— Да с чего это вам в голову взбрело? — начала было я, пользуясь задумчивым молчанием Хорвека. — Коли вам уж вздумалось скормить кого-то вашей родовой нечисти, — так начинайте с местных жителей, а не с нас, простых путников. Раз она на клочки изорвала того пьяницу и не угомонилась, то с чего бы ей успокаиваться после того, как она сожрет нас? Да и, к тому же, покойный ваш батюшка ясно сказал, что переночевать на мельнице должен кто-то из вас. Что ему за прок от Хорвека?
— Мы знать не знаем, зачем духу с мельницы понадобился твой дружок, красотка, — хмыкнул Хобб, развязно ухватив меня за подбородок. — Но на вопрос, как справиться с проклятием, три ведьмы указали нам на него, и в этом нет никаких сомнений. Мы с братьями разыскали самых мерзких старух-колдовок — одну в Гримоле, другую — в Дьерском лесу, а за третьей Доннем отправился в Корнат. И каждый из нас спрашивал, как победить проклятие отца. Гримольская ведьма гадала мне на картах — она знала в них толк!.. Я вытащил три из них. На одной из них был изображен чародей, на другой — путник, а на третьей, перевернутой — демон. Старухе не понравился этот расклад, и она сказала, чтобы я вытянул другие карты из этой же колоды. Я послушал ее, но когда открыл их — оказалось, что в моих руках все те же чародей, путник и перевернутый демон! Тогда ведьма расквохталась, как заполошная курица, и выбросила свою колоду в огонь. «Уходи! — крикнула она. — Тебе на роду написана встреча с настоящим колдуном — он-то тебе и поможет, если захочет!».
— А я побывал у лесной колдуньи, — подал голос доселе молчавший Тартин. — Для меня она достала лучшую свою доску, натертую черным воском. Вдвоем мы водили над ней руками, пока воск не затрещал и не начал капать на пол. Буквы сложились в слова: «Ищи в Асмалло», и я, признаться честно, поколотил старуху, посчитав, что этот совет не стоил и медяка. Но она клялась, что мертвые не врут, и ответ на мои вопросы ждет меня в родном городе.
— Мое гадание было куда интереснее! Ведьма из Корната не сразу приняла меня, — продолжил за ним Доннем. — Говорила, что изредка видит будущее, и не имеет дела с духами. Только когда я пообещал, что сожгу ее хижину вместе с ней самой, она согласилась погадать мне. Я купил черного петуха, как она приказала. В полночь корнатская вещунья отрубила ему голову, и посчитала, сколько раз открылся клюв. «Четыре дня, четыре месяца или четыре года — вот срок ответа на твои вопросы», — сказала она. Затем она распотрошила желудок и нашла там старую монету с изображением какого-то короля, длинный черный волос и чей-то коготь. Все это она завернула в тряпку и отдала мне, сказав, что я узнаю нужного мне человека по этим приметам. «Благородный черноволосый господин, при котором будет что-то, напоминающее когти!» — так она истолковала гадание. Я до сих пор ношу все это с собой! — тут он положил на стол сверток, а Хобб бросил туда же три потертые карты.
— Собравшись вместе, мы сложили воедино все советы и поняли, что в Асмалло вскоре прибудет путник, умеющий колдовать, — сказал он. — И никто, кроме него, не снимет проклятие с мельницы. Который день мы обыскиваем все гостиницы и постоялые дворы в округе — и вот, наконец-то, встретили тебя — благородного господина, у которого из оружия — только один кинжал, похожий на коготь. Не вздумай отпираться, мы хорошенько расспросили здешнюю прислугу. Ты убьешь чудовище или пойдешь ему на корм — кто знает, в чем твой прок?.. Быть может, ему на роду написано подавиться колдуном! После этого кто-то из нас исполнит волю отца, и старый хрыч отдаст золото. А чтобы ты не вздумал мошенничать — девчонка останется с нами. Говорят, ты в ней души не чаешь.
В лице Хорвека не дрогнула ни одна черточка, но я заметила, как глаза его посветлели, и вспомнила, как светились они, когда мы путешествовали вместе с разбойниками мастера Глааса.
— Так и быть, — сказал он медленно, словно раздумывая над каждым словом, чтоб ни одно не оказалось произнесенным зря. — Я проведу ночь на мельнице, хоть это не обернется для вас добром. Кажется, я знаю, что за существо там поселилось, и раз уж ваш отец когда-то призвал его — разойтись полюбовно ваше семейство с ним не сможет, с моей помощью или же без нее. Но Йель пойдет со мной. Не стоит делать ее предметом торга. Иначе вам, господа Орвильны, придется убедиться, что старая мельница — не худшая неприятность, случившаяся в вашей жизни.
Братья переглянулись, враз окаменев лицами — такой отповеди, высказанной прямо и спокойно, они не ожидали, и, по всей видимости, хладнокровие Хорвека произвело на них впечатление. Демон смотрел на них, не моргая, и зрачки его превратились в две крошечные точки, словно у опасного безумца.
— Не в твоем положении грозить нам… — начал было Хобб, но Хорвек расхохотался и перебил его:
— И не в вашем, любезные Орвильны. Вам еще невдомек, что за беду вы призываете свои головы. Но не мне спасать их, тем более, что вы сами выпрашиваете свое проклятие у судьбы.
— Нас не напугать дешевыми угрозами, в которых нет ни одного ясного слова, — огрызнулся Хобб, в глазах которого, несмотря на все его усилия, плескалась тревога. — Добрый клинок, быстрая стрела, пеньковая петля — в это мы верим, а рассказы о темных силах за нашими спинами оставь при себе.
— Не я пришел сюда с тремя картами из ведьмовской колоды, и не мои карманы набиты сором, который достали из потрохов черного петуха, — Хорвек пожал плечами. — К чему отмахиваться от дьявольщины, если при этом выпрашиваешь у нее золота и советов? Кликните служанку — пусть принесет еще бутылку вина, хлеба… и, пожалуй, вот это сгодится… — тут он протянул руку, затянутую в черную перчатку, к миске с яблоками, стоявшей на подоконнике.
— Никак полоумный колдун решил, что ночь на мельнице — развеселая забава, — пробурчал Доннем, наклонившись к уху Хобба. — Вино, еда… Да еще и девчонку с собой тащит! Лучше бы попросил хоть какое-то оружие, чтоб совсем уж глупо не пропасть.
— У каждого из вас при себе полно оружия, но ночевать на мельнице вам отчего-то не хочется, — насмешливо отозвался Хорвек, обладавший исключительно острым слухом. — Должно быть, проку от него меньше, чем вам хотелось бы, не так ли?
Служанка, от испуга спотыкаясь и лепеча какую-то несуразицу, поднесла к нашему столу вино в оплетенной бутылке, краюху хлеба и полотенце, годное на то, чтобы завернуть в него скудную пищу, отчего-то понадобившуюся постояльцу к ночи. Я знала куда лучше прочих, что о еде Хорвек вспоминает в последнюю очередь, и с опаской смотрела на темно-алое яблоко, поблескивавшее в руках демона — он перебрасывал его из ладони в ладонь, рассеянно рассматривая.
Другой слуга торопливо принес нам дорожные плащи, не дожидаясь указаний, и я поняла, что вся гостиница знает, зачем сюда пожаловали Орвильны, и какой разговор велся за нашим столом.
«Что ж, это приключение ничем не лучше и не хуже прочих», — сказала я себе, но и в собственных мыслях я чуяла фальшь.
— Ладно, бери свою девчонку на мельницу, если тебе ее не жаль, — Хобб Орвильн, посомневавшись, решил не ссориться с тем, кто и так согласился на сделку. — Хотя мы с братцами ее бы не обидели, останься она с нами. Слышишь, рыжая? Сама-то что думаешь? Неужто пойдешь со своим колдуном на проклятую мельницу?
— Пойду, — мрачно сказала я, уже зная, что услышу в ответ.
— Ишь ты, кошка влюбленная! — расхохотались они дружно, а затем Хобб обратился ко мне, тщетно попытавшись придать своему злодейскому лицу добросердечное выражение. — Видать, последний ум тебе отшибло, девка, или околдовал он тебя... Не глупи, рыжуха. Если твой дружок выберется поутру с мельницы — вернешься к нему. А нет — так и тебе ведь головы не сносить! Держится-то он гордо, да только ведь ведьмы ничего не говорили — жить ему или умереть…
— Я пойду с ним! — громко повторила я, скривившись, точно на зуб мне попался жгучий перец: слова о влюбленности не пришлись мне по душе, ведь то же самое когда-то говаривал и мастер Глаас, а ведь даже самая очевидная глупость, повторенная дважды, начинает походить на правду.
— Ну, значит, так тому и быть, — не стал далее спорить Хобб, которому и впрямь незачем было всерьез заботиться о моей непутевой голове. Однако, по всей видимости, в лице моем имелось что-то, вызывающее безотчетное расположение у разбойного люда — что старый Глаас, что Орвильны глядели на меня беззлобно, с толикой грубого сочувствия.
У гостиницы нас ждала крытая повозка. Со скрипом покачивался старый фонарь, болтавшийся на крюке под самой ее крышей. Только благодаря его неверному свету мы поняли, куда идти — дождь мутной, волнующейся на ветру пеленой застилал все вокруг, и, отойдя от гостиницы на несколько шагов, мы с трудом могли рассмотреть ее маленькие окна, призывно мерцающие во тьме.
— Не вздумайте сбежать! — сурово предупредил нас Хобб, перекрикивая шум разгулявшейся непогоды. — Город подтопило, река вышла из берегов, и вы утонете в первой же канаве, не зная дороги. А не утонете — так вам же хуже, в этих краях вам от Орвильнов не скрыться!
Хорвек ничего на это не ответил, видимо, отчаявшись объяснять недоверчивым братьям, что не собирается спасаться бегством — напротив, я видела по его блестящим глазам, что опасность, к которой неумолимо направляла нас этой ночью магия, манит его сильнее, чем проклятое наследство — Орвильнов.
В повозке я продрогла — плащ промок, а ветер продувал старую колымагу насквозь. Путь к мельнице оказался неблизким — быть может, из-за того, что дороги нынче были размыты вышедшей из берегов рекой. Однако, когда повозка остановилась и мы смогли выбраться наружу, оказалось, что непогода стихает, хоть до того потоки воды, низвергающиеся с небес, казались воистину неисчерпаемыми.
— Наверняка, буря была послана колдовскими силами, чтобы задержать нас для встречи с этими злодеями, бес им в глотку, — пробормотала я с досадой, стряхивая воду с капюшона.
Сама мельница терялась во тьме, и в свете фонарей мне удалось разглядеть только тяжелый засов на двустворчатой старой двери, почти черной из-за пропитавшей их влаги.
— Все окна крепко заколочены! — крикнул Хобб, отведя руку с фонарем в сторону, чтобы показать нам наглухо забитые досками проемы. — Уйти до утра отсюда вам не удастся! К мельнице никто давно не приближается даже днем, ночью здесь и подавно нет ни души. На помощь звать не стоит. Доннем, открывай двери! Утром мы вернемся за тобой, колдун… Пока не поздно, возьми меч — мы оставим тебе один из своих. Оставаться здесь безоружным — гиблое дело!
— Благодарю, — сдержанно откликнулся Хорвек. — Если вам будет угодно, оставьте мне те три карты, что дала вам ведьма, да и прочее, что вы получили от старух…
— Как скажешь, — проворчал Хобб. — Я, признаться, сам не знаю, отчего не выбросил их сразу же.
И потертые карты вместе с грязным свертком перешли в руки к Хорвеку. Затем нас подтолкнули к двери, и тяжелый засов загрохотал за моей спиной. В слабом свете фонаря я различила грязные стены небольшой комнатушки, обломки досок, ворох старого тряпья в углу. Ни стола, ни стульев здесь не имелось, крыша порядочно протекала — я слышала мерный стук капель, — а уж от холода и сырости кости у меня заныли, словно у старухи.
Хорвек подвесил фонарь к крюку, вбитому в низкий потолок, и наскоро соорудил из нескольких досок подобие скамьи.
— Придется ждать полуночи, — сказал он буднично, точно злые силы, обитающие здесь, были кем-то вроде бумагомарак-чиновников, принимающих посетителей по записи строго в отведенный час.
— Отчего ты согласился помогать и на этот раз? — спросила я, усевшись рядом и привычно прижавшись к его плечу. — Затея братьев дурна, и если они подавятся насмерть своим наследством — туда им и дорога. Но нам не стоило становиться их подельниками! Что случилось бы, откажи ты им?
— Да, их дело чернее, чем эта ночь, да и о главном они умолчали, — согласился демон. — Но я дал согласие не Орвильнам, а колдовству, которое вело их ко мне. Колдовству, которое держало нас в Асмалло, пока братья искали нас, в меру своего ума истолковывая указания глупых старух. У магии, Йель, много свойств, и одно из них, едва ли не самое главное — это ревность. Тому, кто хочет пользоваться ее дарами, нельзя пренебрегать указаниями, которые она дает. Магия не терпит пренебрежения, не прощает невнимания, презирает трусость. Каждому, кто откажется разгадывать ее загадки, поддавшись малодушию или же руководствуясь соображениями личной выгоды, она жестоко отомстит. А вот тех, кто ради нее готов пойти на риск, превозмочь свой страх, поставить голову на кон — она любит и одаривает щедрее прочих. Оттого самыми сильными становятся чародеи, которые ради магии преступили и человеческие, и божьи законы. Не потому что магии есть дело до этих глупых правил, покрытых пылью веков, но лишь из-за того, что она увидела, как сильна любовь к ней, как отказывается человек ради нее от всего, что важно и непреложно для прочих его сородичей.
— Сдается мне, твоя магия — та еще бессердечная вертихвостка, — пробормотала я, внезапно ощутив к колдовству ненависть куда более сильную, чем прежние мои переживания. — Что за радость служить такой дрянной самовлюбленной силе?
— Она многого просит, но и платит тем, что дороже золота, — коротко ответил Хорвек.
— А как же рыжая ведьма? — вопрос пришел на ум неожиданно, словно кто-то шепнул мне его на ухо. — Ты говорил, она очень сильна. Значит ли это, что она сумела особенно угодить колдовским силам? Чем она пожертвовала?
— Зачем тебе это знать?
— Потому что это знаешь ты, а я ничем тебя не хуже, путь даже ты с этим и не согласен, — дерзко ответила я, неизвестно отчего распалившись. — Ведьма не только твой враг, но и мой. Расскажи мне о ней! Что она за человек? Где родилась и как стала колдуньей?
— Ты зря думаешь, Йель, что я знаю так много о госпоже чародейке, — ответил демон после долгого, усталого молчания. — Есть истории, которые не стоит рассказывать другим, а у магов почти вся жизнь — одна такая история. Единственное, что о них нужно знать — так это то, на что они способны здесь и сейчас. А прошлое… что ж, я слышал как-то старую сказку о маленькой рыжей девочке, запертой в холодной и высокой башне на самом краю мрачного, темного леса, почти всегда покрытого снегом и инеем. Так принято было в тех краях — наследников древней крови прятали от глаз людских, чтобы избежать порчи. Во многих детях из этой семьи отзывалось колдовство, а способность к чарам считалась в том королевстве страшнейшим из проклятий. Сила пришла к рыжей девочке очень рано, и она не желала от нее отказываться. Ее бросали в ледяную воду, проводили босой по углям, клали в гроб и хоронили заживо, как того требовали старые ритуалы, но девочка каждый раз говорила, что желает остаться прежней. Тот, кто чувствовал зов магии, знает, как тяжело ответить молчанием на него. Прогнать от себя колдовскую силу, отрекшись от ее даров в ясном уме и твердой памяти — опасно ровно так же, как и больно. Ты словно предаешь лучшую, особенную часть себя… вряд ли тебе под силу это понять, Йель.
— И как же она спаслась из башни? — я пропустила мимо ушей последние слова.
— Когда она поняла, что ее не отпустят, и нет способа сбежать оттуда, то впала в ярость, которую сложно вообразить обычному человеку, — Хорвек говорил отчужденно, чуть напевно, неуловимо напоминая Харля. — Она грызла себе руки, бросалась на стены, рвала свои яркие рыжие волосы… А затем согласилась отречься, произнеся нужные слова, и колдовство покинуло ее, оставив по себе тяжелую болезнь, изводящую девочку страшными болями, которые никто не мог облегчить. Но она терпела все без единой жалобы и ждала нужного часа. Однажды ночью, поднявшись из своей постели, рыжая девочка взяла в руки нож, который прятала у изголовья, а затем убила отца, мать и всех своих братьев — кажется, их было семеро. Колдовство сочло, что это достойная искупительная жертва, и вернулось к ней — вдесятеро сильнее, чем прежде. Нож бил точно и сильно, никто ничего не услышал. Рыжая девочка тихо растворилась в лесу, а снег быстро скрыл кровавые отпечатки ее босых ног. Говорили, что она долго еще жила среди сугробов, и детей пугали ее огненными волосами — их иногда видели издали, как огненные сполохи или лисий хвост. А затем она ушла в другие края, учиться чему-то новому. Тебе понравилась эта старая северная сказка, Йель?