— Софья!
Подумала, нужна ли им фамилия, но потом решила, что они и с именем-то справиться не способны, сэр Овэйн все перековеркал.
Теперь бы еще спросить, будут они меня убивать или как. Наверное, пора и честь знать, не испытывать судьбу. Я хотела уже встать, но девушка Паула крикнула звонко, возясь у места готовки. Пахло теперь совсем одуряюще, я повернулась на колоде и смотрела, как онаразрывает угли щепкой, вытаскивает большой ком запекшейся глины, а он исходит дымком и паром. Живот заурчал так, что, казалось, содрогнулись деревья и посыпалась листва. Я выдохнула. Большая птица, индейку они, что ли, поймали. Паула выкатывала из жара еще какие-то клубни, и от них тоже пахло сытно и соблазнительно. Нарисовать им, что ли, козу и продать как предмет искусства, выменять на кусок мяса и вот эту запеченную неизвестность?..
Глиняный ком подтащили к костру, уложили перед дамой. Та взяла нож, не такой, какие были у остальных, а красивый, с красным камнем у рукояти, размахнулась и всадила его в глиняную корку. Полетела крошка, глина треснула, пар повалил гуще. Дама подняла руки ладонями вверх, и на секунду стала похожа на Мадонну с картины. Произнесла несколько слов. Девушка и сэр Овэйн выслушали, склонив головы, и я на всякий случай склонила тоже. Дама выдернула нож, постучала рукояткой по глиняной скорлупе, она развалилась, открыв тушку в пару. Перья остались в глине и отвалились вместе с ней, а без перьев было не понять, что это за птица. Но мне не было никакой разницы, потому что дама уверенными движениями отмахивала кусок за куском, раздавала, шлепала на подставленные лопушки, и в конце концов перепало и мне. Я сказала со всей возможной искренностью:
— Спасибо, добрая женщина, дай вам бог здоровья и детей-олигархов.
Хотела впиться зубами в кусок, но никто не ел, а дама снова что-то произнесла, показав ладони небу, ее выслушали, и только потом принялись есть. Мне достался сносный кусок, пропекшийся, но очень не хватало соли. Зато мне выдали клубень, он оказался по вкусу похож на картошку, и ели его так же, как печеную картошку — вместе с кожурой.
Руки пришлось вытирать травой, но это было гораздо лучше, чем не испачкать рук — при голодном желудке. А ведь могла бы я так и идти голодная если бы не встретила этих троих. Я оглядывала их теперь с искренней любовью, и они были прекрасны — милые, красивые лица, и столько разума и доброты в глазах.
Сэр Овэйн (он теперь не выглядел мрачным, а просто усталым, хотя квадратная челюсть мешала полному дружелюбию облика) тоже повозил руками о траву, протянул мне ладонь, как на танец приглашал. Двигаться мне не хотелось, но отказывать человеку, который готов был пришпилить меня мечом к дереву, было неразумно, и я оперлась на ладонь, встала. Девушка Паула собрала мои туфли в пакет, сунула туда же еще пару клубней, подала мне. Дама встала, простерла руку в мою сторону, произнесла что-то торжественно. Голос у нее был зрелый и звонкий, как у преподавательницы, которую отчетливо слышно даже на галерке. Я изобразила поклон, как умела, и, вроде бы, не сделала никакого оскорбления, потому что сэр Овэйн потянул меня прочь от костра — но хотя бы не поволок.
Будет хорошо, если не прирежет в темноте. Я сама не знаю, что это за лес, а правоохранительные органы тем более не догадаются, что Софию Димитрову, двадцать семь, не замужем, следует искать именно в этой чаще.
Я услышала ржание, дернулась. Сэр Овэйн на секунду остановился, что-то сказал вполголоса. Я пригляделась. Ко вбитому в дерево колышку был привязан конь, он тянул ко мне голову, словно обнюхивал, а может, и нюхал, дышал он шумно. Где-то в сумерках раздалось фырчание, тоже конское. Хорошо им верхом, подумала я, а мне на своих двоих… впрочем, мне не помогла бы и лошадь, верховая езда тоже прошла мимо меня. Вот так всегда, сколько ни учишься, настает момент, когда выясняется, что училась не тому. Почему мне нельзя было очутиться в месте, где пригодилось бы мое высшее экономическое, знание лакокрасочных материалов и умение написать статью "История диванов" для сайта по продаже мебели? Веселенькое было бы место. Уж точно веселее, чем это.
Сэр Овэйн отпустил меня, показал пальцем направление. Быстро склонил голову. Я стояла, прижимая пакет к себе. В лес, куда он показал, идти не тянуло: не менее темный, чем в других сторонах, а теперь спустилась ночь, и уж точно там бродят волки и медведи. Сэр Овэйн снова махнул рукой. Я помотала головой. Он положил руку на нож, шагнул вперед, топнул. Я подхватилась и шмыгнула прочь. Ну его к черту! Медведи гипотетические, а этот сэр, который наверняка не сэр (разве сэры так обращаются с женщинами?) возьмет и правда ткнет колюще-режущим.
Я шла быстро, оглядываясь, и остановилась, когда огни между деревьев стали едва различимы. Накормили, и ладно, и на том спасибо, но что же делать дальше? Может быть, он показывал направление к жилью, но ведь я все напутаю, даже дорогу в поле зрения держать не смогла, а шагать по лесу без всяких ориентиров… буду ходить кругами, как пишут про заблудившихся. А эти трое куда-то направляются, и уж наверняка знают, что делают. Если следовать за ними, куда-нибудь выйду тоже, не могут же они направляться в никуда. Это только исследовательские экспедиции ходят в неизведанное, но эти трое меньше всего похожи на экспедицию.
Я, осторожно ступая, подобралась ближе. Темно, вряд ли увидят, и надеюсь, у них нюх похуже, чем у служебных собак. Я походила вокруг, нашла, наконец, развесистое дерево с подходящими ветками, взяла пакет в зубы, ухватилась за первую, подтянулась, вскарабкалась. А мама говорила: "Софочка, работать руками неполезно". Ха! Посмотрела бы она теперь, как я ловко избегаю съедения медведями, устроившись на ночлег. Я перебралась на другую сторону дерева, чтобы был виден огонек чужого костра, кое-как уселась в развилке, поерзала, проверяя, не свалюсь ли, обняла пакет. Клубни грели мне живот.
Ну вот. А завтра с утра пойду за ними, может, и не прогонят. Буду подбирать объедки, или погляжу, что едят они, вдруг у них не вся еда с собой, а что-то собирают и тут. Грибы знают не ядовитые… подгляжу… сама стану…
Сонные мысли потекли совсем лениво, переливались друг в друга, и скоро я не смогла уже бороться с дремотой, закрыла глаза.
Разбудили меня крики. Я дернулась, листья хлестнули по лицу, я стала отпихивать их от себя, уронила пакет и чуть не упала на землю сама. Вспомнила, где я и что произошло, и слезать расхотелось. Но туфли мои и единственная еда валялись под деревом, и я, обдирая ладони о кору, сползла к корням. Подхватила пожитки, огляделась вокруг. Вздрогнула, когда снова раздался крик, и грохот, и звон. В темноте возились и чавкали, мерцал и вспыхивал оранжевый свет. Я, вертя головой, чтобы глядеть во все стороны сразу, стала пробираться подальше от этого света. За деревьями кричали и возились, слышался стук, словно рубили деревья тупым топором. Я не слышала своих шагов и смотрела больше на свет, чем под ноги, так что чуть не наступила на лошадиный труп и на лысого человека, который у этого трупа сидел, сунув голову в вываленные внутренности, и с чавканьем жрал.
Я замерла, стараясь не дышать. Человек поднял голову, уставился на меня пустыми желтыми глазами. Сердце билось где-то в желудке и чуть не выпрыгнуло горлом, когда он отвел взгляд, раскрыл широкую пасть, захлопнул, почмокал с удовольствием. Запустил руку в разорванное лошадиное брюхо, а я отступила на шаг, а потом еще и еще, пока эта образина была занята. Бежать, бежать! Я пятилась, пока не уперлась лопатками в кору, мелкими шажками стала огибать дерево, и в поле зрения вплыла поляна, на которой дергался и плясал факельный свет и черные тени, и дергались и плясали в нем человечьи фигуры, а сэр Овэйн рубил их, хлестал огнем по мордам, а они теснили его к кругу деревьев. Крикнули женским голосом, я быстро огляделась, увидела, что недалеко от меня, в золе кострища, валяется еще один факел. Снова крикнули, но никого, кроме сэра Овэйна, не было видно. Его почти повалили, но он молчал, и только звенел и чавкал его меч, врезаясь в плоть. Я вжала голову в плечи, короткой перебежкой добралась до кострища, подхватила факел, и тут же увидела, как двое уродцев повалили даму, один драл пальцами платье, другой щелкал челюстями и норовил выесть ей лицо.
— Эй, вы! Морды!
Они повернули ко мне головы, и я разглядела плоские лбы и плоские носы. Дама тут же дотянулась до чего-то в траве, сверкнула сталь, и голова урода отделилась от тела, повисла на куске мышц и кожи. Второй припал на передние конечности, впился зубами в руку с мечом, дама крикнула что-то повелительно, а я повторила:
— Эй, ты! — и, разбежавшись, пнула тварь в бок, и добавила факелом по лысой башке. Образина шатнулась, зарычала скрипуче, замотала головой, словно не видя меня. Я ударила ее факелом по хребтине, и еще раз, пнула в плечо, и она, наконец, свалилась с дамы. Та перекатилась, поднялась, перехватила меч левой рукой, слитным движением шагнула и обрубила твари лапищу, потом вторую, широким ударом подсекла ноги. Тварь упала, а дама обошла ее, встала над обезглавленным уродом. Он дергался и пытался встать. Дама занесла меч, словно взлетела, отсекла ему руки, потом ноги под коленями. Тварь дергалась. Я стояла, оцепенев. Дама схватила меня за руку, встряхнула, показала куда-то в сторону, крикнула звонко, повелительно.
— Я не понимаю, — сказала я жалобно, попыталась отдать ей факел, но дама снова махнула рукой, крикнула, а сама приняла стойку, занеся меч. Твари оставили сэра Овэйна и шли теперь к ней, голые и в лохмотьях, лысые, страшные в темноте. Рыцаря за ними не было видно. Я сглотнула, отступила вбок, куда показывала дама. Твари меня не замечали. Я, светя себе факелом, побежала. За спиной послышалась возня, а впереди — крик. Я забрала вбок, обогнула одно дерево, второе… Кричала девушка Паула, она держала ножны, которые концом уходили уродцу в грудную клетку, а уродец рычал, клацал зубами, махал лапами, пытался дотянуться скрюченными пальцами. Девушка уворачивалась и тонко вскрикивала, руки ее дрожали, урод дергался и норовил вывернуть ножны из рук. На этот раз я зашла со спины, и тварь меня опять не заметила. Я сказала тихо:
— Эй, ты, — и как могла сильно вломила факелом в основание черепа.
Тварь мотнуло, Паула чуть не улетела на землю вместе с ней, но устояла, тут же шмыгнула мне за спину. Отродье развернулось с рычанием, ударило по ножнам, вывернуло их из груди вместе с ребром, а я тут же врезала ему факелом по морде, метя в глаза. Урод. Тварь. Я била вас ключами по рожам, я знаю, что надо бить сильно и больно, сразу железом в рыло. Вы не ожидаете, что будут кричать, рвать вас ногтями, выдавливать глаза и выворачивать пальцы. Вы, кто прячется в темноте и нападает на женщин. Страшные, сильные. Любите повалить, чтоб не пискнули. Такие же гнилые глаза. Я оскалилась, горячая злость ускоряла дыхание. Это как дышать огнем. Я врезала твари по уху, огонь сорвался рыжими клочьями. Тварь мотала башкой и словно не видела меня, махала лапами наугад. Я обошла ее сбоку, добавила в ребра и пузо. Палка для факела была тяжелая, крепкая, настоящее полено. Я ударила и услышала треск. Тварь завалилась набок. Я с размаху пнула, ботинок угодил в мягкое. Я, заранее дрожа от омерзения, пнула в морду. С силой наступила на пальцы. Тварь возила конечностями по земле и силилась встать, и снова падала. Девушка Паула ползала в траве. Я протянула руку, посветила ей факелом. Она подхватила что-то, вскочила, свет блеснул на ее мокром лице. Она всхлипнула, перехватила нож обеими руками, наклонилась над тварью и принялась кромсать ей переднюю лапу, а потом ноги у коленей.
За спиной раздались шаги, я развернулась, взмахнув факелом. Сэр Овэйн отшатнулся, перехватил мою руку, отобрал факел. Отодвинул в сторону, посветил. Носком сапога перевернул тварь, хмыкнул, одним движением рассек урода пополам. Развернулся и без слова пошел прочь. Я поплелась было за ним, оглянулась. Еле нашла Паулу в темноте, взяла за руку. Девушка дрожала. Я потянула ее за собою. До меня тоже начало доходить, в желудке стало холодно. Паула всхлипывала, и я в конце концов обняла ее и поняла, что дрожу точно так же.
— Ну тихо, тихо, уже все, — сказала я и поняла, что неизвестно, все ли. Больше криков не было слышно, только глухие голоса.
На онемевших от запоздалого страха ногах я потащилась на звук, ведя за собою Паулу. Прошептала: тихо, тихо, уже все.
Дама и сэр Овэйн стояли над трупом лошади, держа факелы нарочно так, чтобы была видна вся кровища и мерзость. Я постаралась не смотреть. Паула выдернула руку из моей, поспешила к даме, заохала. Сэр Овэйн осветил меня, сунув факел чуть не в лицо. Я постаралась разглядывать его так же нагло, как он меня. Выглядел он паршиво, плащ где-то потерялся, туника разорвана, из-под нее торчала кольчуга, а кое-где была разорвана и кольчуга, и все это щедро полито темной жидкостью. Ясное дело — не вишневым сиропом.
— Там ножны валяются, — сказала я, показала за плечо. — Может быть, ваши?
Сэр Овэйн кивнул, будто что-то понял. Я, чтобы не стоять перед ним, как дура, взялась за факел. Он секунду раздумывал, отпустил. Я вернулась назад, осветила место короткой битвы, примятую траву, листья и тварь на земле. Уродец шевелился. Я посветила, чтобы разглядеть его лучше, и тут же пожалела. К горлу подкатило, я содрогнулась, сплюнула в сторону, утерла рот, нашла ножны и поспешила вернуться. Ну его к чертовой матери.
Сэр Овэйн что-то буркнул, принимая их. Возможно, даже благодарность. Вытер меч и вложил в ножны, прицепил их к поясу. Подопнул так страшно похожую на человечью руку, она улетела в сторону, шлепнулась, шевеля пальцами. Я помимо воли жалась к сэру Овэйну, таскалась за ним, пока он обходил поляну, подбирал отрубленные части тел, пинками откатывал тела, складывал головы. Скоро между двумя деревьями образовалась внушительная, с жутким шорохом копошащаяся куча. Я смотрела на нее, как завороженная. Сэр Овэйн меж тем куда-то пропал, но скоро появился, волоча за собою половинки той твари, что забили мы с Паулой. Бросил к остальным.
Да что же это такое творится. С каждой секундой становилось страшнее, меня теперь колотило, я обхватила себя за плечи и поскуливала вполголоса, не знала, куда деться, отходила подальше и возвращалась, потому что троица собралась у кучи, а я совершенно точно не собиралась теперь оставаться одна.
Дама, придерживая юбки левой рукой, обернулась от кучи, словно она ее мало интересовала. Паула и сэр Овэйн склонили головы, но речи или молитвы, как перед едой, не последовало. Вместо этого дама коснулась каждого над бровями чертырьмя пальцами. Поманила меня. Я на всякий случай тоже склонила голову. Пальцы у дамы оказались теплые, прикосновение застыло на лбу, словно уложили на кожу нагретый солнцем камешек.
Все тут же разошлись, словно получили приказ. Занялись делом. Паула затеплила костерок на вчерашнем месте, дама что-то искала в сумке, сэр Овэйн выпутывался из туники и кольчуги. Долго выпутывался, пока Паула ему не помогла. Я наблюдала и не знала, как спросить, скоро ли снова прогонят.
Сэр Овэйн, изрыгая непонятные, но все равно страшные слова, достал нечистую, я даже в свете костра это видела, тряпицу, полил на нее пахучим из бутыли и принялся стирать с себя кровь. Паула подставила нож, сэр Овэйн полил и его. Паула сунула оружие в костер, жидкость испарилась вонючим облачком. Девушка прокаливала нож, а сэр Овэйн возился, садясь ловчее. Я издала предупреждающий звук, но когда на меня обернулись, конечно, не смогла объяснить, что варварские методы хороши только для общества повышенной суровости, где выживает сильнейший. Потому что только он и выживает, а если ты не сильнейший, а нормальный человек, то тут же и сдохнешь от прижигания. В лучшем случае — лишишься руки. Загниет — и все… я попыталась на пальцах показать "мыло", "кипяченая вода" и "чистая ткань", а на меня смотрели, как на дурачка-ведущего дневного телевидения. Я взяла бутыль, откупорила, понюхала. Что-то с уксусом… уксуса много. Сойдет. Где-то у них тут была посуда, я видела.
Глава 2
Мало что я люблю в жизни так же горячо, как рассудительных людей. Поэтому уже несколько дней я особенно любила даму, а над сэром Овэйном посмеивалась бы, если бы не было его жаль. Дама приняла мою помощь, дала обработать раны, которые ей оставили твари, и теперь уже понемногу двигала рукой. Сэр же Овэйн остался верен прижиганию, и два дня было совершенно неясно, отойдет ли в мир иной или все-таки нет. Зрелище было преотвратительное, и болело, должно быть, безумно, потому что он в конце концов разрешил промыть нагноившиеся раны. Даже попросил. Не меня, а девушку Паулу, но все равно очко в пользу современной медицины. А заживало на нем, как на собаке, нечеловечески быстро, я останавливала себя, чтобы не ткнуть его острым прутком и поглядеть, как будет зарастать. Может быть, поэтому все остальные были так спокойны, когда он чуть не валился с лошади от горячки.