А во-вторых, спасительные чары в деревне вдруг предстали в совершенно ином свете. Получается, они не только отпугивали шша, но и указывали путь к порталу? И именно этой помощью пренебрегла Гвендолин? Именно это колдовство учуяла Кагайя, едва завидев ее на пороге своего кабинета? Не невинную шалость мальчишки-волшебника, вздумавшего подразнить плотоядных шша, а грубое, наглое нарушение запрета! Своей дерзкой выходкой Айхе бросил Кагайе вызов. Естественно, та взбеленилась.
Новость требовала дополнительных размышлений, но сейчас Гвендолин слишком устала.
— Бессмыслица какая-то, — пробормотала она. — Почему нельзя просто отпустить людей в человеческий мир?
— Люди здесь превращаются в призраков или крыс, — Нанну пожала плечами. — Кагайя возвращает им природный облик, но взамен требует подчинения и использует как дармовую рабочую силу. Кого ещё можно заставить пахать там, где обитают одни духи и божества?
— А Айхе? — сердце екнуло, когда имя сорвалось с губ. — Он откуда? Как сюда попал?
— Свалился как снег на голову лет пять обратно с во-о-от таким эго и нахальной претензией на звание волшебника. Я так понимаю, Кагайя из-за тебя ему шею намылила?
Гвендолин смущенно кивнула.
— Не обольщайся на его счет.
— Он и во второй раз пытался меня выручить, в гроте…
— Наш Айхе взбунтовался? — Нанну удивленно вскинула брови. — Ну и ну. Чем же ты его зацепила?
Гвендолин не нашла, что ответить.
— Знаешь, как он нос задирал? От горшка два вершка, а уже требовал, чтобы мы — всякая чернь — его господином величали. Расхаживал тут, как петух, раздавая указания направо и налево, и все козырял своей волшебной кровью: мол, его отец — какое-то могучее божество, которого он, правда, совсем не помнит. Гонору-то было… — Нанну усмехнулась. — Только божества тут точно ни при чем. Слухи про него разные бродят…
— Будто он душу продал?
— Глупости, — встрял Дориан, звеня своими склянками.
— И ничего не глупости! — возмутилась Нанну. — Откуда же у него взялась колдовская сила, скажи на милость? Люди колдунами не рождаются. Кагайя, например…
— У мальчика талант, — с нажимом перебил Дориан, — который и привел его к госпоже. Как путеводная звезда…
— О пять ты за свое! Еще скажи, будто видел его в телескопе.
— И скажу.
— В телескопе? — не поняла Гвендолин.
— Да не слушай, — отмахнулась Нанну, — он вечно пургу гонит. То про живые планеты, то про апокалипсис. У него вон и календарь есть, где каждый конец света отмечен.
Гвендолин проследила за жестом Нанну и уперлась взглядом в изрядно потрепанный пергамент, приколотый к боковой стенке шкафа двумя кинжалами и десятком алмазных кнопок. Пергамент был таким длинным, что его нижний край, загибаясь, почти касался пола. И он был весь исчеркан странными значками.
— Поверь, у мальчишки давно уже камень вместо сердца, иначе бы он не исполнял беспрекословно все приказы Кагайи. Мерзкие, гадкие приказы, — Нанну понизила голос до шепота. — Говорят, он для нее всякую пакость добывает, вроде выколотых человеческих глаз и вырванных сердец. И даже убивает…
Гвендолин передернуло.
— Вот сплетницы бабы! — с отвращением выплюнул Дориан. — Делать вам больше нечего, кроме как всякую дрянь выдумывать.
— А ты докажи, что это неправда, — парировала Нанну.
— Толчетесь изо дня в день у каналов и сочиняете байки, — не унимался алхимик. — Бесстыжие. Превратили мальчишку в чудовище.
— А вы как считаете? — спросила Гвендолин. — Айхе хороший? Или злой?
— Что за подразделение: хороший, злой? Разве миры бывают черно-белыми?
— Если ты снова ударишься в философию, я уйду, — мрачнея, предупредила Нанну. — И останешься без ужина.
Дориан фыркнул, но от философских изречений все же воздержался.
— Айхе необычный мальчик, — сказал он. — Госпожа говорила, очень талантливый и схватывает все на лету. Она преподает ему разные аспекты магии, и он терпеливо впитывает науку. Однако, — Дориан кинул быстрый взгляд через плечо в сторону дверцы, ведущей на крышу башни, — его амбиции невозможно удовлетворить знаниями о волшебных свойствах трав и прочими безобидными заклинаниями. Айхе мечтает о боевой магии, даже в тайне от госпожи тренируется. Руины — отличное прикрытие: большего бардака, чем есть, там уже не наведешь. Удобно скрывать последствия упражнений. — Дориан рассеянно уставился в окно. — Волшебство влияет на работоспособность моего телескопа, и если неподалеку плетутся боевые чары, я узнаю об этом мгновенно.
— Ну я же говорю: мальчишка себе на уме! — удовлетворенно заявила Нанну. — Вот выучится и тихонько сживет нашу старушку со света. Вонзит ей нож в спину. И нечего на меня так таращиться! Ты его защищаешь, потому что тебя, в отличие от нас, он уважает. Видишь ли, Гвендолин, мальчики, выросшие без отца, как наш Айхе, очень нуждаются в мужском примере и признают только…
— Да хватит уже! — возопил Дориан.
— Мой младший брат-безотцовщина постоянно выбирал себе авторитеты, один страшнее другого, и таскался за ними, высунув язык от восторга. А однажды даже умудрился проиграть собственную сестру в кости — на спор, заезжему торговцу побрякушками, чтобы не ударить в грязь лицом перед мужиками. Мне повезло, что барыге перерезали глотку раньше, чем тот уволок меня на какие-нибудь Пепельные острова, откуда уже точно было бы не выбраться.
— Женщина, уймись. Ты не в себе, — Дориан повысил голос. — Айхе — не твой младший брат. И он не продаст девочку заезжим купцам за клинок с золотым эфесом.
Одергивание возымело эффект. Нанну замолчала, взволнованно дыша, и вдруг со стыдом отвернулась. Закрыла лицо руками. Дориан подошел и неловко похлопал ее по плечу:
— Ну, ну.
Притихшая Гвендолин следила за развернувшейся сценой.
— Лучше всего Айхе удается превращение, — Дориан деликатно сменил тему, давая Нанну время восстановить самообладание. — Мальчик обожает летать. Подозреваю, полеты помогают ему забыться и не вспоминать о пакостях, которые приходится совершать по приказу госпожи.
— Так ты все же признаешь!.. — ввернула Нанну.
— Разумеется, — Дориан и бровью не повел. — Откуда же берутся сотни ингредиентов для моих зелий? Жабьи шкурки, бараньи кишки, вытяжка из брюшных цепней, слизь головоногих моллюсков, пищеварительный тракт пятнистой гадюки, драконья желчь…
— Прекрати, — Нанну подставила ко рту кулак. — Меня сейчас стошнит.
— Ты ведь не думаешь, будто животные отдают внутренности по добровольному согласию?
— Не пугай девочку!
— Гм… — Дориан опомнился, заметив побледневшую Гвендолин. — Ну, он и травы всякие собирает, а не только требуху…
— Дориан!
— Ну что Дориан? Ты сама начала!
— А как это — летать? — торопливо спросила Гвендолин, пока не разразилась очередная потасовка. Похоже, эти двое по-другому общаться не умели. — Неужели Айхе умеет превращаться в птицу?
— Не в птицу. В дракона.
— Дракон? — изумленно прошептала Гвендолин. — Айхе дракон?
— Госпожа собирается отправить его к своей сестре за амулетом, — зачем-то поведал Дориан, возвращаясь к своим флакончикам.
— Ха! — хмыкнула Нанну. — Цирцея треснет от счастья, когда он к ней заявится! Впрочем, Айхе, конечно, не из тех, кто будет унижаться и клянчить. Утащит — и дело с концом.
— Женщина, — Дориан возмущенно ткнул в нее пальцем, — ты испорченная. Тебе кто-нибудь об этом говорил?
— Ты. Раз сто, — отмахнулась Нанну. — И не вставай в позу. Руку даю на отсечение: Кагайя приказала ему выкрасть безделушку. Сам же знаешь, в каких они с сестрой отношениях.
— И зачем я за тебя вступился? Крысой ты была сговорчивей.
— Крысой я тебе еду с кухни не таскала, — насмешливо бросила Нанну и обратилась к Гвендолин: — Идем, пора ужинать и ложиться спать. Я тебе еще постель не приготовила, но ничего, места в башне полно, разберемся. А ты, солнце, долго еще будешь своими пробирками греметь?
— Уже почти закончил, — проворчал Дориан. — Сейчас спущусь.
Жилые помещения находились в башне этажом ниже. Гвендолин выделили целую комнату: не слишком просторную, зато с крошечным окошком, матрасом, тканым пледом и подушкой, набитой сеном. Под потолком, помимо паутины, были натянуты веревки, на которых сушились душистые травы, особенно сильно дурманил запах шоколадной мяты.
Рядом имелись и другие помещения: покои Дориана, спальня Нанну, лазарет, кладовые, подсобки, под завязку набитые рабочим инвентарем. Еще была кухня с большим столом, захламленными шкафчиками, рукомойником и деревянной кадкой с водой.
— Насчет Айхе я тебе вот что скажу, — произнес Дориан, усевшись за стол, пока Нанну резала хлеб, сыр и овощи. — Чтобы стать учеником колдуньи, он подписал договор, который должен храниться у госпожи. Безропотное повиновение ее приказам может быть лишь платой за обучение, а вовсе не стремлением его сердца. В драконьем облике Айхе осознает куда меньше, чем в человеческом, и это защищает его душу, мешает озлобиться. Но колдовство откладывает отпечаток на своего хозяина, и если не знать меры, оно отравляет. Про мальчика всякое болтают, а я сомневаюсь, что он жесток от природы. Волшебство такая штука… с годами оно оттачивает самые низменные чувства, культивирует пороки: гордыню, эгоизм, тщеславие. Госпожа, например, не всегда была жестокой: власть и колдовство искорежили ее душу.
Нанну с притворной жалостью шмыгнула носом.
— Сейчас разрыдаюсь, — язвительно кинула она, разливая в глиняные кружки компот. Или вино.
— А в этом договоре… ну, который Айхе подписал, случаем, не указано, чем он расплатился?
— Как в любом договоре, — согласился Дориан, — должны быть условия, обязательства, ответственность сторон.
Наверное, сумасбродная идея чересчур явственно отразилась на лице Гвендолин.
— Не-не-не, и думать не смей! — Нанну энергично затрясла головой:
— Важные бумаги госпожа хранит в кабинете, — словно науськивая Гвендолин, сообщил Дориан заговорщицким шепотом. — В ящиках стола, под замком.
— Ты в своем уме? — Нанну покрутила пальцем у виска. — Ты к чему девчонку подстрекаешь?
Дориан загадочно усмехнулся:
— Сама разберется.
— Мне кажется, Айхе здесь плохо, — призналась Гвендолин, вдохновленная неожиданной поддержкой алхимика.
— Да с чего ты взяла? — поразилась Нанну. — Мальчишка превосходно устроился: живет на готовом, дурака валяет, не работает — в мыло себя уж точно не загоняет. А видела бы ты его комнаты в замке! Если это называется «плохо»…
— Но у него ведь где-то есть родители? — предположила Гвендолин.
— Если и есть, он их стыдится. Иначе не сочинял бы небылицы о неведомом могучем божестве…
— И все равно они его ждут. — Гвендолин почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы от тоски по маме и отцу. Нанну протянула ей бутерброд с сыром, и девочка вгрызлась в него, стремясь отвлечься и унять боль в груди.
— Ешь, давай, — посоветовала Нанну, — и ложись спать. А с Айхе сама поговоришь. Раз он тебя не чурается, то, может, и расскажет о себе.
— Спасибо, — пробормотала Гвендолин.
Она вдруг вспомнила, что не ела уже двое суток. Непонятно, как вообще продержалась на ногах столько времени! От разбавленного вина закружилась голова. По щекам вдруг сами собой потекли слезы, Гвендолин их поначалу даже не заметила, а когда опомнилась, уткнулась лицом в ладони и безудержно, надрывно разрыдалась.
— Ну, не плачь, не надо, — Нанну участливо погладила ее по плечу, — все образуется.
— Пусть, — возразил Дориан спокойно, — полегчает.
И Гвендолин рыдала, и рыдала, и рыдала, выплескивая из себя скопившуюся боль, и безнадежность, и горькое, бесприютное одиночество — все, что тисками давило на сердце и мешало дышать.
* * *
Ночь расстелила над землей густой облачный мрак, скупо сбрызнув звездными крапинками прорывы между тучами. Дуновения свежего ветра проникали сквозь крошечное окошко, но были не в силах разбавить удушливый аромат сухих трав. Бесчисленные метелки, едва шевелясь, пронизывали комнату каким-то таинственным, потусторонним шелестом.
Натянув жесткий тканый плед до самых ушей, Гвендолин скорчилась на матрасе, тщетно пытаясь забыться. Солома в подушке колола щеку, мышцы ныли от усталости, а в тяжелом затылке пульсировала боль. Веки давно опухли от слез, но те все не кончались: нет-нет, да и текли по вискам, капая на наволочку и спутанные волосы. Гвендолин трясло от озноба, от пережитого ужаса, от тоски и безысходности. Когда покровы дня, полные ярких впечатлений, оказались сорваны, она вдруг с ужасающей ясностью осознала, что может сгинуть в этом кошмаре навечно. Никогда не отыскать путь обратно, не увидеть родителей, не спасти Дэнни. Призрачный мир заглатывал ее, заталкивал в свою ненасытную плотоядную утробу, где царили чернота и хаос, где тлетворное дыхание смерти пропитывало и отравляло каждую минуту, каждый миг… Обессиленная, беззащитная, Гвендолин дрожала под одеялом, натягивая его все выше и выше, и жмурилась до рези в глазах, чтобы стереть врезавшиеся в сетчатку чужие лица и чужеродные пейзажи. Пусть все это окажется сном — температурным бредом, вызванным ангиной, или галлюцинацией, навеянной оккультными побрякушками тетки Тэххи. Пусть назавтра она проснется в своей постели, в окошко проберутся утренние лучи солнца, и мама пригласит к завтраку знакомым с детства хлопком по двери. Стоило только очень-очень сильно захотеть и ещё покрепче зажмуриться, как все это непременно сбудется…
Через час или два Гвендолин все же удалось задремать. Ее затянуло в тяжелое, мучительно небытие, наполненное пугающими отголосками реальности: жарким дыханием Левиафана, утробным вытьем голодных шша, их цепкими лапами, выныривающими из мрака, и грозными криками Кагайи, взрывами котлов в лаборатории Дориана, робкими прикосновениями Айхе, его вкрадчивым шепотом:
— Гвендолин…
Всхлипнув, она ткнулась лбом в теплую ладонь: не уходи, не оставляй меня одну.
— Гвендолин, — шепот повторился, на сей раз громче, настойчивее.
Вздрогнув, она распахнула глаза, сдернула с головы плед — и увидела над собой озабоченное лицо Айхе, расцвеченное тусклым светом лампы в желто-оранжевые тона.
— Извини, что разбудил, — юноша отстранился и убрал руку. Значит, его прикосновение тоже не пригрезилось? — Раньше придти не получилось.
Гвендолин задохнулась. Внутри вдруг разразился ураган эмоций, грудь заходила ходуном, в горле забулькали рыдания — и, бухнувшись лицом Айхе в колени, она позорно разревелась. Мальчишка на мгновение опешил. Потом принялся гладить ее по волосам: сначала несмело, а затем, не встретив сопротивления, увереннее.
— Тс-с-с, ну чего ты… не реви… все не так уж плохо.
Мало-помалу Гвендолин угомонилась. Застыдилась своего порыва и отодвинулась, всхлипывая, нервно заправляя за уши растрепанные волосы.
— Смотри, что я тебе принес, — Айхе протянул ладонь.
Пряча глаза, Гвендолин приняла подарок: длинный кожаный шнурок, на который были нанизаны бусины из камня, дерева, морских раковин.
— Красиво, — прошептала она.
— Можешь надеть на шею или намотать на руку. Вот, гляди, это лиственница из нашего парка. И клен: если нагреть, он будет светиться. Это железное дерево — оно растет только на острове Дриад, в тысяче километрах отсюда. А это панцирь морского таракана. Не бойся, он уже не пахнет, ему лет восемьсот. Это тигровые ципреи, я сам их выловил…
Он успокаивал ее, как старший брат — испуганную грозой сестренку. Гвендолин впитывала его голос, его неожиданное участие, его теплую близость и тихо млела, не веря собственному счастью. Когда бусины кончились и Айхе замолк, она стерла со щек уже почти высохшие слезы и улыбнулась:
— Здорово.
— Здесь тоже можно жить, — поджав ноги, Айхе уселся на пятки и резким движением отбросил с лица темную челку. — Но ты обязательно отправишься домой.
Его голос излучал твердую уверенность.
— Значит, ты поможешь? Нанну говорит, самой мне не найти дорогу к порталу, путь заколдован и…