Предварительная попытка покушения — это что-то новенькое. Да, еще не все личности установлены, но жена пьяницы клялась и божилась, что муж ее, тварь такая, был милейшим, чтоб его черти задрали, человеком, чьим самым тяжким грехом стала нелепая смерть и пятеро повешенных на шею несчастной матери детей. Да, пил, а кто нынче не пьет? Да, бил, а кто нынче не бьет? Зато рукой, а не чем под оную попадется и изредка. Так, если не в настроении. Раз-два в неделю, не больше. Зато четверть заработка отдавал. Иногда. Кормилец! Был, тварь такая. И милейший, милейший человек! Всенародно любимый гад, чтоб ему…
Монолог этот, живо пересказанный коллегой, целый день веселил мужчин в отделе. Мне, наверное, тоже было бы смешно, если бы не было так грустно.
Что у нас получается? Четыре трупа в столице, один в Тарнхиле…
— Чем убитый зарабатывал на жизнь?
— Паб он содержал, миледи. Отличный паб. Туда полгорода после работы стремилось пропустить кружечку-другую.
— В столицу ездил часто?
— Никак нет, миледи. Насколько я знаю, и вовсе не ездил, да какие у него дела в столице? Но это вам вернее вдова скажет.
Значит, если только все четыре столичных трупа не ездили в гости к владельцу паба, в чем я глубоко сомневалась, личной связи между убитыми и впрямь никакой не существовало. Почему же один труп оказался здесь? Очевидно, потому что здесь оказался убийца. Был проездом? Приезжал погостить к родственникам? Или же, наоборот, родом отсюда, но, скажем, работает в Карваноне?
Тарнхил, конечно, город маленький, но не настолько, что любой приезжий здесь становится событием. Тем не менее…
— Господин Пол, потрудитесь, пожалуйста, насколько это возможно, составить список всех тех, кто приезжал в город с визитом, начиная с июня, в том числе тех, кто работает в столице. У последних желательно сразу проверить алиби в день покушения и в день убийства.
Главный констебль кивнул, хоть и без особого энтузиазма. Я и сама понимала, что запрос по объему колоссальный, но что поделать. Местное отделение с ним в любом случае справится лучше, чем работники департамента, сидящие в столице.
Теперь сумасшедший с ножом.
В общую картину он как-то не укладывался. Если все убийства совершал и псих, то псих крайне умный и осторожный. Никаких следов, никаких свидетелей. Некоторых жертв даже не хватились до сих пор, так что личности установить невозможно. Не вязалось все это с выскакивающим из-за угла средь бела дня.
В то же время интуиция упорно твердила мне, что этот эпизод откидывать как случайное совпадение нельзя. Надо будет хорошенько побеседовать с вдовой, возможно, все же удастся вытрясти из нее хоть какие-нибудь детали. Может статься ведь, что многоуважаемые господа Д. и К. самому Живодеру ребра поломали. В таком случае остается только жалеть, что он так скоро от этого оправился…
Что-то не то с убийством в Тарнхиле. Что-то здесь не так.
Я еще раз перебрала фотографии. Все точь-в-точь как у столичных трупов — умелая рука, точный скальпельный надрез. Но как же он так прокололся? Почему нельзя было найти, у кого вырезать желудок, в столице? Это ведь такая зацепка, особенно при том, что больше ни в одном из окрестных городков ничего подобного не находили. Определенно надо хорошенько присмотреться к жителям славного Тарнхила и его гостям. Но это Трейт, пожалуй, и без меня сообразит.
— Дело передается в департамент. — Я с некоторым сожалением закрыла папку. Было немного обидно, что в ней не обнаружилось конкретных зацепок. — Я заберу его с собой, подготовьте, пожалуйста, бумагу о передаче — подпишу. И хотелось бы осмотреть место убийства, а также побеседовать с вдовой, если это возможно.
— Сей момент, миледи. — Главный констебль поднялся. — Позвольте сопроводить вас, а дежурный пока подготовит бумагу и подвезет вам на подпись к вокзалу, чтобы вы не тратили время на поездки туда-сюда.
— Крайне любезно с вашей стороны.
Нет, решено! Если с Трейтом не уживусь, уеду в Тарнхил, устроюсь в местный участок, меня тут будут любить. Куплю домик на окраине, заведу себе пару кошек, канарейку… или, может быть, попугая? Научу его говорить «Трейт — дурак». Кьер, когда рассказывал про поместье, упоминал, что на его земле кроличья ферма есть, буду у него по дешевке кроликов покупать. Они вкусные…
Я вздохнула и поднялась. Что со мной сделала профессия? Только криминалист может думать про ароматное кроличье жаркое, пересмотрев с десяток фотографий трупа.
На выходе из отделения полиции я отпустила все еще поджидающего меня герцогского кучера. Констебль заверил, что он и полицейская пролетка пребывают в полном моем распоряжении до самого отъезда.
Не то чтобы я планировала на месте убийства спустя столько времени найти какие-либо улики, куда больше меня интересовала встреча с вдовой, но протокол есть протокол.
Господин Пол привез меня на узкую пустынную улочку, зажатую между двумя кирпичными стенами без окон. На входе в нее валялась куча вонючего тряпья, которую главный констебль брезгливо и стыдливо отпихнул ногой, тут же принявшись бормотать извинения. Мол, это место до того всякие побродяжки любят, гоняют их, гоняют, а без толку. Я тут же насторожилась — не опрашивали ли побродяжек, и глава тарнхилской полиции, крякнув, добавил еще одну задачу к списку дел.
Как и следовало ожидать — ничего особенного. Сумрачно, безлюдно, вполне подходяще для неторопливого лишения человека того, что, по мнению маньяка, лишнее. Магический фон отдавал застоявшейся водой, покрытой ряской, здесь даже естественных всплесков и колебаний давненько не было, не то что колдовства. Конечно, за время, прошедшее с момента убийства, фон мог и успокоиться, но очевидно — с магами в Тарнхиле негусто. А чем спокойнее магический фон, тем ярче на нем отражается внешнее вмешательство. Тем не менее амулеты считывали все те же, что и в Карваноне, «погрешности»…
Как такое возможно? Это уже другой вопрос.
Вдова держателя паба выглядела, как и подобает вдове. Вся в черном, в руках — измочаленный платочек, в глазах — тоска и скорбь, в поджатых губах — недовольство. То ли нерасторопностью полиции, так и не нашедшей убийцу дорогого супруга, то ли визитом в неурочный день и час. На меня она смотрела с гремучей смесью одобрения и скепсиса, но, как и полагается почтенной даме, ни на словах, ни интонацией ни одно из обуревавших ее чувств не высказала, пригласила нас в гостиную и приказала подать чай.
— Я прошу прощения, что вам снова приходится переживать трагические события в связи с моим визитом, — произнесла я, пристроив на коленях блокнот и карандаш. — Но мы имеем все основания полагать, что убийство вашего супруга связано с чередой столичных убийств и, более того, может дать ключ к разгадке личности убийцы. Не могли бы вы припомнить во всех мельчайших подробностях тот день, когда на вашего супруга напал сумасшедший с ножом?
— А я знала, что это не совпадение. — Дама поджала губы и бросила красноречивый взгляд на главного констебля. — Дело было в субботу вечером, мы были приглашены на ужин к родителям Жерома. Они живут почти на выезде из города, тихое, спокойное место. И как раз прошли Пастырскую улицу. Этот человек шел нам навстречу по другой стороне улицы. Я не обратила на него особого внимания сначала, идет шатаясь и спотыкаясь, но мало ли таких шатающихся в городе в пятничный вечер, верно?
Не знаю, как в Тарнхиле, а в Карваноне в любой вечер таких шатающихся пруд пруди, места просто знать надо. Впрочем, мне, как леди, это знание, конечно же, не полагалось, поэтому я просто кивнула.
— Мой Жером, знаете ли, был мужчиной могучего телосложения, сколько раз сам пьяные драки в заведении растаскивал, не гнушаясь руки о чужие телеса попачкать, так что волнительно мне не было. Даже когда этот человек, в очередной раз споткнувшись, повернулся и начал пересекать улицу, направляясь к нам. И бормочет себе под нос что-то невнятно, бормочет. Будто, знаете, и не на нашем языке-то. Но я подумала, мало ли чего примерещится, а он, может, денег хочет поклянчить или дорогу спросить? Он уже в пяти футах был, как я вдруг смотрю — боже правый! — да у него нож в руке блестит, махонький такой! И как завизжу! Жером от неожиданности ему ка-ак засветит. Нож по камням, муж его как увидел, разозлился, ну и увлекся малость. А мимо друзья его как раз проходили… — Вдова многозначительно замолкла. Пояснения о том, что случилось дальше, и правда не требовались. Выдержав драматическую паузу, она продолжила: — Я просила Жерома полицию вызвать или в участок его оттащить, пусть бы разбирались, чего всякая пьянь на честных людей кидается, да ему уж больно не хотелось на ужин опоздать. Не послушал меня, теперь уже опаздывать и не придется…
Она замолкла на мгновение, словно припоминая, все ли рассказала, и закончила:
— Там его и оставили, где лежал. Да вы не подумайте, миледи, они не звери какие. Попинали-то так… по улице покатали больше. Когда обратно шли, его уже и след простыл так-то. А потом, когда Жерома… — Вдова промокнула глаза платочком. — Я сразу подумала, что неспроста это все. Так констеблю и сказала, запишите все, как есть. Он убил. Точно он! Не пьяный был, а сумасшедший!
Я постучала кончиком карандаша по блокноту, обдумывая вопросы. Криминалистов в первую очередь учили работать с уликами, а не с людьми, с людьми уже пусть в суде разбираются, так что чувствовала я себя несколько неуверенно.
— А вы не могли бы максимально подробно описать нападавшего?
— Да какие там подробности, миледи. Говорю же, за выпившего приняла, чего его разглядывать. А после, с разбитым-то лицом, тоже, знаете ли, мало кого признать можно. Волосы длинные, лохматые, дыбом все. Темные, а может, грязные просто, кто разберет. Вот и все подробности. Хотя… вот клясться перед Господом Богом я не берусь, но не из бедных он, помяните мое слово! Это я, дурная голова, уж после сообразила, что сюртук-то на нем был из ганайского твида, я такой в лавке у госпожи Эрн в Льене собственными руками щупала, по два солита за ярд, подумала еще тогда, что сумасшедшие только его и возьмут… и пожалуйста.
«Прелестно», — тоскливо подумалось мне, вот только сюртук из ганайского твида к делу не пришьешь.
— Благодарю, — вздохнула я, и дама недовольно поджала губы, сообразив, что я ее ценными сведениями не воодушевилась. — Скажите, а ваш муж не страдал от какой-нибудь желудочной болезни?
— Как же не страдал! Язва у него была, уж лет пять как.
Так-так-так. Это уже интересно. Чутье оживилось, и неожиданно для себя самой я поинтересовалась:
— А вы не могли бы хорошенько подумать и описать мне нож нападавшего?
— Нож? — недоуменно переспросила вдова.
— Да, нож. Какой он был?
— Да нож и нож, я его еще потом носочком подальше отпнула, чтобы под горячую руку кому не попался.
— Напрягите память, — настаивала я, подгоняемая неожиданным азартом. — Длинный, короткий, широкий, узкий? На какой был похож? На столовый, на охотничий? Из чего рукоять?
Во взгляде дамы проступило легкое раздражение, она явно не понимала, зачем мне это.
— Узкий очень, рукоять длинная, тоже узкая. Кажется, я подобный видела у нашего… — Она замялась, но ответ я знала.
— Врача?
— Да… но что ж вы хотите сказать, это доктор моего супруга убил? Уж помилуйте, миледи, я нашего доктора Кларка за милю узнаю.
— Я пока ничего не хочу сказать, — задумчиво проговорила я, закрывая блокнот. — Могу только вас заверить, что департамент делает все возможное, чтобы убийца был найден. Благодарю за беседу, вы мне очень помогли.
Путь от дома покойного держателя паба до вокзала прошел в молчании. Несколько пристыженном со стороны главного констебля. Я не стала спрашивать, почему в отчете в десять раз меньше деталей, чем в рассказе жены убитого — и так ясно. Кто будет слушать женщину, бормочущую про сумасшедшего, которого она даже и описать толком не может. Мало ли что там пришло в голову убитой горем вдове, женщины — они существа с нестабильной психикой, это всем известно.
Однако прежде, чем распрощаться, господин Пол все же решился задать вопрос.
— Миледи, позвольте… я не мог не заметить — вы знали про скальпель, верно? Когда попросили описать орудие нападения.
— Подозревала. Желудок, как и прочие органы других жертв, почти наверняка вырезан хирургическим инструментом. И я подумала, что если убийца и тот сумасшедший — одно и то же лицо, то нож должен был быть соответствующим.
— А почему вы спрашивали про язвенную болезнь?
— Одна из следственных версий, — туманно отозвалась я. В голове роились невнятные обрывки фраз из отчетов, разговоров, собственные соображения. Очень хотелось остаться одной в тишине, чтобы все разложить по полочкам. — Я крайне признательна вам за содействие, господин Пол, и надеюсь, вы поможете нам и в дальнейшем.
— Почту за честь, миледи, почту за честь, — отрапортовал главный констебль, с чем и откланялся, предварительно предложив помочь с багажом и получив отказ.
Я подхватила с земли позаимствованный в Тренвисте саквояж со своими обновками, пересекла крохотное здание тарнхилского вокзала, с рядом почти пустых деревянных скамей для ожидающих и сонным кассиром в угловой будке, и снова оказалась под открытым небом.
Ждать пришлось недолго. Не прошло и десяти минут, как темная гусеница поезда, громко и возмущенно пышущая паром, величественно подползла к перрону. В белых клубах мимо проплыли золотые, местами чуть покосившиеся буквы — «Гордость Лестренжа». Меня передернуло. Страх, пусть не панический, все же затаился где-то в глубине души, особенно когда мимо еще проползли вагоны — разноцветные, а не темно-зеленые, какими когда-то щеголял этот поезд.
Брат-близнец утерянного в водах Оливии вагона-салона был горчично-желтым. Кондуктор при виде меня вежливо поднял фуражку.
— Леди Рейвен, — представилась я. — Мой билет был утерян во время крушения в пятницу, но в телеграмме представителя Лестренжской железнодорожной компании было сказано, что мне достаточно будет при посадке назвать свое имя.
— Так и есть, миледи, — чинно кивнул мужчина, принимая у меня багаж. — От лица компании я еще раз приношу глубочайшие извинения за случившееся несчастье и спешу заверить, что все виновные понесут заслуженное наказание. Кроме того, если миледи желает, то компания готова предложить ей купе первого класса с полным сервисом в качестве крохотной компенсации за причиненные неудобства.
— Леди желает, — не стала скромничать и отнекиваться я, с усмешкой подумав, что обозвать «неудобством» крушение поезда и угрозу жизни могут только юристы, которые, несомненно, составляли все речи в адрес потерпевших.
— В таком случае прошу. — Кондуктор указал мне на соседний вагон темно-бордового цвета. — В вашем полном распоряжении ресторан поезда, меню вы найдете на столике. Также…
Я не вслушивалась, только когда мужчина замолк и устремил на меня услужливый взгляд, распорядилась:
— Пусть подадут чай, что-нибудь сладкое к нему и больше меня не беспокоят до ужина.
— Будет исполнено, миледи…
Путь до Карванона прошел, к счастью, без приключений. А в столице меня поджидало целых два сюрприза. Первым стало семейство в полном сборе, словившее меня еще на ступеньках вагона. Матушка рыдала, вцепившись в мою руку, и говорила, что никуда меня больше не отпустит. Взволнованный отец, увидев меня живую и невредимую, словно бы только в этот момент окончательно и уверился, что со мной все в порядке, — плечи распрямились, глубокие морщины на лбу разгладились. А Грей… Грей просто сиял, как начищенный солит.
Второй сюрприз оказался письмом от Лестренжской железнодорожной компании, которая в качестве глубочайших извинений за содеянное просила меня принять скромную компенсацию.
И все бы ничего, но почерк писавшего мне был до боли знаком. А сумма банкнот, прилагавшихся к письму, — равна той, которую леди Рейвен, будучи в Тренвисте, потратила на услуги модистки.
Роль 5
ДЕВОЧКА НА ПОБЕГУШКАХ
— Леди Эрилин! Слава тебе, Господи, с вами все в порядке!
Мое появление в департаменте в понедельник сопровождалось куда большим ажиотажем, чем обычно. Что в общем-то неудивительно — по словам отца, о крушении «Гордости Лестренжа» мальчишки-газетчики орали на каждом углу все выходные, только содержание заголовков чуть менялось от «что случилось» до «кто виноват».
— Увы, вам не удалось избавиться от моего общества раз и навсегда, — отшутилась я, слегка смущенная вниманием обступивших меня коллег, и бросила взгляд на начальственную спину, которая на мое появление даже не дернулась.
Спина, наверное, обладала парой глаз, потому что в ответ на этот взгляд она недовольно отозвалась голосом господина Трейта: