Они вошли в дом. Пока Колчанов стаскивал с себя мокрую одежду, Вальгаев говорил:
— Вот, прислали помочь тебе в выборе места для закладки инкубаторов. И вообще продумать вместе с тобой, как все это лучше сделать.
Вальгаев сидел, по привычке широко расставив локти и навалившись широченной грудью на край стола. Глядя на него, Колчанов сказал:
— Я допускаю, что, может быть, первый блин и получится комом. Поэтому, думаю, надо закладывать не один, а два или три аппарата по миллиону икринок в каждом. Места позволяют. Нашел с дюжину сильных родников. Вот управлюсь тут с неотложными делами — и тогда махнем туда. Начнем с ребятами заготавливать лес и строить избушку на зиму. Ты-то сам поедешь с нами, Матвей?
— Обязательно! — воскликнул Вальгаев. — У меня к тебе командировка на целый месяц, а потом опять приеду на весь период закладки икры.
— Значит, на заводе больше не будешь закладывать?
— Нет. Григорий Афанасьевич велел перенести опыты к тебе.
— Да что ты говоришь! — воскликнул Колчанов. — Матвей, дружище, да мы же с тобой тут горы свернем!
— Попробуем…
…Дождь лил беспрерывно почти трое суток. Бригада вынуждена была коротать это время дома. Только Владик, Шурка и Гоша, страстно увлекшиеся подводным спортом, несмотря на холод, часами пропадали на озере, тренируясь в нырянии. Толпыга и Владик уже могли просиживать под водой до сорока секунд, только Гоша никак не мог выдержать больше полминуты.
На второй день после возвращения экспедиции, под вечер, Владик, Шурка и Гоша, мокрые, в одних трусах (только что из воды), прибежали в лабораторию Колчанова:
— Алексей Петрович, диковину нашли! — докладывал посиневший Владик. — Халку затонувшую нашли! А в ней полно сомов!
— Гро-ма-адная! — добавил Шурка. — Сомы прямо кишат в ней…
— Подождите, подождите, — добродушно посмеиваясь, остановил их Колчанов и оторвался от микроскопа. — Рассказывай ты, Владик. Да все по порядку…
Находившиеся тут же Абросимов, Пронина и Вальгаев окружили ребят.
— Ныряли мы, — снова заговорил Владик, стараясь быть спокойным и с трудом унимая дрожь. — Потом заметили, что там, где Бурукан вливается в озеро, тянется длинная полоса прозрачной воды. Хотя она и холоднее, чем рядом — озерная, но зато в ней лучше видно на дне. И вот мы заметили, что там что-то темнеет, вроде стены. Нырнули с Шуркой к этой стене и видим борт какого-то судна, весь облепленный ракушкой. Шурка пошел в одну сторону вдоль борта, а я — в другую. Метров через пять вижу — корма с будкой и правилом руля, какая-то бочка лежит рядом. А Шурка выплыл в носовую часть.
— Там целая бухта троса лежит, — вставил Толпыга.
— Потом мы вынырнули, набрали воздуха — и опять туда, — продолжал Владик. — И с нами Гоша. Спустились прямо на корму и решили исследовать, что внутри халки. Заглянули туда, а там как бревнами все дно устлано — сомы! Вот мы и прибежали сказать. Может, обловим, Алексей Петрович?
— Непременно! — воскликнул Колчанов. — Но что это за халка, как она очутилась здесь на дне? Не знаете, Петр Григорьевич?
— Припоминаю, — Абросимов потер лоб. — Это было не то в сорок третьем, не то в сорок четвертом, весной, когда на Бурукане заготавливали лес. Это халка леспромхоза, во время шторма бревнами пробило ей борт. А была она нагружена овсом и железными тросами. Я хорошо помню этот случай, на бюро райкома партии тогда обсуждался вопрос об этой аварии.
— Глубина большая? — спросил Колчанов Владика.
— Не очень. Метра четыре, не больше.
— Хорошо, ребята. Пока не тревожьте сомов. — Колчанов снова вернулся к микроскопу. — Сейчас уже поздно, завтра с утра займемся ими. А пока поставьте буек над тем местом.
Назавтра часам к десяти в небе стали появляться ярко-синие просветы. С каждой минутой их становилось все больше, пелена туч заметно редела, и вот прорвалось солнце, хлынуло благодатное тепло.
Ребята под руководством Петра Григорьевича в спешном порядке сшивали по высоте две ставные капроновые сети-трехстенки, каждая по пятьдесят метров длиной. Тем временем Колчанов, прихватив акваланг, ныряльную маску, ласты и кинокамеру, отправился с Вальгаевым и Прониной на лодке к буйку, оставленному вчера ребятами у места гибели халки. Закрепив за спиной акваланг и натянув маску и ласты, он в последний раз тщательно проверил чехол кинокамеры. Потом осторожно сполз с лодки в воду, помахал прощально Прониной и Вальгаеву и скрылся под водой.
— Нравится мне твой Алексей своей напористостью, — раздумчиво говорил Вальгаев Прониной, свесив голову над водой и следя за расплывающейся в глубине фигурой Колчанова. За эти дни Вальгаев и Пронина как-то очень хорошо сошлись и умели говорить откровенно обо всем.
— Почему мой?
— Ты мне, Надя, брось, — Вальгаев неумело подмигнул. — Я же знаю, что вы собираетесь пожениться. Ты же за этим и приехала сюда. Думаешь, не знаю?
Не был Вальгаев мастаком в тонкостях женской психологии, какая-то мужичья грубоватость сквозила в каждом его жесте и слове, когда случалось ему судить о любовных делах. Это ли или, возможно, грубоватая и честная прямота его слов, но что-то смутило Пронину и вместе с тем настроило ее на откровенный лад.
— Не будет у нас свадьбы, Матвей, — горестно сказала она, вздохнув. — Он другую девушку любит…
— Не знаю, как насчет другой девушки, а тебя он, это я хорошо знаю, любит. Может, за последнее время разлюбил — за это не ручаюсь. А хочешь, я тебе правду скажу, Надя? — Вальгаев с недобрым прищуром посмотрел на свою собеседницу.
Пронина как-то тревожно насторожилась, подозрительно покосилась на Вальгаева, спросила приглушенно:
— Что это за правда?
— А то, Надя, что ты его не любишь…
— Откуда ты это взял, Матвей?
— Так глаза-то у меня есть же, как ты думаешь? Большую ошибку Алексей допустит, если он на тебе женится, — задумчиво продолжал он. — Намучается он с тобой, ох и намучается!
— Ты, Матвей, просто несешь бред, — зло проговорила Пронина. — Ты что, выпил сегодня?
— Немножко, за завтраком, по случаю плохой погоды, — улыбаясь, сознался Вальгаев. — Так, маленько, остаток коньяка был…
— Так ты что же, и Алеше внушал эти свои глупые догадки? — напустилась на него Пронина.
— Как тебе сказать? Конечно, не в такой форме, но говорил, не хочу врать…
— Ну и что же он ответил?
— Обещал по затылку мне съездить, — Вальгаев весело рассмеялся.
— Жаль, что только пообещал, — сдерживая улыбку, облегченно вздохнула Пронина. — Вот я непременно съезжу, если ты еще будешь совать нос в наши дела…
…Колчанов плыл под водой. Вода — а это был буруканский поток — оказалась довольно прозрачной, даже столб тени от лодки почти достигал дна. Но она была по-настоящему холодной.
Затонувшую халку он нашел сразу же, спускаясь вдоль немного наклоненной течением веревки: нижний ее конец оказался привязанным за правило руля. Видимость здесь была всего полтора — два метра, но и этого было достаточно. Колчанов жадно вглядывался в каждый мало-мальски различимый предмет; ему хотелось бы облазить все закоулки, заглянуть во все щели, но холодная вода заставляла торопиться.
Осторожно касаясь руками шершавой, в мелких ракушках палубы, он проплыл вокруг полусгнившей шкиперской будки и двинулся к трюму. Внутри халки было довольно сумрачно, но Колчанов сразу же разглядел прямые темные предметы, похожие на поленья, стесанные на конус, по метру — полтора длиной. Да, это сомы, угрюмые обитатели омутов. Но сколько же их здесь! Кажется, нет ни одного местечка, не занятого этими мудрыми степенными хищниками, осторожными и скрытными.
Образ жизни сома, как и большинства других рыб, остается пока что почти не изученным. Возможно, вскоре ихтиолог, вооруженный аквалангом, вторгнется в скрытый до сих пор от его глаз подводный мир и прочтет эту неразрезанную книгу захватывающих тайн природы.
С трепетом наблюдал Колчанов за поведением сомов, осторожно выглядывая из-за края кормовой палубы. За все время ни одна рыбина не сдвинулась с места, даже не пошевелилась. Только едва заметно открывались и закрывались их широкие пасти, да изредка у какой-нибудь из них пошевеливались прямые, вытянутые вперед былинки усов. Колчанов включил кинокамеру, нацелив ее на двух полутораметровых сомов, стоявших почти вплотную друг к другу рядом с ним. Сомы тревожно зашевелили усами, один слегка изогнулся, чуть сдвинулся с места и стал шире раскрывать пасть. Откуда-то из сумеречной мглы появился сравнительно небольшой сомик, проплыл над двумя стариками, направляясь на кинокамеру. Потом остановился, круто изогнулся и исчез из виду.
Стараясь по-прежнему держаться в своем укрытии, Колчанов двинулся вдоль правого борта халки. Время от времени он останавливался, включал кинокамеру. Тело его окончательно закоченело. Тогда он сильным движением ластов направился вертикально вверх и, словно поплавок, вынырнул из воды в двух метрах от лодки.
— Боже мой, а посинел-то весь! — воскликнула Пронина. — Ты же простудишься, Алеша!
— Совершенно сказочный мир! — восторженно кричал Колчанов, карабкаясь на корму лодки. Он сбросил маску, отстегнул акваланг и продолжал возбужденно кричать: — Рядом с сомами был, ближе, чем до вас! Сорок три сома насчитал. Настоящее чудо, братцы мои!
— Камера сработала? — равнодушно спросил Вальгаев.
— Сработать-то сработала, но света очень мало, боюсь, что ничего не выйдет на пленке. Нужно обязательно придумать какой-нибудь светильник…
— А чего ты будешь самодельничать? — берясь за весла, спросил Вальгаев. — Списался бы со специалистами, заплатил гроши и получил настоящий «Юпитер».
— Уже написал бате в Москву, — садясь за руль, говорил Колчанов. — Так разве это найдешь скоро?
Когда они вернулись на берег, здесь уже все было готово для лова сомов — четыре длинных шеста для «обвешивания» границ халки, ставная трехстенная сеть, сшитая и посаженная таким образом, чтобы ее полотнища хватило на всю глубину воды — от поверхности до дна. Погрузив снасти и ныряльные принадлежности в кунгас, бригада почти в полном составе во главе с Колчановым отправилась на лов.
Вот и буек. Пока Петр Григорьевич привязывал к нему кунгас, Владик, Шурка и Колчанов бросились в воду и принялись устанавливать шесты по углам халки. Вскоре эта работа была закончена. Теперь предстояло самое главное — окружить сеткой затонувшее судно так, чтобы нижняя подбора с грузилами плотно легла на самое дно, закрыв сомам выход из этого своеобразного сеточного вольера. Через десять минут сеть была выставлена и кольцо ее замкнулось. Проверять нижнюю подбору спустился Колчанов в акваланге. Доверить кому-нибудь Другому эту работу он опасался: достаточно малейшей неосторожности — и ныряльщик легко может запутаться в почти невидимой капроновой паутине. Он вернулся на поверхность минуты через три.
— Все в порядке, — сообщил он. — Грузила плотно лежат на дне. Теперь загоняйте кунгас внутрь квадрата, Петр Григорьевич, а мы вчетвером спустимся к сомам…
Ребята уже хотели было броситься в воду, но Колчанов остановил их.
— Стоп! Каждый возьмет в руку конец веревки, чтобы по нему вернуться в кунгас. Иначе можно уклониться в сторону и угодить в сеть. Ведь сомы так взмутят воду, что там ничего не будет видно.
Ныряльщики, вооруженные палками, один за другим скрылись под водой. Пока Колчанов спустился к халке, в ее трюме уже клубились тучи поднятого ила. То там, то тут вырисовывалась на секунду чья-нибудь расплывчатая фигура и снова исчезала.
Когда Колчанов достиг кормы, здесь тоже все было взбаламучено. Он угодил ногой на скользкую спину сома и инстинктивно ринулся было кверху, но потом овладел собой, опустился на дно халки и, ползая на четвереньках, на ощупь — вокруг стояли настоящие потемки — принялся баламутить воду палкой.
То и дело он чувствовал, как рядом взыгрывала вода, — сомы никак не хотели покидать своего убежища. Владик, Щурка и Гоша уже трижды выныривали, чтобы запастись воздухом, и вновь скрывались под водой, не выпуская из рук веревок, а Колчанов в своем акваланге все ползал внутри халки, стараясь как можно больше взмутить воду и этим заставить сомов покинуть их убежище. Велико же было его удивление, когда он, перевалив через борт, обнаружил, что сомы не ушли далеко от халки, а прячутся под ее бортами с внешней стороны. Ему пришлось подняться на поверхность, дождаться, когда вынырнут все ребята, и сообщить им об этом. Только после того как ныряльщики тщательно обшарили всю халку с внешней стороны и взбаламутили там песок и ил, сомов удалось наконец выдворить. Когда все поднялись наверх, то увидели, что муть поднялась до самой поверхности, балберы повсюду плясали и трепетали, будто живые, а иные и вовсе потонули.
Поднять сеть в кунгас, казалось, было самым простым делом. Но не тут-то было! Битый час бригада боролась с могучей силой, удерживающей сеть под водой. Сом — одна из самых сильных рыб. Изгибаясь, он как бы упирается о воду, и вытащить тогда даже одну рыбину — дело нелегкое. А тут их были десятки, и притом настоящих великанов, размером до полутора-двух метров. Когда последний конец сети с тремя сбившимися вместе большими сомами был поднят в кунгас, он был загружен до предела. Иззелена-черные скользкие рыбы копошились, не в силах выпутаться из прочной капроновой сети. Никто, даже Колчанов и Абросимов, не видели еще такого количества сомов.
Пристав к берегу и выгрузив сеть вместе с запутавшейся в ней рыбой, бригада затратила остаток дня на то, чтобы выбрать рыбу из сети. Когда взвесили последнего сома и Петр Григорьевич подсчитал общий вес, оказалось, что улов составил почти тонну.
— Да-а, — раздумчиво говорил Вальгаев Колчанову, когда рыба была помещена в ледник, — а я-то думал, откровенно скажу тебе, что эти маски и ласты — детская забава. Если так дело пойдет и впредь, то у этой «забавы» — большое рыбацкое будущее. Так же можно, например, выявлять и облавливать скопление такого рыбного мусора, как косатка и горчак!
— Ты как в воду глядел, Матвей, — шутливо ответил Колчанов. — Мы так и делаем в пределах озера Чогор и прилегающих к нему проток. За лето выловлено тонн пять сорной рыбы.
— Умная штука, — размышлял вслух Вальгаев.
21. Последнее испытание
В двадцатых числах августа работа московской экспедиции подходила к концу. Весь состав экспедиции совместно с бригадой-школой молодых рыбаков-рыбоводов занимался теперь промыслом и сборами на озере Чогор и в его окрестностях. Студенты и молодые рыбоводы так сдружились, что находились вместе не только дни, но и вечера — они стали как бы единым коллективом: выпускали вместе сатирическую газету «Амурский ерш», проводили соревнования по подводному спорту, плаванию, ватерполо, устраивали концерты. Неизменным их судьей и заводилой был Петр Григорьевич.
Однажды он пришел в лабораторию, шепнул Колчанову:
— Дело к вам есть, Алексей Петрович, — и знаком показал на дверь.
Они зашли в комнату Колчанова.
— Неудобно при Надежде Михайловне, — сказал Абросимов в комнате. — Вот, почитайте…
Он протянул Колчанову два исписанных листка бумаги.
— Что такое? — Колчанов присел к столу и стал читать:
— «Хирономида и Букашка (басня).
Послала мать Букашку на берег реки и наказала принести чего-нибудь поесть. Бежит Букашка, песенку напевает. И вдруг видит — Хирономида сидит в лужице. Сидит и прихорашивается: то прическу поправит, то шляпку примерит, то платьице прикинет и так и этак, а то начнет подмазывать брови и наставлять ресницы.
Никогда еще не видела Букашка хирономид. Остановилась и смотрит на незнакомку, как баран на новые ворота. Потом говорит: „Ах, какая ты нарядная да разнарядная, модная-премодная, чисто царевна-лебедь. Ты, наверное, из самой столицы пожаловала к нам сюда?“ — „Да, я из столицы приехала к вам, чтобы научить вас, темных, уму-разуму. А что тебе надобно от меня?“ — спрашивает Хирономида.
„Хочу моды твои перенять, чтобы быть похожей на тебя“, — отвечает Букашка. „Ну что ж, перенимай, — говорит Хирономида, — только за это ты будешь прислуживать мне — стирать белье, мыть за мной посуду, таскать мою сумочку, когда я пойду на рынок…“».
Басня была длинная, а вывод укладывался в две строчки:
Мораль сей басни — дать урок,
Кому-нибудь пойдет он впрок.
Закончив чтение, Колчанов усмехнулся, взъерошил смоляную шевелюру: