— Лучше бы тебе быть мошенником, — все так же тихо сказал Эдарро, перед тем шумно вздохнув, словно в доме этом ему не хватало воздуха. — Лучше для тебя. Убирайся из Астолано и забудь сюда дорогу.
— А если я останусь? — спросил Хорвек, чуть склонив голову и искоса глядя на королевского племянника с бесстрашным любопытством.
— Тогда... — Эдарро тоже улыбнулся, но безумия в этой улыбке было больше, чем яда. — Тогда для начала я прикажу снять с тебя перчатки и узнаю, что ты под ними прячешь. Быть может, этого хватит для того, чтобы покончить с тобой раз и навсегда. Наверняка ты давным-давно заслужил виселицу, и это написано на твоих руках — неспроста ты не снимаешь перчатки ни днем, ни ночью. Но я не желаю убивать мошенника или разбойника — городской палач вздернет тебя за десяток медяков, мне нет дела до таких пустяков. Ничтожной смертью ничтожного обманщика только мараться. Я желаю убить настоящего мага. Воспользуйся моей милостью и исчезни, лжец.
Чутье не подвело Эдарро, под перчатками была спрятана история Ирну-северянина, устоявшая перед всеми заклятиями и чарами демона. Здесь, на Юге, у истории этой мог быть только один конец — виселица. Я не хотела знать, что натворил Ирну при жизни, чтобы лишний раз не думать о том, как эти самые руки, спасавшие меня от чудовищ во сне и наяву, безжалостно убивали женщин и детей забавы ради. Об этом между собой болтали разбойники мастера Глааса и я закрывала уши, запрещая себе слушать о злодеяниях северянина. Скорее всего, на совести самого демона было куда больше человеческих смертей, но я изо всех сил пыталась верить в то, что он не был бездумно жесток — именно так старый разбойник говорил о Белой ведьме, повторяя слова своего деда.
Должно быть, из меня получился бы настоящий слуга чародея — такой, каким был Элиас из Янскерка. Мы оба пытались оправдать то, что оправдывать не стоило.
— Ты понял меня, низкое отродье? — с нажимом произнес Эдарро, так и не дождавшись от Хорвека ответа. — Если через неделю ты все еще будешь в городе, я прикажу арестовать тебя. Преодолев брезгливость, лично сниму с твоих рук эти проклятые перчатки, посмотрю, что под ними, а затем прикажу повесить на городской окраине — ты недостоин сдохнуть на главной площади. Девица твоя будет болтаться рядом, пока воронье не склюет вас до костей, а кости те растащат бродячие собаки. Но... но если я узнаю, что в Астолано кто-то нынче колдует — ты пойдешь на костер, клянусь.
Тут он повернулся и наклонился ко мне. Все произошло настолько быстро и неожиданно, что я испуганно пискнула, увидев голубые сияющие глаза совсем близко.
— О тебе, девочка, болтают, будто ты создана колдовством, — сказал он, рассматривая меня так, словно я была странным неодушевленным предметом неизвестного ему предназначения. — Как бы мне хотелось в это поверить... Если бы ты, умирая, рассыпалась пеплом или превратилась бы в тающий лед — вот это было бы забавно! Никогда не думал, что такое возможно. Есть ли у тебя сердце, как у людей? Я бы взглянул...
Я слыхала, что дети из богатых семей частенько избалованы и способны сломать игрушку, чтобы посмотреть, как она устроена и чем набита. Именно такой игрушкой я почувствовала себя под взглядом королевского племянника и легко поверила в то, что он способен из любопытства вспороть мне живот.
— Ах, как же хочется иной раз верить в настоящие чудеса!.. — Эдарро вздохнул, отходя от кресла. — Но каждый раз, когда мне кажется, что я нашел чудо, меня постигает разочарование... Убирайтесь из города, твари, пока я дарую вам такую милость. И никогда не возвращайтесь.
Я дождалась, пока слуга закроет дверь за знатным гостем, перевела дыхание, сбившееся от молчаливого ужаса, и произнесла совсем не то, что собиралась:
— Ведь он и сам колдун! Я чувствую это! Почему он так ненавидит магию?
— Потому что питается ею, но при этом презирает, и в ненависти ищет доказательство своей безгрешности, — ответил Хорвек, наконец-то отпустив мое плечо. — Род его славен тем, что боролся с магией и победил ее. Но стоит только признать, что Виллейм не изгнал колдовство из Астолано, а обманом присвоил себе, как история эта начинает выглядеть не столько славной, сколько грязной. Эдарро, как ты сама могла убедиться, в детстве слишком часто слушал рассказы о своем великом прадеде. Честолюбие велит ему превзойти Виллейма, а магия заставляет его мечтать о чудесах.
— Но он хочет увидеть волшебство, чтобы уничтожить! — воскликнула я, смутно понимая, о чем толкует Хорвек, но не находя точных слов, чтобы выразить свои мысли.
— Когда хищник измучен внутренней болью, то бросается на всех, кого встретит на своем пути, — сказал он задумчиво. — В Эдарро заключена великая сила, которая не находит выход, и рвет его нутро, порождая неясные для него самого желания. Он страдает, и думает, что его душу исцелит убийство чародея. Но этот чародей — он сам.
— Не следовало Виллейму воровать чужую магию, — пробормотала я.
— Да, — согласился Хорвек. — Но я позабочусь о том, чтобы эта ошибка была исправлена.
«А как же я?» — хотелось крикнуть мне, но я знала, что не имею права этого спрашивать. «Эдарро может уничтожить тебя! Уедем отсюда, забудь обо всем, что связано с этой проклятой королевской семьей!» — но и об этом просить я не смела, ведь отказаться от мести иной раз сложнее, чем по доброй воле лишиться лучшей из наград.
Хорвек, должно быть, угадал мои мысли по жалкому и растерянному выражению лица. Вздохнув, он укрыл меня теплым пледом и сказал, что мне не стоит волноваться из-за того, чего я не могу понять и изменить. Я почти уверилась в том, что после разговора с Эдарро Хорвек позабудет об уговоре с мастером Глаасом. Однако, дождавшись наступления сумерек, он разбудил меня и тихо сказал:
— Пора идти, Йель.
В доме было темно, только в камине догорало несколько головешек, и я поняла, что он отпустил слуг, не желая, чтобы они видели и слышали то, что будет происходить в доме этим вечером. Подобным образом Хорвек поступал не в первый раз: многие из гостей нашего дома не желали, чтобы запретные разговоры о магии подслушивала челядь. Насколько я могла судить, им казалось, что это придает происходящему оттенок вульгарности, ну а в глубине души бедняги попросту боялись лишних ушей. Слуги же были не настолько любопытны, чтобы всерьез огорчаться лишним часам безделья, и с радостью сбегали из дома при первой же возможности, не задавая лишних вопросов. Сегодня это было нам на руку.
— Ты все-таки пойдешь к Харлю!.. — воскликнула я, вскочив на ноги. — Но ведь Эдарро запретил тебе колдовать…
— Полагаешь, мне стоит прислушиваться к пожеланиям господина королевского племянника? — хмыкнул Хорвек. — Но что толку, если в итоге мне все равно придется его убить?
— Убить? — я вздрогнула.
— Разумеется, если он до того не убьет меня.
— Но Эдарро — племянник короля!
— Да, ты права. Первым следовало бы убить короля, но, поверь моему опыту, очередность не столь уж важна в подобных делах. Беспокоиться стоит лишь о том, чтобы каждый получил ему причитающееся, — ответил он с преувеличенной серьезностью.
— Ты не сможешь…
— Но я попытаюсь, — перебил он меня. — А теперь, Йель, тебе придется помолчать и стать тихой, как мышка. Нам нужно выйти из дому незамеченными, хотя бы для того, чтобы выиграть немного времени. За домом следят. Да и за логовом мастера Глааса, скорее всего, тоже присматривают, раз уж мы сегодня поболтали.
— Кто-то видел нас у дома колдуньи?
— Наверняка. Но сам разговор подслушать им вряд ли удалось. Иначе Эдарро говорил бы с нами совсем по-другому.
Переодевшись в простое темное платье, я последовала за Хорвеком в сад. Когда-то перебраться через ограду мне не составило бы никакого труда, и я посмеялась бы над тем, кто предложил мне помощь в эдаком деле. Но сейчас голова у меня закружилась, едва я только попыталась дотянуться до руки Хорвека, уже забравшегося наверх — тихо и ловко, словно кошка.
— Я не смогу, — сказала я, пытаясь отдышаться после приступа дурноты и едва не плача от злости на саму себя. — От меня никакой пользы! Проклятые ноги не желают ходить, а руки не поднимаются, чтоб им пусто было. Тебе нужно оставить меня здесь, я буду только мешать.
— Йель, — Хорвек спрыгнул вниз, мелькнув неслышной черной тенью. — Мне не нужна помощь. Мне нужно, чтобы ты была со мной. Ты идешь со мной, потому что тебе нельзя оставаться одной. Ни в этом доме, ни где-либо еще в этом городе.
— Да что со мной случится? — огрызнулась я, досадуя не столько на него, прямо признающего, что толку от меня никакого, сколько на саму себя.
— Теперь — что угодно, — ответил он. — Эдарро посмотрел на тебя сегодня и решил, что убьет, кем бы ты ни была. На мгновение он поверил, что я — чуть больше чем человек, а ты — чуть меньше, чем человек, и ни за что не позволит нам уйти живыми. Он надеется найти волшебство в нашей смерти. Разве ты не поняла этого?
— Поняла, — соврала я, запоздало осознав, что Хорвек прав.
— Тогда идем, — сказал он, легко подняв меня. Кое-как уцепившись, я перебралась через ограду, и, упав вниз, вновь очутилась в его руках.
— Нас не увидят здесь? — испуганно прошептала я, оглядываясь.
— Нет, господин Эдарро считает, что мы не станем сбегать от него через грязную подворотню, — засмеялся Хорвек. — Если мы ничтожные трусы, то нам положено уйти тем путем, который он нам показал и никак иначе. Безумные мятежники нарушили бы его приказ открыто. Но мы ни те, и ни другие. Иметь дело с людьми нашего сорта ниже достоинства господина королевского племянника, и потому он не знает, чего от нас ждать. Никто не следит за этой помойкой.
Действительно, здесь стена нашего дома граничила с грязным переулком, служившим окрестным богатым домам свалкой. Я видела, как слуги иной раз перебрасывают туда всякий сор, ленясь выносить его к тележкам мусорщиков, на рассвете объезжающих здешние улицы.
Воняло здесь препорядочно, и даже мне, привыкшей околачиваться рядом с ярмарочными помойками, пришлось зажать нос. Неподалеку в одном из заборов, оплетенных диким виноградом и плющом, нашлась дыра, за ней — еще одна, и вскоре мы очутились на вполне приличной улице, освещенной несколькими фонарями.
Я едва поспевала за Хорвеком, невольно удивляясь, когда он успел так хорошо познакомиться с тайными тропинками Астолано. К гостинице, где остановился мастер Глаас, мы подошли, когда совсем стемнело, и пробрались к черному входу через хозяйственный двор. Это было дрянное заведение, окруженное помойками и развалинами домов — но в том имелась и хорошая сторона: уследить за тем, кто приходит и уходит в эти трущобы было делом едва ли возможным.
Старый разбойник ждал нас, хоть по его лицу было видно: он почти не верил в то, что Хорвек сдержит свое слово. Я бросилась к кровати, где лежал измученный Харль, в котором едва можно было узнать прежнего шустрого мальчишку. Болезнь убивала его, наступая неотвратимо и жестоко. Испарина покрывала его лоб, губы выцвели как у старика, а пальцы на руках стали тонкими и серыми, как усохшие ветви.
— Харль, это я, Йель! Ты слышишь? — я схватила его за руку, но он не смог даже приоткрыть глаза.
— Видишь? Ему недолго осталось, — сказал Глаас, и мне показалось, что в его голосе звучит обвинение. Оно было целиком и полностью справедливым. От горечи, появившейся во рту, я поперхнулась и принялась дышать так же часто и прерывисто, как Харль.
— Он погиб бы давным-давно, не забери Йель его с собой, — равнодушно заметил Хорвек, и я сморгнула слезы, приходя в себя.
— Найди кости, — разбойник смотрел на Хорвека неотрывно, словно ожидая, что тот в любую секунду рассмеется и уйдет, ничего не сделав. — Они спасут его.
Я сжалась, чувствуя, как непочтительно и неуместно звучат эти слова — ведь речь шла о прахе матери демона! Но он ни единым движением не показал, будто ему неприятно выслушивать подобные просьбы. Вместо гневной презрительной отповеди, он расставлял по комнатушке свечи в понятном только ему одному порядке, затем углем начертил на голых стенах бедной комнатки символы, в которых отдаленно угадывались страшные глаза с пустыми зрачками — я сразу же поверила, что они способны увидеть даже мертвых грешников в преисподней. Харля демон не удостоил ни единым взглядом, показывая нам, что судьба мальчишки его не волнует и пришел сюда он вовсе не из соображений жалости.
— Подай мне то, что осталось у тебя, — сказал он коротко разбойнику, снимая перчатки.
— Тот быстро протянул ему небольшой округлый медальон. Я знала со слов Глааса, что внутри — черная пыль, но все равно отвела взгляд, когда Хорвек поддел замочек. Перед глазами у меня стояло пугающее видение: те самые кости — нечеловеческие, похожие на нефрит. Решившись все-таки поднять глаза, я увидела, что демон как ни в чем не бывало облизывает свои черные испачканные пальцы. Затем, ни говоря ни слова, он сплюнул на пол мерзкую черную жижу, присел на корточки и, обмакнув пальцы в плевок, начертил то, что я вначале приняла за крест.
— Покажи мне сторону света, — произнес он спокойно, обращаясь к чему-то невидимому, заключенному в неровных черных линиях. Я увидела, как капает кровь — Хорвек глубоко надрезал ладонь и держал ее над черным знаком. Вначале красные капли падали беспорядочно, а затем волшебство проявило себя: некая сила начала притягивать их — лужица растеклась в левой верхней четверти рисунка.
— Северо-запад, услышь меня и покажи того, кто мне нужен, — приказал демон, одновременно с тем прикладывая порезанную ладонь к черному кресту. Что-то изменилось в воздухе, огни свечей затрепетали, и Харль заметался в постели, хрипло и громко дыша. Лицо Хорвека показалось мне особенно страшным в тот миг — зубы заострились и оскалились, глаза заполонила чернота, но, быть может, в том виновато было пляшущее пламя свечей. Когда он отнял руку — пол был чист. И черный крест, и кровь впитались в рану на руке демона — а от раны этой остался едва заметный красный след. Хорвек поднялся, пошатываясь, и потряс головой, как будто приходя в себя после долгого беспамятства.
На лице мастера Глааса читался невысказанный отчаянный вопрос — «Ты видел? Ты нашел?!!», но Хорвек не успел ничего сказать. Внизу раздался шум, крики, топот.
— Люди Эдарро, — только и сказал Хорвек, подхватывая на руки Харля, закутанного в испачканную простыню.
— Уходите, — так же кратко ответил Глаас. — Я останусь.
Быстро и тихо он отодвинул небольшой шкафчик, за которым обнаружилась крохотная дверь. Старый лис с пустошей нипочем не забился бы в нору, из которой не имелось бы тайного выхода. Я поняла, о чем на самом деле они говорили с Хорвеком, обмениваясь отрывистыми фразами: Эдарро искал колдуна и не успокоился бы, найдя одни только колдовские знаки. Глаас оставался, и, следовательно, принимал вину на себя, давая нам время уйти.
— Но вас казнят! — прошептала я, схватив руку разбойника, в первый раз не побоявшись коснуться этой огрубевшей, тяжелой ладони, иссеченной шрамами.
— Есть за что, — ответил он, подталкивая меня к выходу.
Хорвек скользнул в темноту, легко перекинув Харля через плечо — когда-то он уже нес так мальчишку по коридорам замка герцога Таммельнского. Простыня смутно белела во тьме, не давая мне окончательно потерять их из виду. Я бежала, падала, поднималась и снова падала, получая по лицу хлесткие удары кустов, оббивая ноги о камни и бревна. Но жаловаться мне не пришло бы в голову — в помощи сейчас нуждался прежде всего Харль.
В наш дом мы вошли в темноте и тишине, как воры. Хорвек уложил мальчишку на пол, нимало не заботясь о том, что испачкает роскошный ковер — Харля то и дело одолевали приступы кашля, переходящие в рвоту.
— Где искать того человека? — выпалила я, бестолково растирая ледяные руки мальчика. — Духи сказали тебе?
Вопрос мой звучал глупо — словно я ожидала, будто волшебство могло назвать улицу или сказать что-то вроде: «Зеленый одноэтажный дом на холме за Дрянным переулком». Однако Хорвек не стал смеяться надо мной и ответил:
— Вор придет сюда до наступления полуночи. Магия приведет его.
— А если он не захочет?
— Он не посмеет ослушаться, ведь ему уже известно, каково проклятие, наложенное разгневавшимся колдуном. Эту силу ни с чем не спутать.