Полицейские подошли к нашей двери. Принялись стучать и толкать ее. Прокричали что-то по-испански.
Женщина положила руку мне на спину и сказала:
— Будем ждать. Теперь мы либо выплывем, либо потонем.
Я следил за ней краем глаза. Кубинка взяла шаль и покрыла ею голову. Потом завела конец шали со спины и прикрыла рот. Повернулась и посмотрела на меня. Трансформация была поразительной. Завернутая в черное, женщина из трущоб стала воплощением грусти. Это была вдова в траурном одеянии. Изменилась и походка! Медленная, смиренная. Кубинка извлекла откуда-то четки и принялась быстро и настоятельно бормотать что-то. Слегка наклонила вперед голову.
Я окончательно повернулся к стене, и все, что происходило дальше, воспринималось только на слух.
Кубинка вытащила защелку. Дверь заскрипела, и послышались хрюкающие голоса нескольких мужчин. Очевидно, они задавали вопросы.
Кубинка произнесла «ш-ш-ш» с упреком.
Но этого было недостаточно, чтобы удержать полицейских. Я бы очень удивился, если бы они не вошли.
Послышался шум шагов по комнате. Потом они заметили меня. Последовал короткий вопрос, который я понял без труда.
— Quien es eso? (Кто это?)
Женщина со вздохом пробормотала ответ. Я услышал среди других слов «Mi hombre», повторенное пару раз.
«Мой муж». Я был ее мужем.
Женщина замолчала. Наступила пауза, но напряжение не спадало.
Я чувствовал взгляды пяти или шести мужчин, которые пытались разглядеть меня сквозь одеяло. Естественно, ощущение не из приятных. Я лежал тихо, без движений, как кубинка сказала. Но как трудно оставаться неподвижным и не шевелить мускулами. Неприятный запах влажной штукатурки щекотал в моем носу. Я боялся, что вот-вот начну чихать и привлеку внимание полицейских. К счастью, этого не произошло.
Я осторожно открыл глаз под защитой руки и посмотрел на стену. Она была освещена. Очевидно, приблизилась свеча. Я понял, что полицейские хотели посмотреть на меня вблизи.
Женщина жаловалась меланхоличным голосом, противясь этому вмешательству, но они ее не слушали.
Я знал, что вскоре произойдет. И действительно, произошло. Тень вырисовалась на стене, значит, человек приблизился. Тень стала больше. Я почувствовал, что человек осматривает меня, и это вызвало беспокойство. Я не осмелился даже приплюснуть приоткрытый глаз.
Тень свернулась калачиком. Я понял, человек наклонился, чтобы посмотреть на меня поближе. Ощутил его дыхание на своей шее, полоске тела, оставшейся открытой.
Если бы женщина дала мне нож до того, как впустить сыщиков, можно было попробовать прыгнуть на этого человека, развернуть его и, прикрываясь, как щитом, потребовать, чтобы они открыли мне дверь в коридор. Нет, это была бы ошибка. Я понимал, что не ушел бы далеко, а только до низа лестницы, где и ждали меня у входа в дом.
У меня появился соблазн повернуться… и всему конец. Но этого не сделал.
Я видел, как поднялась на стене большая тень от руки. На мгновение она задержалась и опустилась. Почувствовал, что тянут одеяло. Свежий воздух соприкоснулся с моей спиной.
Раздался внезапный возглас, исторгнутый не из одной, а из четырех или пяти глоток. Стена очистилась, тень исчезла. Человек, должно быть, резко отпрянул назад.
Кто-то задал вопрос приглушенным тоном.
Я услышал, как кубинка произнесла единственное слово. Она произнесла его медленно, почти нараспев. Какое прекрасное это было слово! Много таких слов есть у них в языке, но это было очень мелодичным.
— Viruela, — сказала она и коротко всхлипнула.
Кто-то хрипло вскрикнул. Потом тяжело затопали, отчего даже кровать задрожала. Полицейские старались как можно быстрее добраться до выхода из комнаты. Поток воздуха выгнул пламя свечи, поколебав полумрак в помещении.
Дверь с шумом захлопнулась. Мы опять остались вдвоем.
С минуту я не двигался.
Полицейские продолжали свой бег вниз по лестнице. Их охватила паника. Казалось, весь квартал вибрирует и дрожит от их топота.
Я услышал, как шум выплеснулся на улочку, и понял, что сыщики наконец-то ушли.
Кубинка пока не произнесла ни слова. Я медленно повернулся и посмотрел на нее. Пламя свечи успокоилось. Женщина стояла у двери и, наклонив голову, слушала. Я видел, как она «показала нос», смеясь над теми, кто удрал. Потом, проговорила что-то сквозь зубы.
Я полностью развернулся и сел.
— Отличная работа, — обронил.
Кубинка посмотрела на меня. Подмигнула большим черным глазом.
— Неплохо! — призналась и она.
Женщина вернула на место шаль и снова стала прежней. Странно, как одна деталь одежды может все изменить. Тихо посмеиваясь, она освободилась от четок. Отодвинулась от двери, и я увидел маленькую желтую бумажку, которая свисала с ручки. Бумажка еще покачивалась. На ней большими черными буквами было написано мелодичное слово «viruela», которое я услышал недавно.
— Что это означает? — спросил я.
— Оспа, — ответила она, не моргнув глазом. И постучала ногтем по этикетке. — А надпись — предупреждение держаться подальше от этой комнаты. В общем, своеобразный карантин. Бумажка должна висеть с наружной стороны двери, а не с внутренней, но они были слишком возбуждены, чтобы обратить внимание на такую деталь. Я так и думала, что они вас не тронут и не будут переворачивать. На это у них не хватило бы смелости!
— Какая находчивая! — удивился я и сел на край кровати. Принялся натягивать рубашку, не обращая внимания на красные пятнышки. — Но откуда здесь дезинфицирующая жидкость?
Женщина пожала плечами.
— Осталась. Люди из здравоохранения забыли унести, когда последний раз приходили сюда. Видите ли, на этой кровати действительно умер от оспы человек. Пару недель тому назад.
Я резко вскочил, будто меня кто-то толкнул снизу, и продолжил одеваться стоя.
Кубинка усмехнулась, видя, что пытаюсь отряхнуть с себя пыль и невидимую инфекцию.
— Успокойтесь, — заметила она. — Люди из здравоохранения продезинфицировали и окурили здесь все, прежде чем уйти. Я сама тут спала и чувствую себя прекрасно. Во всяком случае, трюк удался, а это главное.
— И все же, — выдохнул я, — хорошо, что стало известно об этом после того, как дело сделано.
Женщина подошла к шкафу, открыла ящичек и достала сигару, которую положила туда перед тем как впустить полицейских. Должно быть, сигара погасла не сразу, потому что ящичек был полон дыма.
Кубинка сбросила пепел, постучав сигарой по мебели, потом извлекла спичку, чиркнула ею и зажгла окурок, испустив вздох облегчения. Она опять стала женщиной из трущоб. Прислонилась к шкафу спиной и оперлась локтями.
— Вы что, курите только сигары? — полюбопытствовал. — Почему не сигареты?
Она скривила губы.
— Сигареты — для детей. Их курила, когда мне было девять лет.
— Черт возьми! — тихо ругнулся я.
— Но я не вдыхала, — уточнила женщина.
Воспринял ее объяснение как намек на хорошее. Однако хорошего у нее было мало.
— Я работала как «сигарайа» в Тампе, — добавила кубинка. — Именно там привыкла к сигарам. Можно сказать, что из десяти сигар, которые я делала, выкуривала одну.
Я стал завязывать галстук, продолжая смотреть на свою спасительницу. Хотелось понять ее.
— Почему вы столько сделали для меня? — допытывался.
Кубинка слегка пожала плечами.
— По разным причинам. Как уже вам говорила, я ненавижу полицейских и всегда принимаю противоположную им сторону, не пытаясь узнать, почему полиция за кем-то охотится. — Она понаблюдала за полетом дыма. — А может быть, дело в цветах, которые я ношу на могилу.
— Что вы хотите этим сказать?
— Это трудно объяснить. Мне кажется, сделать что-то для человека — это лучшее, что можно сделать в мире. Видите ли, я так же, как и вы, знаю, что значит потерять человека, который любит тебя. Со мной такое же случилось две недели назад в этой комнате.
Я показал пальцем на кровать, где недавно лежал.
— Он умер здесь?
— Да. Его звали Манолито. Нас депортировали из Майами за уголовное преступление. Довольно грязная история. Полиция искала нас. Искала именно его. Несколько месяцев сыщики не давали нам покоя. Наконец они выследили Манолито и посадили за решетку. Но когда поняли, что он сильно болен, вышвырнули, как собаку. Поэтому, он притащился сюда, ко мне, и умер в этой лачуге.
Ее большие черные глаза говорили сильнее слов. Но остальные черты лица оставались неподвижны и не выражали никаких чувств.
Я не знал, что сказать. Повернулся к ней спиной, заправляя рубашку в брюки.
— Как вас звать? — спросил, снова поворачиваясь к женщине лицом.
— Мое настоящее имя? Я забыла его. Имела, по крайней мере, с дюжину имен. В каждом месте, где бывала. Будет лучше, если скажу вам, как меня называют здесь. Я Мэдиа Ноче, потому что допоздна брожу по улице… с тех пор, как он ушел.
— Мэдиа… Мне трудно произносить это имя.
— Оно означает Полночь. Говорите его по-английски.
— Хорошо!.. Значит, Полночь. — Я подошел к кубинке, положил руку на ее плечо и с волнением сжал его. — Послушайте, Полночь, не знаю, что сказать вам, как… поблагодарить.
— Цветы на могилу, — тихо ответила она.
Я закончил одеваться и обратился к ней:
— Думаю, будет лучше, если я уйду. Теперь путь свободен.
— Будет лучше, если вы никуда не двинетесь. Вы дойдете до угла, они узнают вас и схватят. Почему хотите разрушить то, что я сделала?
— Я не могу оставаться здесь всю ночь.
— Есть такое место в городе, куда вы могли бы пойти?
— Нет. Никто…
— Тогда зачем уходить отсюда? — Она протянула руку ладонью вверх, словно проверяя, идет ли дождь. — На кону ваша жизнь, чико. Идите, если хотите, это ваше дело. Но тогда позвольте спросить, почему убегали от полиции? Можно бы поберечь переживания на будущее.
Замечание было справедливым. Почему убегал? Я прикурил сигарету от свечи и нерешительно присел на кровать.
Некоторое время мы молчали. Я — с сигаретой, она — со своей сигарой. Два лица в полумраке комнаты. Два задумчивых существа. И у каждого свои проблемы. Она думала о «нем», наверное. Я думал о «ней».
Как на похоронном бдении.
Первой нарушила молчание кубинка:
— Как думаете уйти из города, даже если вам удастся выбраться отсюда?
— Не знаю. Должен же быть какой-то способ…
— Если укроетесь на острове, чего достигнете? Вы навсегда останетесь пленником вод.
Я уныло согласился.
— А если попытаетесь переплыть, то таможня и портовая полиция предупреждены. Это точно. За портом они следят особо.
Я бросил окурок.
— Мне кажется, что должен остаться в Гаване.
— И мне так кажется. Но выходить отсюда вам нельзя, потому что в этом случае вы сможете пробыть на свободе не более нескольких минут.
Опять наступило молчание. На этот раз его прервал я:
— Да, у меня нет никакого резона оставаться в Гаване, потому что не могу доказать свою невиновность. — Поднял голову. — Если бы такая возможность была, я не стал бы убегать от полиции за преступление, которого не совершал. Но однажды начатое бегство трудно остановить. Я останусь здесь, пока все не выясню!
— Нет закона, запрещающего вам делать это, — прокомментировала кубинка.
Я поднес пальцы к глазам и начал их рассматривать, будто они меня очень интересовали.
Полночь изменила позицию у шкафа.
— Не хотите рассказать, как все произошло? — предложила она. — Все равно пока нам делать нечего.
И тогда я рассказал ей всю мою историю.
5
Я работал у «Него» уже неделю, когда увидел Еву в первый раз. Семь дней я не знал о ее существовании.
Стоит особо отметить, как я нашел это место. В уличной канаве, можно сказать. Кто имеет склонность к мистике, увидел бы в этом символический смысл. Я не очень-то в это верю, но, видимо, именно там я должен был найти занятие, которое искал.
Дело было в Майами. Меня зовут Скотт. Все, что имел тогда, сейчас — при мне. У меня была такая же одежда, потому что, когда тебя арестовывают, без нее не обойтись. Один комплект необходимой одежды — весь мой гардероб. Кроме того, у меня имелась скамеечка в парке. Конечно, скамеечка часть городской собственности, но пользуясь только ею каждую ночь, я приобрел особое право на нее. Это было мое достояние. Однажды пришлось прогнать оттуда другого типа и уговорить его поискать более подходящее местечко.
Вставал я тогда рано — с рассветом или даже чуть позже. В Майами рассвет прекрасен. В нежно-розовых и часто голубых красках, как лицо и глаза детей. Невозможно насладиться цветами рассвета. Умывался в фонтанчике в том же парке и причесывался половинкой расчески, которую ревниво хранил в кармане.
В то утро я вышел из парка и прогуливался в одиночестве, следуя за своей длинной тенью, по улице, окрашенной в розовое. Проходил мимо ночного ресторана, кажется, он назывался «Акации». Я редко обращаю внимание на рестораны. Майами — место отдыха и развлечений, оно изобилует ночными заведениями. Но этот был огромным и казался даже более сверкающим, чем другие. Поэтому его и заметил. Должно быть, ресторан закрылся недавно, приблизительно с час назад, потому что я чувствовал исходившие от него волны тепла, оставленного людьми за ночь. Между тротуаром и улицей тянулась полоска травы, и в этой канаве что-то лежало. Однако я не был в этом уверен, потому что мешала блестевшая на солнце роса. Прошел мимо, но потом решил проверить, повернул назад и пнул предмет ногой. Предмет перевернулся. Это оказался бумажник. Я наклонился и поднял.
Наверное, его потерял клиент ресторана, когда садился в автомобиль. А может, уронил кто-то другой и не нашел, потому что место здесь слабо освещено. Бумажник был из черной тюленевой шкуры с углами, отделанными золотом. На шелковой подкладке было отпечатано «Марк Кросс» — магазин, где приобретен бумажник. Внутри лежали деньги. Меня интересовали только они: сорок один доллар. Я продолжил прогулку.
В бумажнике еще находились документы, удостоверяющие личность владельца: водительские права, выписанные Эдварду Роману, сорока четырех лет, проживающему в Эрмоза Драйв, и визитные карточки. Вовсе не анонимный был бумажник!
Однако мои моральные принципы не вызывали восхищения у пустого желудка. Он требовал своего. Потому плотно позавтракал, на этот раз не занимаясь мытьем посуды и не разгружая грузовик. Когда успокоил голод, в бумажнике стало на полтора доллара меньше.
Потом заметил, что мои моральные принципы опять стали брать верх. Удивительно, как легко побеждает честность, когда желудок полон.
Пришлось расспросить трех человек, прежде чем узнал, где находится этот дом. Первый, к кому я обратился, был полицейский. Он никогда не слышал о таком названии и честно признался в этом. Второй человек имел о нем слабое представление. Наконец водитель грузовика показал мне, в каком направлении двигаться. Добавил, что сочувствует, если буду добираться туда пешком. Он с удовольствием бы подбросил меня, но, к сожалению, едет в другую сторону. Итак, я продолжил свой марш. Правда, мелькнула мысль, что есть более легкие способы остаться честным, но все равно дел никаких не имелось, и мне было совершенно безразлично в какую сторону шагать.
Мне показалось, что я прошел только полдороги до Пальм-Бич, когда, наконец, прибыл туда. Это был большой и прекрасный дом.
Вокруг разместились и другие похожие виллы, но эта понравилась мне больше всех. У нее была своя внутренняя улочка, отходящая от автострады. И это объясняло, почему не многие знали о ее нахождении.
Эрмоза Драв стояла фасадом к морю, а тыльной частью к автостраде. У нее был частный пляж и прекрасный внутренний берег.
Я поднялся по маленьким ступенькам перед входом и позвонил. Мне пришлось ждать несколько минут, прежде чем подошел афроамериканец в белом пиджаке, как те, которые одевают слуги в клубах. Он открыл дверь и испытующе посмотрел на меня.
— Могу я видеть господина Романа? — спросил.
— По какому поводу?
Я проделал слишком большой путь, чтобы теперь, вот так просто, отдать бумажник негру.
— Мне нужно отдать то, что ему принадлежит, — ответил.
Слуга недоверчиво посмотрел на меня и закрыл дверь. Пришлось ждать еще. Создавалось впечатление, что за мной наблюдают, но я не знал, откуда и кто, потому не стал убегать.