Он уже спит с ней — билось в голове? Нет, так сразу она к нему не полезет. Но Лена права — это вопрос времени. И мне нельзя допустить, чтобы это раздавило меня. И я подсела на таблетки. Хорошие успокаивающие таблетки, которые посоветовала мне медсестра в нашем школьном медпункте. Я ей — симптомы, она мне — лечение и рекомендацию посетить врача. Для начала терапевта, потому что сильный стресс может сказаться на любом из органов, а в первую очередь на сердечнососудистой системе. Я пообещала что посещу, но только в отпуске. Сейчас времени не было.
В первый же вечер позвонил Андрей, очевидно спросить, как у нас дела. Я поставила на беззвучку. И всю неделю на его звонки не отвечала. Нужно было привыкать жить без него. Труднее всего было ночью, когда ничего не отвлекало от мыслей. Потому что сразу любить не перестанешь. И все хорошее, что между нами было, вмиг не забудешь. И проклятую надежду, что он одумается и вернется, усилием воли не истребишь. Я прогнала бы его тогда, прогнала однозначно, потому что кипела от злости и обиды, но как же я ждала…
Вечерами в то время, когда он обычно приходил с работы, я прислушивалась к шагам в подъезде, к хлопкам наружной входной двери. Вздрагивала от громких звуков. Меня тянуло посмотреть в окно. На улице я незаметно оглядывалась — вдруг он так сильно соскучился, что стоит где-нибудь за углом и наблюдает за нами с Вовкой, раскаиваясь и боясь подойти? Я продолжала жить неистребимой женской дурью, которая не поддается никакой логике — надеждой, не имеющей под собой никакого основания. Верила до последнего… или хотела верить? Меня недостаточно «макнули»?
ГЛАВА 14
Мимо проносились поля, домики, но, в основном — леса. Наступил июль, и мы с сыном ехали в отпуск. Тетя Риса жила в небольшом поселке на севере Вологодской области. Места там были лесистые и глухие, и от железнодорожной станции еще около часа нужно было ехать на автобусе. Вовчик спал, а я, подперев щеку рукой, смотрела из окна поезда. Всегда любила это делать, а еще — спать под ритмичный перестук колес. Но теперь они почему-то не стучали так громко, как в детстве. Я поинтересовалась у проводника и узнала, что сейчас новая технология укладки рельсов — бесшовная, со сваркой. Нет стыков — нет и стуков, а жаль…
В основном, пассажиры нашего плацкартного вагона ехали до самого Архангельска, потому что по дороге от Питера и в самой Вологде народ особо не поменялся. Было жарко и шумно, зато спокойно. В купе хуже. Там помещение закрытое и обзор ограничен, а еще попутчики… в те немногие разы, что я ездила в купе, мне с ними не повезло. В плацкарте проще. Будто бы и людей больше, но каждый как-то эмоционально отгорожен от других. Знакомиться между собой не обязательно, поддерживать разговор — тем более. Я и не поддерживала. Мы с Вовкой занимались друг другом.
Правда, имел место небольшой инцидент — я настоятельно попросила его тихо посидеть и подождать, пока мама сходит в туалет. Сын громко поинтересовался — с какой именно целью я туда собралась и так же громко перечислил варианты. Я ему на ухо назвала нужный и объяснила, что такие вещи в голос не обсуждаются. Он кивнул и я ушла. А, вернувшись, обнаружила на нашей нижней полке незнакомого парня, прижимающего к лицу носовой платок. Мой сын что-то тихо шептал ему на ухо, а тот внимательно слушал.
— Здравствуйте, — кивнула я парню и уставилась на Вовку: — Володя, не надоедай, пожалуйста, дяде. Извините, ему просто скучно, вот и…
И увидела ссадину возле глаза у парня, симпатичного, надо сказать. Моложе меня лет на пять, не меньше — лет двадцати трех.
— Ничего страшного. Я присмотрел за ним, пока вас не было. Уже ухожу. Правильно воспитываете мужика, — подмигнул он мне больным глазом и скривился. А потом ушел за перегородку. Я повернулась к Вовке и подняла бровь. Он обнял меня за шею и щекотно зашептал в самое ухо:
— Я просто спросил дядю — ты фашист? Он сам сказал, что фашист. А потом сказал, что врал. А ты говорила, что врать…
— Вовчик, расскажи все по порядку. И что ты шепчешь? Говори нормально.
— Такие вещи можно?
Я не стала додумывать — о чем он шептал на ухо тому парню. И все же выяснила, что произошло, пока меня не было. И когда сосед по вагону, проходя мимо и взглянув на Вовку с укоризной, показал на свой глаз, я заявила:
— Не надо было говорить, что вы фашист.
— Я тогда разговаривал и таким образом отмахнулся от вашего малыша. Они бывают надоедливыми. И кто вообще мог ожидать…?
Я пожала плечами. Фашисты подлежат уничтожению, особенно малолетними партизанами — это же ясно, и он должен был подумать перед тем, как отвечать — не маленький.
— А что с глазом?
— Попрошу в вагоне-ресторане лед, — ответил он.
— Я бы не стала, — пробормотала я, — страшно застудить глазное яблоко. Или нет?
Я не знала, но сама и вправду — не стала бы. Он ушел, а я тоскливо думала, что раньше поужасалась бы, и чего там — похихикала… потому что этот случай идеально подходил к известному высказыванию — в несчастии ближнего всегда есть что-то веселящее. А еще бы выговаривала Вовке, суетилась, чтобы помочь пострадавшему, а сейчас… просто смотрела в окно. Я устала, просто невыносимо устала от своей работы, от того, что происходит в моей жизни. И очень хотела, наконец, добраться до конечного пункта.
Лес за окном сливался в сплошные зеленые пятна, поезд мчался, не позволяя разглядеть детали — живописное болотце, стожок на небольшой полянке, укрепленный жердями, узкую извилистую речку с темной болотной водой… Совершенно другой мир — чистый, свежий, честный. Я вспоминала — а было ли тогда, в детской еще поездке к тете что-то такое, что бы мне не понравилось? И не вспоминалось ничего плохого. У меня там даже подружка была — Таня, сейчас уже такая же, как и я, тетка лет под тридцать. Увижу — не узнаю. Помню только, что такая же белобрысая, как и я.
На нужной станции, кроме нас, вышел, как ни странно и тот самый парень с уже расплывшимся во весь глаз синяком. Вовка совершенно непосредственно и с большим любопытством его разгладывал, а я отворачивалась — было немного неудобно. Заодно рассмотрела небольшую площадь перед кирпичным зданием станции. Автобуса еще нигде не было видно. Пахло лесом и мазутом, пятна которого виднелись на выщербленном бетоне, в воздухе тонко звенела мошкара, и я поискала взглядом болотце. Мое внимание отвлек голос:
— Автобус сейчас подойдет, он всегда бывает к поезду.
— Я знаю, спасибо.
— Вы в само Куделино, или куда-нибудь в деревни? — не отставал наш попутчик.
— Нет, мы в само.
— Ну, вот и он дождались, — встал он с соседней с нами лавочки и направился к подъезжающему ПАЗику. Мы с сыном пошли следом. Я грохотала по бетонным выбоинам колесиками большого чемодана. А у Вовки на спине висел рюкзачок с рисовальными принадлежностями и парой машинок, одна из которых послужила оружием в поезде. Закинув наш чемодан в автобус, тот парень с нами больше не заговаривал. Всю дорогу он был занят, устроившись рядом с водителем и негромко беседуя с ним.
А я думала о том, как быстро и незаметно летит время, и начинаешь потихоньку стареть. Уже не обращают на тебя внимания молодые ребята… А те, кто старше, ищут себе помоложе. И никуда не денешься, ничего не поделаешь, хотя жизнь катится определенно не туда, куда хотелось бы и не с той скоростью. И снизить эту скорость не поможет ни свежий маникюр, ни осветленные до цвета платины кончики волос, ни брови, грамотно оформленные в салоне — все то, что заставила меня сделать Лена, надеясь, что это повысит мою самооценку и улучшит внешние показатели.
Перед этим она принесла мне журнал со снимками «светских львиц» и скинула пару женских романов с пометкой 18+. Я изучила все это и спросила — и что она имела в виду?
— Вот такими хвастались те зажравшиеся козлы, а может и демонстрировали их. А вот про это они ему рассказывали, — кивнула она на монитор, с намеком на те самые книги.
— Ты считаешь, что он ушел за этим? Нет, Лен, я не заметила яркой красоты, хотя и видела ее только мельком. И в постели чего-то запредельного ему не надо было, иначе он хотя бы намекнул на это. Вот эти выкрутасы — они не обязательны для всех. Да-да, я поняла — о чем ты. Я — удобная домашняя клуша, не современная и скучная, правильная до занудности училка, да? Так это уже диагноз. А чтобы выглядеть как они, нужно посвятить этому жизнь. И что ты предлагаешь?
— Хорошо бы — вдумчиво напиться, — тяжко вздохнула она, — но это не помогает — знаю по себе. Матом тебе тоже нельзя. Поэтому — хотя бы не опускаться. Есть пара идей…
Мы уже подъезжали к поселку, и я подобралась — скоро выходить. Посмотрела на того парня и вдруг поняла почему он показался мне симпатичным — у них с моим сыном был один тип внешности. Оба светленькие, вихрастые, с чуть курносым носом и светлыми серо-голубыми глазами. Только у Вовки мордочка еще кругленькая и по-детски пухленькая. Я чмокнула сына в щечку — мое ты сокровище.
Глава 15
Я ехала к тете и знала, что она обязательно спросит — почему не приехал мой муж? И придется рассказать ей обо всем, вот только о чем следует говорить, а о чем — нет? Я уехала из дому, чтобы отдохнуть и отвлечься… чтобы не сойти там с ума. Говорить, и даже думать об Андрее было тяжело. Особенно сейчас…
Целый месяц он жил в доме у другой женщины, и мы видели его только по выходным. Каждую субботу и воскресенье он приходил с утра и зависал с Вовкой до самого вечера — дома или на прогулках. А вечером всегда уходил в одно и то же время, очевидно, оговоренное с ней. Это царапало и дико бесило, бесила вся эта ситуация, весь его вид — как всегда аккуратный и ухоженный. Он и сам отлично умел ухаживать за своей одеждой, но я почему-то представляла ее, наглаживающую ему футболки. С ним я почти не разговаривала — только «да» и «нет» и остальное в том же духе. Трудно было выдавить из себя даже минимум слов. Как и просто смотреть на него. Скользила взглядом, открывая ему дверь и закрывая за ним, чтобы удостовериться, что ушел. Каждый раз перед его уходом возле входной двери мы соблюдали своего рода мазохистский ритуал — я спрашивала с сумасшедшей надеждой, надеясь, что сегодня он не сможет устоять:
— Останешься?
— Не могу, — глухо и решительно отвечал он.
Все дело в том, что в свой самый первый приход в качестве «воскресного» папы, он все терся возле меня. Все старался коснуться, а то и прижаться. Я осторожненько обходила его стороной. Уже ближе к вечеру он занял чем-то сына и, прикрыв дверь на кухню, прижал меня к подоконнику на кухне и стал целовать шею, а потом и плечи прямо через халат. Его колотило… он задыхался, сопел в ухо, как зверюга, грудь ходила ходуном, его сердце лупило мне в лопатку, как ритуальный бубен. Я замерла от неожиданности, а потом и меня повело и накрыло… Поплыл взгляд, под кожу хлынул жар, бросился в лицо. Тело отяжелело, и я привычно откинулась ему на грудь, подставляясь его рукам. Тоже накрыла какая-то отчаянная дикость… заразная, наверное. Похоть чистой воды. А все виноваты воспоминания, ассоциации…
Он часто вот так подлавливал меня, успевая всласть потискать и зацеловать, отслеживая, чтобы нас не застал Вовка. Это было как обещание того, что последует за этим ночью. Но никогда еще не было так, как в тот момент, после того, как я уже решила, что потеряла его — так отчаянно. Прижимаясь спиной к дергающейся от рваного дыхания груди, я простонала с надеждой:
— Останешься…?
— Анечка… да, да, Анечка, — почти рычал он, стаскивая халат с моего плеча.
— …на ночь? — выдохнула я, и он на миг застыл, не выпуская меня из своих рук, а у меня сердце тогда замерло и… через раз.
— Не могу, — хрипнул угрюмо и безнадежно, отступая на шаг, отстраняясь.
— Как хочешь, — потерянно прошептала я, опуская голову и упираясь ладонями в подоконник. Что-то почти ощутимо рухнуло внутри, оставляя пустоту и успокаивая несущуюся с сумасшедшей скоростью кровь. Сознание прояснилось и осталось одно желание — чтобы он скорее ушел.
Шесть раз до нашего отъезда он приходил по субботам и воскресеньям — весь июнь. Я видела, что он хочет меня, чувствовала это, даже когда он не касался и не стоял рядом. Знала по звуку его дыхания, по голосу. Между нами искрило от нашего общего желания и моей ярости, ревности и непонимания. Эти выходные были пыткой, и вместе с тем я так ждала их, в надежде, что что-то изменится! Что он вернется, потому что я уже поняла, что он, и правда — не спит с ней, иначе не сходил бы с ума, только коснувшись меня.
Мужика колотит от неудовлетворенности, это понятно, потому что я оставалась после его ухода такой же — измотанной и морально и физически. Но я просто не могла! Я не хотела делать это крадучись от еще не спящего Вовки. Где-нибудь в ванной, стоя, наспех…или, как тогда на кухне — как зверье, забыв о ребенке. Я страшно истосковалась по нему. И даже проклиная свою уступчивость, я уже согласилась бы быть с ним, но по-человечески, как муж и жена — в нашей комнате, в постели, которую я каждый раз перестилала перед его приходом — чистую, свежую. В конце концов, я, как жена, имела право на супружескую постель!
И когда он уходил в очередной раз, замирая возле двери и глядя на меня с виной и сожалением, жадно вдыхая мой запах в тесной прихожей, я обязательно спрашивала, сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, не взорваться истерикой:
— Ты останешься?
— Не могу.
Закрыв за ним дверь, я уходила в ванную, зажимала рот кляпом из полотенца, и, включив воду, выла и корчилась на полу, не в силах устоять на ногах. Я не понимала его, не понимала — что происходит? Что его так крепко держит, даже когда он совсем теряет голову, когда все уже на одних инстинктах, почти без участия разума? Я не выдержала этого испытания похотью. А вот он сумел остановиться тогда, почему так, из-за чего?
Я болела всем этим и все сильнее становились приступы слабости после его ухода, все дольше и сильнее болела голова — почти до утра. В понедельник я приходила в школу разбитой, к среде становилась похожа на человека, к субботе — на женщину, которая ждет непонятно чего, которая хочет нравиться, хочет, чтобы он, наконец, остался хотя бы на час дольше оговоренного с ней времени!
Но нет… А в последний раз он пришел… сытый, потерянный и виноватый, прячущий от меня взгляд. А еще — непонятно для меня, просто непостижимо… решительный. Определился окончательно? Я как-то сразу поняла — что именно в нем изменилось. Поняла что произошло. Меня тогда скрутило жгутом, странное ощущение — ничего не болит, а внутри все напряжено до предела и словно сжато прессом — собралось, окаменело. Я оставила их с Вовкой и ушла к Ленке. Молча протиснулась мимо нее, прошла в комнату и села на диван, покачала головой — не могу говорить. Она постояла, посмотрела на меня и ушла работать за свой стол. Я еще немного посидела, а потом прилегла и уснула. Пробыла у нее почти весь день и вернулась домой только к его уходу. И провожая его в этот раз, уже не стала спрашивать:
— Ты останешься?
Я поставила его в известность, что подаю на развод.
— Каждая замужняя баба знает — не дашь ты, даст другая, — не понимала меня Ленка, — что тебя переклинило на этом «останешься»?
— Не знаю… это важно. Невозможно переступить. И дело в не просто — «дать». Он не принял это мое условие — просто какую-то мелочь по сравнению с… нами. И я сдалась тогда, а он не остался. И не принял наказание, которое я несла вместе с ним. Крохотное, Ленка, совсем малюсенькое по сравнению с его проступком — сраное воздержание… месяц, всего месяц о котором он говорил. За то, что ушел к ней. Почему ломать себя должна я? Я больше не буду.
ГЛАВА 16
Куделино — это большой поселок с несколькими тысячами жителей. Для северной части Вологодчины — целый город. Центральная, а так же две прилегающие к ней улицы застроены кирпичными трехэтажками, а вокруг широко и привольно раскинулся деревянный частный сектор. Все дома там сложены из бревен очень хорошего качества. Я определила это по тому, что они не почернели со временем. Из окон поезда мы с Вовкой наблюдали и другие северные деревни, и они были темными и унылыми.
Я знала, что в деревянном доме дышится легче, потому что жила в таком некоторое время. Но снаружи, как ни расцвечивай их разукрашенными подзорами и ставнями, они (особенно старой постройки) все равно производят удручающее впечатление. А вот здесь дерево, похоже, чем-то грамотно обрабатывали и стены домов имели приятный серебристо-серый цвет. А несколько новых, мимо которых мы проезжали, все еще желтели совсем свежей древесиной. Этот населенный пункт не вымирал, как многие северные села и поселки, он развивался.