Выполнив программу-минимум, доктор пошел обедать, на первом этаже караван-сарая подавали еду.
Мих удобно устроился за столиком у стены, заказал жаркое из кролика и пиво. Огляделся.
Посетителей было мало. Красноносый старик, цедивший, судя по всему, не первую кружку, развалился на табуретке у двери. Напротив худая, недокормленная девчонка лопала картошку с брюквой.
— Высокая какая, — машинально отметил Мих, подцепляя ложкой кусок мяса побольше. Вилок в этом мире пока не существовало. Не додумались местные модники до широких веерных воротников, мешающих донести руку до рта.
Девчонка напротив закончила есть, отодвинула горшок, вытерла ладонью свежий красивый рот, встала, но качнулась вдруг, хватаясь за спинку стула.
Мих едва успел подскочить, подхватить под локоть. Иначе бы точно грохнулась.
Мих вывел побледневшую в прозелень дылду во двор, приказал: «Ложись на траву, ноги, вон, на чурбан положи, чтобы выше головы были. Через пять минут будешь как новенькая».
Подумал еще и спросил: «Тяжелая, что ли? Так чего одна шляешься?»
Девчонка промолчала, отвернувшись.
— Данница, — догадался наконец Мих. — Интересно. Никогда чеканок не видел. Загадочные штуки. Артефакты, блин.
Девчонка на всякий случай отодвинулась. Вцепилась в пояс юбки.
— Истеричка малахольная, — констатировал Мих. — Кому же это надо беременную грабить на свою голову? Полежи еще немного. Да резко не вставай, опять голова закружится. А я пошел обратно. Кролик остынет.
Хотел посоветовать девчонке тоже подналечь на мясо, но подумал, что монет на мясо у нее может и не быть, а делиться с каждым встречным-поперечным в его планы не входило.
Ночью на колючем, набитом соломой матрасе снились Миху странные сны.
Будто стоял он посреди густого, пронизанного солнцем и запахом хвои леса, где звал его, эхом отражаясь от стволов, до боли знакомый голос.
— Ми-и-и-иша! Ми-и-и-ишка! Не бросай меня. Не бросай. Найди. Найди, а то пожалеешь.
Мих пытался определить, откуда идет звук. Но Светкин голос звучал и справа, и слева, и сверху, и снизу. А потом уже и не Светкин. Чей-то совсем другой. Незнакомый. Мих метался, кричал, сходил с ума от беспомощности, бил кулаком по теплым стволам. Переворачивалось, опрокидывалось на землю небо. Разбивалось с хрустальным стоном. Хрустело осколками на зубах.
Мих просыпался, жадно пил воду, снова проваливался в сон.
Некто в синем плаще, с черным провалом тьмы под низко надвинутым капюшоном, тянул за руку, настойчиво шептал в лицо: «Ты ей поможешь. Обещай, что ты ей поможешь. Обещай…»
И снова переворачивалось небо, разбивалось. Летели осколки, раня лицо. Взметалось к небу яростное пламя.
Утром Мих встал с тяжелой головой, совершенно разбитый и злой. Еле удержался, чтобы не пнуть гостиничную девку, не вовремя перебежавшую ему дорогу, не наговорить гадостей хозяину гостиницы. Есть не стал. Выпил кипятку и сразу отправился на площадь Хромого Дракона. В дорогу нужны были деньги.
Площадь оказалась маленькая, карманная, как и все они в этих псевдо-средневековых городах. Правда, мостовая была каменная (улица Репина, кольнуло сердце). И даже крошечный фонтанчик с мутной водой тут имелся. А так: несколько лотков с товарами. Пряности, привезенные из деревень продукты, ткани, скобяные изделия. Бродячий гимнаст, тоненький лопоухий мальчишка в выгоревших лохмотьях, крутил сальто. Ему кидали редкие монетки. Старик-нищий тянул протяжно, но тихо, извечное «подайте, люди добрые». Обосновались на циновках двое лекарей. Оба с пациентами. Мих разложил подстилку подальше от коллег.
Скоро к нему приковылял первый больной, владелец одного из ларьков, с затуманенными болью, в красных прожилках глазами. Бедняга маялся мигренью.
«Это она, опять она, непобедимая, ужасная болезнь гемикрания, при которой болит полголовы» — напевал Мих, разминая в нужных местах сведенные судорогой мышцы на плечах больного. Нажимал, считал до сорока, отпускал и снова нажимал. Так он снимал частые Светкины мигрени. В семидесяти процентах случаев это помогало. Торговцу помогло тоже. Мих получил свои два медяка. Отправил пациента с напутствием отлежаться, точно зная, что он этого не сделает. Торговля в этом мире была важнее здоровья.
Только теперь Мих ощутил чей-то тяжелый взгляд на затылке. Оглянулся по сторонам. Никого не увидел. Но взгляд был цепкий, не отпускал. Стало неприятно.
Потом стало не до взглядов: начался сумасшедший дом. Заполошная, подвывающая в голос молодуха в грязном платье и еще более грязном переднике притащила замурзанного, голопопого малыша, засунувшего в нос сухую фасолину. С Миха семь потов сошло, пока он пытался достать посторонний предмет из крошечной ноздри брыкающегося ребенка. Тем более что ребенок норовил, как нарочно, заехать пяткой или в лицо, или по рукам. Бросил бы десять раз, если бы не понимал, что если не он — никто другой и не возьмется.
Когда вымазанная слизью и кровью фасолинa упала наконец Миху в ладонь, выяснилось, что платить молодухе нечем. Мих плюнул и не стал связываться, звать стражу. Один из лекарей показал ему соответствующую комбинацию из пальцев, означающую, что он, Мих, круглый лох.
Мих сделал вид, что не заметил.
— Все равно ведь угробит ребенка, не так, так этак, — тоскливо подумал он, глядя, как молодуха тащит прочь свое чадо. — Какая здесь детская смертность и думать не хочется.
Он передохнул немного, купив у лоточника пирог с картошкой. Чужой взгляд никуда не делся. Сверлил затылок. Мешал спокойно есть.
Третьим пациентом стал дядька с разорванным боком. Мих навскидку предположил, что мужика потрепала большая псина, но озвучивать догадку не стал. Слишком догадливых в этом мире не жаловали.
Рана была неглубокая, но длинная, рваная. Рубаха сильно пропиталась кровью.
Циновку испачкает, — недовольно подумал Мих.
— Зашивать надо, — сообщил он. — Иначе кособоким останешься. Или, если кости плохо лягут, кровью истечешь. Но шрам все равно будет большой и некрасивый.
Дядька только рукой махнул. Мих достал из мешка моток толстой белой нитки, иглу. Велел мужику лечь поровнее и не трепыхаться. Как мог обработал рану и начал шить. Пациент шипел, кусал губы, ругался от души непотребными словами каждый раз, когда острие прокалывало кожу. Но старался не дергаться, понимал, что так будет еще больнее.
Наконец Мих закончил, осмотрел свою работу. Стежки лежали ровно. В пору было собой гордиться.
— Через неделю приходи снова. Меня не будет, но любой лекарь нитки выдернет.
— Сам выдерну, — дернул мужик подбородком. Достал кошель, отсчитал медяки.
Такой выдернет, — согласился про себя Мих.
Когда «рваный бок» ушел, Мих оттащил циновку к фонтану, смыл кровь, пока не засохла. Потом уселся на камни, стал разминать уставшие руки.
— Доброго дня, лекарь, — раздалось рядом.
Мих поднял глаза. Перед ним стоял невысокий плотный человек. Из состоятельных. Прилично одетый, дочиста отмытый, пахнущий духами. Остатки светлых волос были тщательно зачесаны за уши.
— Что привело ко мне важного господина? — Мих не поленился встать и низко поклониться.
Человек поморщился, ответил негромко: «Я поверенный господина главного судьи города. Наблюдаю за тобой все утро. Мне нужен хороший лекарь. Я выбрал тебя».
— Какая помощь нужна господину?
— Узнаешь в доме судьи. За работу получишь серебряный таллен. И будешь держать язык за зубами, когда закончишь. Когда ты уезжаешь из города?
— Послезавтра, мой господин.
— Завтра было бы лучше. Но ладно. Куда направляешься?
— Я ухожу с караваном. И я умею хранить тайны своих больных.
— Меня зовут Илей. Идем, — сказал как отрубил человек-поверенный. Повернулся и пошел не оглядываясь. Был уверен, что Мих двинется за ним. За серебряный таллен-то!
Как Мих и ожидал, дом господина главного судьи оказался весьма представительным, под стать, наверное, своему хозяину: высоким, массивным, но и не без некоторого изящества. Двухэтажный кирпичный, с большим свежевыбеленным крыльцом. По фасаду упрямый плющ тянулся к новой черепичной крыше. Перед домом была разбита небольшая лужайка, на которую, уж можете быть уверенными, помои не выплескивались. Во всяком случае, запах роз перебивал запах нечистот, легким флером накрывающим город и днем и ночью.
Мих бы точно от такого жилья не отказался. Что в той, что в этой жизни. Только окошки бы сделал побольше.
Илей провел Миха в темный коридор. На деревянной скамейке маялась беременная девчонка-Данница, которой он помог накануне. Девчонка подняла на Миха затравленный взгляд, но виду, что узнала, не подала.
Илей в коридоре не остановился, прошел дальше, в комнату, пропустив Миха вперед.
— Итак, — сказал он. — Ты делаешь свое дело. Получаешь таллен и держишь язык за зубами.
— Так, — подтвердил Мих.
Илей помолчал, тщательно заправил редкие волосы за уши и заговорил медленно, тщательно подбирая слова.
— У господина судьи тяжело больна жена. Тебе нужно ее осмотреть и сказать, есть ли надежда на выздоровление. И кое-что еще. Если потребуется. Понятно?
Чего уж тут непонятного, — подумал про себя Мих. — В коридоре сидит Данница с чеканками. Но господин судья скуповат и не хочет зря тратить деньги. Ведь тем, кто может выздороветь сам, чеканки не помогают. Даже страданий не облегчают. А позвали меня, неизвестного приблудного лекаря, так как в процессе лечения жены господин жмот перессорился со всеми врачами города.
Вслух же Мих произнес: «Я все понял, где больная?»
— Идем.
Больная, еще недавно молодая, цветущая женщина, лежала в маленькой спальне с плотно задвинутыми шторами.
Увидев ее, Мих понял, почему срочно послали за Данницей. Больная выглядела плохо. За годы работы у Миха выработалось профессиональное чутье, когда при быстром взгляде на пациента можешь приблизительно определить тяжесть его положения.
Всего несколько секунд потребовалось Миху, чтобы увидеть неестественную худобу, сероватый оттенок кожи, гримасу боли на все еще красивом лице с правильными чертами.
В комнате стоял густой, спертый запах немощного тела, мочи, благовоний и оплавившегося стеарина со свеч.
Услышав шаги, женщина приоткрыла глаза, равнодушно оглядела вошедших.
Из темноты выступил долговязый, сутулый человек. Бросил на Миха цепкий, неприязненный взгляд. Поморщился.
— Я привел лекаря, господин судья. Я объяснил, зачем он здесь, — осторожно заговорил Илей. — Мне показалось, что он знает свое дело.
Хозяин дома поморщился еще раз.
— Оставь нас одних, — приказал Илею. Потом обратился к Миху: — Что тебе нужно, чтобы дать ответ?
— Господин, разрешите осмотреть больную.
Судья скривился, хотел что-то сказать, но сдержался и шагнул в сторону.
Мих подошел к женщине, посчитал пульс, оттянул бледные веки, провел пальцами по увеличенным лимфоузлам на шее.
Больная осталась безучастной к чужим прикосновениям, лишь дрогнули худые руки, лежащие поверх простыни.
Пальцы Миха спустились ниже, на тонкого батиста рубашку.
Отчетливо прощупывалась опухоль размером с грецкий орех на левой груди. Печень была увеличена. Женщина сморщилась от боли, когда Мих дотронулся до края реберной дуги. Метастазы. И, судя по хриплому, влажному дыханию, — в легких тоже. Сделать здесь ничего не смог бы ни один врач.
Мих закончил осмотр, прикрыл больную одеялом. Хозяин дома направился к двери, поманил за собой Миха.
— Ну?
— Сожалею, господин судья, — склонил Мих голову. — Мой прогноз самый неутешительный.
— Думаешь, чеканка поможет?
— Я никогда не работал с чеканками, господин.
— Илей, — поколебавшись, позвал хозяин. — Кликни Данницу.
Они вернулись в комнату больной.
У девчонки-Данницы от напряжения и испуга дрожали руки с зажатой в них серебряной чеканкой. На поверхности артефакта отчетливо проступали темные руны.
Девчонка прижала чеканку к исхудавшему предплечью больной, вдавила в бледную кожу. Загадочный предмет начал наливаться красным, будто плавился. Руны еще ярче обозначились черными обгоревшими строками. Данница отняла пальцы, затрясла ими в воздухе, как будто обожглась. Чеканка начала погружаться внутрь сквозь кожу и мышцы. От нее шел теперь легкий розовый дым.
Больная, выгнувшись, закричала страшно, распахнув безумные, ничего не видящие глаза. И вдруг затихла и обмякла на кровати. Края чеканки все больше и больше врастали в плоть, утончались, сливались с ней и в конце концов просто растворились, оставив на коже ярко-розовое пятно, как от ожога.
— Что теперь? — спросил судья, явно потрясенный увиденным.
— Надо ждать, — прошептала Данница. — Господин маг Зарев говорил, что с первой чеканкой изменения начнутся не раньше, чем через час.
— Илей, — позвал хозяин, — с Данницей пока не расплачивайся. Подожди, начнется ли улучшение. И глаз с нее не своди. Чтобы не удрала в случае чего… А ты, лекарь, подожди в коридоре. Через час я тебя позову.
Мих потоптался на месте, еще раз проверил пульс больной, прислушался к дыханию. Женщина была жива. Находилась то ли в обмороке, то ли глубоко спала. Лекарь вышел из спальни.
Девчонка-Данница все еще сидела на деревянной скамейке, поджав ноги и спрятав ладони под передник.
— Как она там?
— Сама сказала: час ждать надо.
— Это моя первая чеканка.
— Я понял.
Девчонка немного поерзала на жестком сидении, проговорила нехотя.
— Спасибо за вчерашнее.
— Чего там. Воды пей больше. И ешь часто, но понемногу. Зовут тебя как?
— Ивка, а тебя?
— Мих.
— Если хочешь, дождись меня, — предложил Мих. — Я тебя провожу.
Девчонка промолчала.
Мих подождал еще немного, поднялся и пошел проверить больную.
Изменения он увидел сразу.
Разгладилась, порозовела кожа. Исчезла с лица гримаса боли. Дыхание стало глубоким и чистым. Женщина спокойно спала, вольготно раскинувшись на постели. Может быть, в первый раз за многие недели.
Господин судья, сгорбившись, сидел в кресле, положив руку на ладонь жены.
— Ну?
— Ей явно лучше. Если дальнейшее выздоровление пойдет такими же темпами, то завтра или послезавтра ваша жена встанет.
Судья судорожно вздохнул, зажал рот ладонями, упал, всхлипывая, лицом в смятые простыни.
Может, я был неправ насчет него, — подумал Мих. Тихо отошел, направился к двери.
На выходе обернулся: «Ваша супруга скоро захочет есть, господин. Давайте ей что-нибудь легкое: бульон, протертые овощи, разбавленные соки. И откройте окно, так будет лучше. Как хороший лекарь вам говорю».
Девчонки-Данницы в коридоре не было.
Не очень-то и хотелось, — пожал плечами Мих. — Хотя мог бы ее теперь обедом угостить. Наверняка не станет на себя деньги тратить. Психология бедного человека, черт бы их всех тут побрал.
Глава 3
Глава третья
— Дорогой мой, на чем держится Мир?
— Мой дорогой, Мир держится на любви.
Из разговора двух умных магов
Ивка
Ивка проснулась на рассвете. Ее разбудил солнечный свет, беспардонно пробивающийся сквозь толстые шторы. Луч скользнул по лицу — и сна как не бывало, хотя торопиться было абсолютно некуда.
Девушка проверила, на месте ли кошель с чеканками, спрятанный под подушку, покрутилась на мягкой перине, погладила пальцами тонкую простыню, натянула на нос пуховое одеяло. Поворочалась с боку на бок и решила вставать. Прошлепала босиком к окну, крепко ухватившись за узкий подоконник, выглянула на улицу. Комнату ей дали на четвертом этаже. Ивка никогда не смотрела вниз с такой высоты. А ведь в гостинице были еще пятый и шестой. Там бы она ни за какие деньги к окну не подошла. А может, и поселиться бы отказалась.
Сквозь давно не мытое стекло были видны несколько ближайших улиц и башни королевского дворца. Центральные улицы в столице были широкие и чистые, мощеные камнем, а крыши дворца плавились золотом, сверкая на солнце.
Гостиница находилась в центре. Несмотря на ранний час, на улицы уже высыпали люди. Внизу проехала лакированная карета с нарядными лакеями на запятках — катил по делам какой-то важный вельможа. Впереди шел, раздувая щеки, мальчик-трубач с прижатой к губам деревянной дудкой. Мелодия получалась резкая, противная. Сопровождал карету отряд стражников верхом на драконах с посеребренной чешуей. Просеменила толстуха, неся в большой корзине на спине горбатого карлика с бритой головой. Пробежал человек в мундире и странной треугольной шляпе с кисточкой. Продавец в лавке напротив выложил на витрине разноцветные хлеба. Белые — из муки, зеленые — из морских водорослей, а красные и совсем непонятно из чего. Рядом лежали пирожные, блюда с кренделями и конфетами в ярких обертках. Прошли два монаха, высокие, худые, голые по пояс, с вытатуированными рунами на спине и груди, прикованные друг к другу за руки тяжелой цепью.