных людях, реальных богах, о настоящих, не выдуманных смертях. Они казались абстрактными, как в кино. Хотя Кагайя и не на такое способна, в ее извращенной бесчеловечности Гвендолин ни секунды не сомневалась.
— Что поделать, — Коган пожал плечами и с сожалением добавил: — Желающих уйти в человеческий мир из года в год не убывает, поэтому у чудищ всегда будет пища, а у богов — зрелища.
В лицо наконец повеяло свежим воздухом: теплым летним утром, пахнущим травой, цветами, прогретой солнцем землей. Пусть это была чужая трава и чужие цветы, растущие в чужом, враждебном мире, — они всколыхнули в душе Гвендолин воспоминания доме. О родном городе. О друзьях и беззаботной жизни, казавшейся теперь призрачным видением. О матери, которая сойдет с ума от горя, разыскивая свою непутевую дочь. Горло сдавило, по глазам резанули непрошенные слезы. Ох, только бы не разрыдаться прямо сейчас! Она должна быть сильной. Никаким ведьмам и чудовищам ее не запугать. И не сломить.
Двери замка были распахнуты настежь. В широкий проем били косые солнечные лучи. Коган задержался лишь на миг, чтобы воткнуть факел в кольцо на стене. А затем толкнул Гвендолин к темному провалу винтовой лестницы и затопал следом. Подъем давался ему нелегко: он сопел, пыхтел, кряхтел и, видимо, мысленно проклинал собственную комплекцию.
Глядя на то, как утекают вниз ступеньки, чувствуя, как иссякают последние минуты до встречи с колдуньей, а мысли отравляет ставший уже привычным страх, Гвендолин решилась задать вопрос. Тот единственный, ответа на который ждала так мучительно и одновременно боялась до смерти.
— Скажите, а Айхе… как он?
Задыхаясь, Коган остановился и вытер пот с выпуклого, исчерканного морщинами лба. Ремни чересчур туго перетягивали его внушительный живот.
— А что с ним станется? — невзирая на обнадеживающие слова, голос его звучал тревожно.
— Я видела…
А что, собственно, она видела? Незримые удары, конвульсивные изломы тела, вывернутые руки, словно парня вздернули на дыбу. Выглядело ужасно. И все же так жестоко ломать собственного ученика, пусть даже тот и нарушил какой-то дурацкий запрет?
— Не тревожься, оклемается. Ему не впервой.
— Дикость какая. Бессмысленная дикость.
— Дисциплина. У Кагайи свои методы. В конце концов, кроме него, у госпожи учеников нет, и только ему она доверяет самые ответственные поручения.
— И самые жуткие, — предположила Гвендолин, вспомнив слова Нанну.
— А это уже не нашего ума дело. Колдовство — исключительно редкий дар, им до недавнего времени обладало всего два человека: госпожа и ее сестра Цирцея.
— В целом мире?
— И, вероятно, за его пределами тоже.
— То есть, если они обе умрут…
Коган нахмурился и недовольно перебил:
— Я не знаю.
— Откуда же взялся Айхе?
— Ты задаешь слишком много вопросов! — он ткнул пальцем в лестницу: мол, поднимайся.
— Считайте это последней волей умирающего, — предложила Гвендолин, послушно продолжив путь.
О последней воле Коган, похоже, не слыхал (интересно, как здесь хоронили: в грязный мешок — и на свалку?), однако снизошел до ответа.
— Он появился здесь совсем мальчишкой несколько лет назад. А откуда у него дар… ну, слухи бродят всякие. Говорят, за колдовство он продал душу.
Понятно. Ничего нового.
От слов Когана Гвендолин совсем не полегчало. Наоборот, стало вдвойне тревожно. Тугой, точно резиновый, комок страха в животе заелозил, добавляя к отвратительному самочувствию очередную порцию дурноты. Здесь все сплетничали, будто Айхе заплатил колдунье собственной душой, но ведь тогда от него должна была остаться лишь пустая оболочка — и ни единого намека на человечность… А Гвендолин помнила его глаза, они принадлежали не мертвецу, не бездушному чудовищу. Впрочем, дьявол забирает добычу только после смерти. Вдруг у Айхе с колдуньей тот же уговор?
Грустные размышления одолевали Гвендолин до просторного фойе, за которым открылась круговая анфилада морских залов, — тут волей-неволей пришлось отвлечься. Под ногами мелькали разноцветные плитки пола, повсюду высились нагромождения настоящих коралловых рифов, тут и там среди редкой мебели извивались ламинарии — их словно колыхало незримое волшебное течение. Высокие стены-аквариумы таинственно светились. В одних среди водорослей рыскали акулы, в других над обглоданным скелетом (настоящим?!) хищно застыли пираньи, в третьих плавали членистоногие твари, похожие на трилобитов. В четвертых ворочались спруты, извивались полосатые морские змеи, шевелили щупальцами вымершие в человеческом мире гигантские аммониты и довольно скромные по размерам зубастые ящеры юрского периода — не иначе как заколдованные, чтобы уместиться в аквариуме. Впечатление создавалось жуткое, особенно когда какая-нибудь морская химера тыкалась в стекло омерзительной мордой, будто замечала Гвендолин, зачарованно вертящую по сторонам головой, и готовилась к смертельному броску.
Интересно, насколько толстые стенки у этих аквариумов? Выдержат ли они, если доисторический ящер, вроде кронозавра, пусть и уменьшенного в размерах, со всей мощи боднет их своей чугунной башкой?
Коган придержал Гвендолин за многострадальный локоть, когда в очередном зале они встретили Кагайю. Колдунья благоговейно замерла перед стеклом, за которым в мутной воде плавала пара отменных страшилищ. Гвендолин даже не стала приглядываться — хватило с нее допотопной экзотики.
Заслышав шаги, ведьма обернулась. Сегодня ее голову венчало внушительное сооружение из волос и черных осьминожьих щупалец.
— Коган? — она перевела взгляд на Гвендолин. — И ты?..
— Всю ночь просидела в гроте, как вы и приказывали, госпожа, — голос Когана сочился подобострастием.
— Что же, Левиафан так и не объявился?
— Видимо, нет, госпожа.
— Понятно.
Невзирая на грозный вид, ведьма казалась чем-то озабоченной. Рядом с ней на низеньком кривоногом столике в клетке с опилками копошились крысы. Она протянула руку.
— Редкостное везение, — рассеянно произнесла Кагайя. — И что ты предлагаешь?
Коган молчал. Гвендолин ждала.
— Отпустить?
Щелкнул замок, дверца клетки отскочила в сторону.
— Превратить в крысенка?
Колдунья запустила руку внутрь и поймала за хвост серого зверька. Тот разразился протестующим писком.
— Скормить Галиотис? — с этими словами она протолкнула его в аквариум прямо сквозь стекло. — Или Тридактне?
Ближайшая гадина метнулась к добыче — только хвост мелькнул в зубастой пасти.
Кагайя отряхнула мокрую руку, потянулась за следующей крысой. А ведь одной из них вполне мог быть Дэнни! От мысли о кузене Гвендолин затрясло.
— Познакомься, это Галиотис, морская гадюка, — ласково произнесла Кагайя, забрасывая в пасть чудищу новую крысу. — Она принадлежит к семейству кровожадных хищников Хаулиодов, обитает на приличной глубине и питается рыбами в два-три раза крупнее ее: вцепляется в морду жертвы своими зубами-саблями и дожидается, пока бьющаяся в агонии жертва не выбьется из сил. А затем заглатывает целиком.
Да она просто больная, догадалась Гвендолин. Упивается собственной жестокостью, разводит отвратительных гадов и наслаждается их обществом. Как же Айхе угораздило поступить к ней в ученики? Неужели, кроме чародейства, он разделяет и эту нездоровую тягу к морским хищникам?
— Одна беда с ней, — продолжила колдунья. — Галиотис агрессивна и глупа до безобразия. Она может напасть и на кита, если тот подвернется, хотя одолеть его, разумеется, не сумеет. Не то что человека.
Прозрачнее намека и не придумаешь. Гвендолин все-таки вгляделась в мутную воду, откуда на нее слепо таращились выпуклые глаза рыбы-гадюки. В длину та достигала полутора метров. Гибкое, похожее на змеиное тело покрывала черная, как смоль, чешуя. Пасть едва смыкалась, из нее выпирали зубы-иглы, особенно эффектно окаймлявшие выдвинутую вперед нижнюю челюсть.
Так вот кем вдохновлялись создатели «Чужого», не к месту подумала Гвендолин.
Мимо неспешно проплыла акула со скрученной спиралью нижней челюстью.
— А это геликоприон по имени Тридактна, — сообщила колдунья. — Питается всем, что движется.
— По-моему, в моем мире она давно вымерла, — пробормотала Гвендолин, — и всякие там — завры тоже.
— Твой мир лишился лучших представителей животного мира. Вместо них его населили люди, — гримаса отвращения испортила красивое лицо Кагайи. — Миллионы и миллиарды людей, которые все лезут и лезут сквозь магический барьер, стремясь загадить и наш Первозданный океан, как загадили свои реки и моря.
— Ну уж динозавры точно передохли раньше, чем мы успели что-то загадить, — не сдержавшись, выступила Гвендолин. — Шестьдесят миллионов лет назад людей и в помине не существовало!
— Это не отменяет того, что вы все — паразиты! — фанатично прошипела Кагайя.
Ну да. А сама она — представитель внеземной цивилизации космических ежиков. Похоже, ассоциации с «Чужим» навеялись недаром.
— Я оберегаю Первозданный океан. Если бы не моя магия, проклятые пришельцы из человеческого мира давно понастроили бы здесь свои смрадные… сооружения, чтобы отравлять воздух, сливать в воду ядовитые отходы и губить все живое!
Так вот откуда росли ноги ее тотальной ненависти к людям!
— Вообще-то, у нас существуют организации по охране природной среды. Гринпис. Королевское Общество Охраны Природы, — сказала Гвендолин. Бояться? Эту чокнутую фанатичку, присвоившую себе мировое господство? Да в любом городе таких пруд пруди — правда, они тихо сидят в смирительных рубашках, ну, или локально беснуются в комнатах, обитых войлоком. И не косят окружающих магией направо и налево. В этом, конечно, главная загвоздка.