— Не думайте бежать, — сказал Марх Мэлор.
Я растянула губы в улыбке.
— Мне не приходило это в голову.
— Вот пусть и не приходит, мазель. Не смотрите, что у меня не все ноги — те, с какими был рожден. Я быстро бегаю, а мои братья — еще быстрее. И если вы попытаетесь отказаться от моего гостеприимства или будете нелюбезны, мы сделаем из головы вашего охранника мяч для игр. Братья любят поиграть. Ясно?
— Более чем.
— Ну и славно. Люблю взаимопонимание.
А уж я как люблю, подумала я. Тут не хватает Мастера, чтобы сделал из этих любезных ребят ходячие факелы.
Мы прошли мимо портретов в тяжелых рамах. Было темно, я притормозила, чтобы разглядеть. Удивительно, но главарь не стал меня торопить, остановился рядом.
— Нравятся? Знакомых видите кого-нибудь?
— Нет. Кто это?
— А пес их знает. — Он махнул рукой вдоль стены. — Вон там — хозяин дома.
Хозяин оказался плотным представительным мужчиной, художник изобразил его у стола, заваленного книгами, со свитком в руках.
— Должно быть, он был просвещенный человек, — сказала я задумчиво.
— А наверно, — пожал плечами Марх Мэлор. — Он паковал книги, когда мы его поймали. Допаковался, дылдак. Дочка у него еще была. Тут ее нет. — Он кивнул на стену. — Мелкая, вас помладше, мазель.
— И что же с нею стало? — спросила я, заранее подбираясь.
— А ничего, — хмыкнул главарь. — Вырвалась-таки, увертливая, убежала в лес. Не задрали кабаны — так орки поймали, и уж похуже обошлись, чем мы б стали. Ну да пусть ее. Давно было. Идемте, мазель, эта сучья нога натирает, чтоб ее.
Он похромал дальше, а я за ним.
Портреты кончились, начались гобелены. Я снова замедлила шаг, разглядывала сцены охоты и купания белотелых дев.
— Братья-то мои хотели жечь, когда холодно было, — сказал Марх Мэлор. — Картины, полотна эти, на одеяла пустить. Я не дал. Понимаю ж, что искусство.
— Воистину, — сказала я. — Приятно, когда знают цену настоящим сокровищам. Вы утонченны для…
— Для лиходея? — спросил он. В темноте сверкнули глаза и зубы. Пока я блеяла оправдания, он расхохотался. — А вы правильно поняли, мазель! Я — не то, что эта свора мерзавцев. Я — совсем другое дело.
Оно и видно, подумала я. Пусть еще скажет, что он тут случайно.
— Я тут не по большому хотению, а по стечению обстоятельств, — сказал Марх Мэлор, остановившись перед занавешенной бархатом дверью.
Тридцать коровьих какашек, подумала я, следя за его лицом. Ни один мускул не дрогнул. Ну ладно, предположим, что он не читает мысли.
— Как же вы тогда очутились здесь, в столь необычной компании?
Марх Мэлор открыл передо мною дверь, впустил.
— Это долгая история, мазель. Давайте-ка расположимся.
Располагаться нам предстояло в комнате, которая когда-то была, очевидно, господскими покоями. Кровать под балдахином стояла у обшитой деревянными панелями стены, тут же торчала бадья вроде той, что творил нам Мастер, только больше, с короткой лесенкой у бока. Тут же — стол у окна, заставленный посудой, тут же — кресла, на которые набросана одежда, тут же — разнообразное оружие на стойках и просто у стен. В углу — накрытая дощечкой ночная ваза. Видимо, из комнаты сделали все, что нужно прогрессивному человеку. Обеспечили, так сказать, все нужды сразу. Я обошла бадью, выглянула в окно. Прыгать было высоко, да и рамы тут такие, что не вдруг выбьешь.
Марх Мэлор сел на кровать, мне указал на кресло. Я, содрогаясь от брезгливости, сняла с мебели рубахи и портки, переложила и села на краешек.
— Расскажите мне историю, мазель.
— Я думала, вы поведаете мне свою, — сказала я, сложив руки на коленях. — Я бы послушала.
Марх Мэлор массировал колено увечной ноги, нахмурился в неудовольствии.
— Я оказал вам большую милость, оставив при вас жизнь и все, что положено девице. Вас еще, как вы заметили, никто пальцем не тронул. Я не должен просить дважды. Я говорю — вы делаете. Из чувства благодарности.
— К-какую вы хотите услышать историю? — спросила я враз пересохшим ртом.
— Любую, — ответил главарь. — Я торчу здесь столько лет, что все истории рассказаны по сотне раз, а эти сквернавцы не умеют сочинять новых. Что-нибудь, мазель, разгоните скуку, а то сдохнуть от нее можно, и это будет дерьмо, а не смерть.
В голове, как назло, сделалось пусто. Я, судорожно стискивая пальцы, сказала наугад:
— Жил-был король. — От этих слов всплыло в памяти и имя, и события, и я продолжила увереннее: — Жил-был король, сын короля-героя, рос на рассказах о деяниях отца и мечтал совершать подвиги и сам. И вот как-то раз ему донесли, что на земли его с юга двигается великое зло. А надо упомянуть, что в том королевстве было два особенно благородных и богатых рода — и несколько родов поменьше. И вот однажды в замок того вельможи, что жил севернее и был особо уважаемым и влиятельным в королевстве, приехал…
Пересказывать сюжет любимой игры оказалось проще и увлекательнее, чем я думала. Марх Мэлор слушал, наклонившись вперед и подперев руками небритые щеки, постукивал каблуком по полу и цокал языком, когда я рассказывала про предательство и про месть, про судьбу юного короля и его сметливую вдову.
Тысяча и одна ночь, значит. И сколько мне здесь сидеть? Я не знаю столько сказок, даже если стану припоминать фильмы и произведения из школьной программы.
А потом он возьмет меня, как только захочет, а буду сопротивляться — прирежет.
Марх Мэлор потянулся, прикрыл на секунду глаза, когда я окончила.
— А-а, хорошо, черт возьми! Давно, давно не слышал я нового голоса и новых историй. Что ж, раз у нас все так мирно складывается, я расскажу вам о себе, мазель. Заметьте, вы первая, кто услышит все честно и из моих уст. Пришельцев я обычно не жалую.
Поэтому и соскучились по человеческому общению, подумала я. Добрее надо быть к людям, добрее и любезнее.
В дверь с грохотом постучали, главарь рявкнул, разрешил войти одному из разбойников с кувшином и кубками. Один отдал мне. Кубок был пыльный.
— Ваш сторожевой пес в одном был прав, — сказал Марх Мэлор, выпроводив его. — Я оставил королевскую армию.
Он заговорил, и говорил долго, увлеченно, вставал, наливал вина, пил большими глотками и снова говорил. Выходило, что он был пехотным капитаном армии короля Кеннета Желтого. Долго был, маршалы ему доверяли, а сам король знал по имени. Только этого мало. В один прекрасный момент армию пришлось оставить. "Не буду вдаваться в подробности", сказал Марх Мэлор и тут же вдался: король сдавал оркам деревню за деревней, город за городом, двигаясь к Лесу (который был тогда в десять раз меньше, чем сейчас, и не Лесом даже, а лесом со строчной), оставлял отряды, чтобы задержали продвижения врага. Отряды, понятно, выкашивали, и ходили слухи, что смерть — это не самое страшное, что творит с ними Эбрар. Марх Мэлор знал, что рано или поздно наступит его черед прикрывать отход конницы (рыцарей, понятное дело, в расход не пускали, "высокорожденный на высокорожденном, вы понимаете, мазель"). Он решил не дожидаться и одной безлунной ночью исчез, прихватив коня одного маршала и все, что смог унести, из походного шатра другого.
Он бежал подальше от орков и людей, несколько раз нарывался на тех и других, но судьба почему-то его хранила, он выходил живым и двигался прочь, в еще не тронутые войной земли. Добрался до Тихого леса, да и осел там в компании таких же сбежавших от работы и службы и примкнувших к лесным бандитам. Промышлял разбоем, а что было делать, мазель? Есть и жить хочется всем. Справедливости ради, добавлял Марх Мэлор, орков мы обирали особенно — и не отпускали живыми, даже если они сразу отдавали имущество. А что было делать, время такое, да и мирных орков, как известно, не бывает, даже если они живут среди людей — обязательно обернутся против нас. Дурная кровь, так что зря ваш батюшка, мазель, приставил к вам метиса. Они яростны и их не вдруг убьешь, живучие, но все ж таки, не место чудищу рядом с беззащитной девушкой.
Я пробормотала на всякий случай, что совершенно согласна, Марх Мэлор удовлетворился и продолжал, горячась и делая страстные жесты.
Скоро Марх Мэлор стал в шайке уважаем, а потом забрал особо верных людей и ушел с ними в новое логово, сделался главным, а поскольку таланты не пропьешь, его люди обставляли дела много изобретательнее и успешнее, чем те, что остались со старым главарем. Набирали богатство и силу, и в один из дней Марх Мэлор наведался в старый лагерь. Нужды в этом особенной не было, мазель, говорил он, все равно люди бежали оттуда ко мне, и скоро перебежали бы все — но как же было отрадно! Они сели пировать, даже не выкинув подальше тел, свалили в сторонку, а мертвого прежнего главаря усадили с собою веселиться. Тогда это казалось смешным.
А война шла, дороги стали полны беженцами, Марх Мэлор со своей братией зажил лучше, чем когда-либо… но потом насиженное место пришлось оставить и им. Братия Тихого леса не боялась королевской стражи (их ловили, казнили, но никому не удавалось изловить Марха Мэлора, а значит, братия жила), но орки — другой разговор. Пришлось отступать из Тихого леса — как раз через эти земли. Тогда тут еще не было леса, мазель, а были угодья, парки, все как полагается владениям маркграфа. Дом. В доме (Марх Мэлор хлопнул рядом с собою по кровати, подняв облако пыли) нашли хозяина, который тоже собирался бежать. Не убежал, не повезло. Война, время смелых решений, вот братия и решила смело: ежели что, свалим на орков, они рано или поздно будут тут, а дом слишком богат, чтобы не разграбить. В конце концов, нужно обеспечивать себе жизнь, вы понимаете, мазель? Ну вот. Мы только вышли отсюда, как началось. Марх Мэлор закатывал глаза, голос его отдавался по всей комнате и звенел на стекле. О, что это было! Он размахивал руками, описывая волну света и золотого пламени, в котором горела самая земля, ветви, люди — и не сгорали. И что-то грохотало там, вдалеке, и снова шла волна за волной. А небеса были то черные, то багряные, а потом проливались дождем и делались желтыми, как переспелая груша. А потом все стихло, мы только перевели дух, как полезли из земли деревья и кусты, трава стала до самой задницы, и ягоды, не вру, вот такенные! Он показывал кулак, я изображала удивление.
И снова стало тихо, по здешним дорогам никто не ходил, да и дороги по большей части заросли. Есть стало нечего, погреба дома маркграфа стремительно опустели. Но орков не было тоже, место так и стояло спокойное и пустое, словно заговоренное.
А потом Марх Мэлор заметил, что не чувствует голода и может не есть две недели подряд. А потом кто-то из его братии в пылу спора ткнул другого ножом, как это заведено у разбойников, чтобы предъявить свой аргумент: кровь пошла и перестала, а брат так и ходил два дня с ножом из пуза, пока не вынули, потому что цеплялся за предметы. Марх Мэлор тут же провел несколько опытов, и взрезанные жилы и свернутые шеи братьев-душегубцев подтвердили: умереть не получается. Если зверя, которого убили на охоте, не разделывать и не жарить сразу, он тоже не умирает, а если разрубить на куски и так оставить — долго не портится. Вкус остался тот же, правда, поэтому братия ела дичь, хотя есть было больше не нужно, и пила вино, хотя в голову било теперь слабее. Вино у маркграфа было отличное, что ни говори.
Марх Мэлор подливал мне в кубок, а я делала вид, что опустошаю. Кислятина какая-то…
Вот так и жили, мазель, говорил главарь братии, хорошо жили, пока не поняли, что уйти отсюда не получится. Десяток верст в любую сторону — и кончается чудо, которым нас одарили Четверо, пара шагов за невидимую границу — и падаем замертво, и не оживаем, даже если втащить обратно крюком с веревкой. Жнец проверял. Смелый был, безголовый, его боялись, а теперь его кости растащили волки.
— А на дуде у вас никто не играет? — пробормотала я.
Марх Мэлор осекся на полуслове, поскреб бородку.
— Мазели музыки захотелось? Будет музыка, если вы мне понравитесь. А пока тихо, я не окончил.
Я кивнула и улыбнулась, что было сил. Швец есть, Жнец был… без игреца на дуде никакой завершенности.
Он продолжал, повесть его стремилась к завершению. Больше разбойники никуда не отлучались, кроме некоторых отчаянных, которые на себе желали проверить, не ослабли ли чары, что не пускали их от гнезда. Проверяли — и падали, и не поднимались. Смелых с каждым годом становилось все меньше, и братия жила, варилась в своем бульоне, развлекалась, как умела, то есть резалась в карты, жрала, когда попадалась в силки дичь, травила одни и те же байки и грызлась по любому поводу. Марха Мэлора два или три раза сместили с поста главаря, но он всегда возвращался, потому что не так просто оставить его в стороне, о нет, мазель! Он был капитаном пехоты, разве эти простецы ему соперники? К тому же, за ними нужен пригляд, потому что без сильной командирской руки никакого порядку, а порядок нужен, иначе поотрубают друг другу руки и ноги, и коротать вечность станет значительно горестнее. Так что он не собственной власти ради, а спокойствия своих людей для. Он проявлял милость, когда возвращался на место главы, и не очень мучил тех, кто лез его смещать. Одного я вам как-нибудь покажу, мазель, он у нас висит вместо окорока в погребе.
Я снова улыбалась и говорила, что непременно хочу посмотреть, а сама думала, что даже такой дар, как вечная, или хотя бы долгая жизнь порождает удивительные уродства, если попадет не в те руки. А руки всегда не те, потому что всегда найдется такой хитрый и бессовестный капитан пехоты.
Братия шалела от безделья и скуки. Люди тут появлялись редко, места все еще пользовались дурной славой. Бывали орки, но от них мало веселья. Скоро пропали и они, и только недавно появились вновь.
— Судя по тому, что болтал ваш сторожевой пес, мазель, война все еще идет, — сказал Марх Мэлор, поправил что-то под штаниной. Он снова сидел на кровати, качал пустой кубок между пальцами. Глаза его блестели.
— Именно так, милостивый государь, — ответила я. — Мы как раз бежали от ее разрушительного продвижения.
— И ведь не убьешь заразу! — воскликнул главарь, зашвырнул кубок в угол, между двумя сундуками. — Что ты с ними ни делай. Хоть всю жизнь и всех своих людей положи. Поэтому, — он выпрямился, — очевидно, что Четверо вознаградили меня за то, что понял тщету войны и отказался от нее.
— Ваших… братьев вознаградили за это же?
Марх Мэлор нахмурился.
— Не могу знать, за что наградили их, но не за мудрость и не за понимание высшей воли. — Он встал, прошелся, скрипя ногой. — Невежды! Вы не представляете, мазель, как мне уныло с ними, вот честное слово — башка усыхает. До всей этой потусторонней дребедени хотя бы было дело, мне было, зачем командовать, а сейчас? Подай, принеси. Не режьте друг друга. Смеют не слушаться. Вино стало кончаться, запретил пить помногу — стали друг друга дубасить, разогнать кровь. Мозги последние поотшибали, всех разговоров — о прежних временах да о том, кто больше народу перерезал и награбил добра. — Он сжал кулаки, сердясь. — И никто ничего не умеет. Ни историй рассказывать, ни петь, ни плясать. Видите, как я говорю с ними, и как — с вами? Совсем испортили, черти. Песен не знают тоже. Я обещал вам музыку, мазель. Ха! Одна музыка — если Квинту в задницу вставить свисток и дать пинка, чтоб побегал. — Он встал, подошел ко мне, навис. От него дурно пахло, и прибавился кислый запашок вина. — Вы знаете, что с добрым человеком делает скука?
— Это самая страшная пытка, — сказала я, отодвинувшись от него вместе с креслом.
— Именно, — сказал Марх Мэлор, уперев руки в бока. — Именно, мазель. Скука, злоба и осточертевшие рожи. Но теперь все переменится. — Он ухмыльнулся, взял меня за плечо, дернул к себе, поднял на ноги. — Теперь вы будете меня развлекать. Будете рассказывать новое и согревать мне постель. У маршалов были слуги, омывали телеса этих старых лизоблюдов… и вы станете омывать меня. Отблагодарите гостеприимного хозяина в моем лице, ведь так? Никто вас не тронет, вы будете неплохо жить.