Кверт, по правде, прибился к ним в столице. Сам пришел спросить об обратном пути и уверил, что тоже спешит домой. Сам он родом из Байе, раньше был солдатом на службе у короля, но уже давно вернулся на родительские земли, потому как не молод, дабы слоняться по казармам и искать удачи. А в столицу всего на два дня приезжал, чтобы увидеться со старым другом.
И всё вроде складно получалось. И Риграну даже казалось, что видел его в городе близ замка в одной из таверн… а всё равно был он каким-то… подальше бы держаться от такого.
— Поговаривали, опять восстание в Байе, — вырвал Риграна из задумчивости голос Илвея.
Старик всегда умел в нужное время плюхнуть ложку масла в костер. Вот кто его за язык тянул? Ригран фыркнул, махнул рукой, а дурное предчувствие всё же свило гнездо в животе.
Может, зря он оставил дом, жену, мать? Там всякое может случиться. Тем более, что сама герцогиня сейчас в столице. И, слава всем богам, её муженек тоже. Без неё он, правда, мало что может. Но лучше, когда его и близко нет.
То ли дело покойный молодой герцог. Тот был хорошим человеком. А этому лишь бы деньги с людей драть. И это в Байе. Где добывают слёзы Луйвы и льют лучшее на континентах цветное стекло. Так Ригран и сказал ему, когда сен Фольи пришёл к нему в дом назначить подать, которую он лично будет собирать. Да будь она медяковая… а так — три слезы в месяц! Где же их взять? Потому, наверное, и всколыхнулось тогда возмущение в торговце. Правда, после страшновато стало. Вдруг решит отомстить граф? Сожжёт чего или… но обошлось. Всё же, как бы то ни было, реальной власти в его руках не имелось, и если подать иск королю, то ещё неизвестно, во что ему, сен Фольи, вольности его выльются.
И всё равно как-то не по себе было. Словно камень проглотил.
Эти мысли не добавляли ни покоя, ни хорошего настроения. Караванщик то и дело кричал на подручных, на охрану обоза, пытался подгонять лошадей, что приводило к очередной поломке, а в результате — к задержке. Торговец бесился всё больше, и вскоре люди уже предпочитали обойти его стороной, чем лишний раз что-то спросить.
Один Илвей всё так же качал головой и молча делал свою работу. Даже сегодня, когда змей, именуемый предчувствием, пускал особенно много яда в кровь Риграна. Хотя и его выдержка уже понемногу начинала трещать.
— Сколько бы ты ни орал, Ригран, от этого не станет спокойней на душе, — заговорил Кверт, чем немало удивил не только обозных и караванщика, а даже Илвея, которого смутить не мог никто.
— Что ты знаешь… — начал было Ригран, и осекся, наткнувшись на снисходительный взгляд наёмного охранника.
— Я многое знаю. Например, то, что повстанцы прятались недалеко от твоего дома. Как раз в той расщелине, что именовалась Бездной. Хорошее место, правда? — Ригран нехотя кивнул. — Какой идиот полезет на дно? — спросил Кверт, разглядывая что-то впереди. Торговец неосознанно пригляделся к полоске леса, что тянулся по левую руку от дороги, но ничего толком не разглядел. — Я знаю, сам на дне прячусь, если что. Только на городском дне. Там и теплее, и шлюхи поласковей, посговорчивей. Если из столицы и направят отряд, то вряд ли он пройдёт по городскому дну с огнём и мечом, — Риграгн, как зачарованный, снова кивнул, понимая, что не вяжутся эти слова с теми, которые говорил этот человек в столице. — А вот по дну расщелины — пройдёт.
От дурного предчувствия Риграна замутило.
Дальше торговец не слушал Кверта. Схватил под уздцы лошадь, которую пришлось выпрячь из поломанной повозки, и, не седлая, вскочил ей на спину.
Некогда Ригран был хорошим наездником. Сытая жизнь позволила забыть о буйной молодости. Его руки плохо помнили тяжесть оружия, да и седлу он предпочитал повозки, желательно, крытые. Но сейчас тело всё вспомнило само. Так как разум его был уже дома. С женой. С матерью. А дурное предчувствие шипело змеем: «Опоздал!»
Лишь однажды он придержал лошадь. Там, на опушке леса, что наползал на дорогу к городу, он, наконец, хорошо разглядел то, к чему так приглядывался Кверт. Это были висельники. Пятеро мужчин с синими лицами и вываленными языками под тугими струями дождя. Ригран не стал выяснять, кем они были. Хоть и понимал, что, приглядевшись — хоть одного кого, да узнает. Но потом. Висельники над дорогой — знак того, что отряды действуют именем короля и искать справедливости в случае чего…
Поместье торговца Риграна из Кале, что уже лет семь жил в Байе, раскинулось на подъезде к замку. Ещё покойный герцог Роневан де Байе дал согласие на строительство именно здесь. Это было хорошее место. На взгорке. Дом, обведённый высоким каменным забором, с немалым выпасом и придорожным камнем, из-под которого и летом, и зимой, и даже в засуху бил родник.
Ригран всегда считал, что его дом неприступен.
Сегодня же…
Ворота были распахнуты.
Торговец впервые в жизни почувствовал, как внутри что-то оборвалось. Всю свою жизнь он считал, что хостийские духи берегут его дом. А сегодня эта вера таяла с каждым шагом, что приближал его к дому. Понял, что не берегут его больше ни Вечные, ни духи…
Понял в тот момент, когда, спрыгнув с коня, вбежал в свой двор, и мир его качнулся. Словно страшный зверь бесновался в его поместье. Изрубленные слуги, скот… Дымящаяся овчарня…
— Оситарэ… — выкрикнул он, взбежав на крыльцо. — Мать!
Дом, его дом, всегда встречавший его улыбкой красавицы жены и тёплыми объятьями матери, сегодня дохнул в лицо молчанием, смертью и отчаяньем.
На деревянных ногах он прошёл одну комнату, вторую… даже не заметил, что не стало дорогих гобеленов, привезённых им для жены из Нигэрви, что нет ни серебряных чаш, ни кубков. Не замечал, как хрустят под ногами осколки битого разноцветного стекла, переступал обломки мебели…
И только в его спальне, стены которой помнили страстные стоны Оситарэ, он и нашел её. Истерзанное тело в разорванных одеждах мало чем походило на его жену. Но он узнал сразу. И тёмные длинные волосы, слипшиеся от крови, и тонкие запястья, украшенные красным охранным рисунком, и родинку на бедре…
Казалось, это страшный сон. Ригран никогда в жизни не чувствовал себя таким беспомощным, опустошённым, мёртвым. Точно таким же, как его жена. Его драгоценная Оситарэ.
О Великие, зачем он уехал? Лучше бы он каждое утро пил отворотное зелье…
Судорожный вздох, похожий на звериный рык, вырвался из горла Риграна, прокатился по опустевшим комнатам и превратился в вой.
В старике, что согнулся у трупа молодой женщины, Кверт не узнал бы торговца Риграна — не юного, но сильного мужчину.
Старый воин не раз видел такое на войне, но, видимо, годы размягчили его, потому как что-то внутри дрогнуло. Раньше он не жалел никого, теперь же…
— Ты не поможешь ей своими стенаниями, — сказал он настолько мягко, насколько вообще мог это сделать.
Но Ригран вздрогнул.
— Ты можешь рыдать, как женщина, — продолжил засевать зерна смуты Кверт. — А можешь мстить, как мужчина.
— Кому мстить? — глухо отозвался хозяин разрушенного поместья. — Фольи? Или леди Байе? Может, Кильну?
Кверт опустился на корточки. Глаза жены торговца — чёрные, как у всех чистокровных хостиек, смотрели в потолок. Их уже начала затягивать мертвецкая плёнка. В остальном же лицо её было, как у живой. Ни заострившихся черт, ни серости. Но и умиротворенности на нем не было.
Вояка коснулся её век, закрывая глаза, и прикрыл обнажённую грудь обрывком дорогой ткани, некогда бывшей халатом.
— Она имеет право на покой, — прочистив горло сказал Кверт, кажется, впервые за столько лет чувствуя себя не в своей тарелке. — Те, кто это с ней сделал, действовали именем короля.
Некоторое время в доме было тихо. Слова доходили до Риграна медленно, как сквозь тысячи сит, рассеивая свой смысл по пути и донося только отголоски вложенных в них мыслей.
— Мстить нужно королю… — сказал он, словно эта мысль сама собой пришла в его голову, и он поделился ею только со своей почившей женой. — Я сделаю всё, чтобы ты обрела покой, моя Оситарэ.
Поутру нашли тела и матери, прошитой насквозь стрелой, и пары изувеченных служанок. Уложили их прямо на пол в доме, который должен был слушать трескотню детей, а не крики умирающих. Ригран сам поднёс зажжённый факел к стенам своего дома и не пошевелился, пока последний язычок пламени не отплясал, взвившись к небу и опав… пока не осталось от его жизни лишь пепелище. И только после этого развернулся и ушёл, не сказав ни слова. А на покинутом пепелище неспешно и прочно обживались запустенье и горчащая дымом тишина.
Только старый вояка задумчиво курил в стороне, выпуская клубы дыма.
Да молодой паренек, что о войне представлял себе только красивые сражения и кучи трофейного золота, блевал за углом.
Крупные капли истерично бились в оконное стекло. Стучались, просились в домашнее тепло, но стекали к нижней раме и исчезали.
Солнце, которое сегодня так ни разу и не выглянуло из-за сплошного навеса серых туч, клонилось к закату.
Исгар смотрел на размытый город, оперевшись о стену правой рукой. Невыносимая боль, пульсирующая в груди, теперь немного притупилась благодаря маковому отвару. Хотя и не настолько, чтобы он мог уснуть.
Но не только боль не позволяла сомкнуть глаз.
Исгар не мог простить себе неосмотрительности и беспечности, с которой отнёсся к сен Фольи.
Широкий тракт, наезженный не одной телегой, пролегал между густым хвойным лесом и пропастью, которую здесь звали Бездной. Никто не гнал лошадей, хоть следовало бы спешить. Отряд растянулся на несколько десятков метров, и, совершенно не боясь противного мелкого дождя, всадники неспешно двигались к городу. Люди же сен Фольи вообще то и дело норовили отстать от основного отряда. Их насчитывалось двадцать человек, людей Кильна же — в два раза больше. Учитывая то, что о так называемом восстании поведал Атори, этих сил должно было хватить с лихвой. Так к чему спешка?
И герцог Кильн не подгонял людей. Не самая чистая работа ждёт этот отряд, и многим она не по душе. И уж точно эта работа не по душе ему самому.
Глядя на затянутые туманом красоты Байе, Исгар вспоминал прошлое. То время, когда был жив Роневан, и они охотились в этом лесу. А после пили вино и вспоминали юношеские годы, а Эрвианна перебирала струны уфии…
Эти воспоминания приносили отголоски застарелой боли. Тогда он прятал свои неуместные чувства потому, что не имел прав на жену друга, теперь — потому… да много почему.
Один поцелуй. Один-единственный поцелуй. Наверное, Исгар не решился бы на него ещё очень долго, а может, и вовсе — никогда. И вот… всё время мысли его кружили вокруг полутёмной часовни и женщины, ставшей его наваждением, мечтой. Теперь Ис не мог ничего поделать с проклятой надеждой на то, что у них ещё может что-то получиться. Когда-то… или нет?
Исгар спрятался от мерзкой мороси и воспоминаний, натянув капюшон плотного, но уже насквозь мокрого плаща до самого носа.
— Вот и сезон дождей, — обронил Гевер, ровняя своего коня с конём герцога.
Вообще Гевер был простым солдатом, но так часто прикрывал спину Кильну, что тот уже не мог относиться к нему как к одному из подчинённых. Порой Исгар пытался вспомнить, сколько лет Гевер несёт службу под рукой правителей Кильнии, и не мог вспомнить. Словно тот был при нём всегда. Да что там при нём, кажется, он и при отце ходил простым солдатом.
— Может, это и к лучшему. Земля высохла, как мать моей жены, почти прожившая столетие, — вставил своё слово Адвер.
— Если бы… — протянул Гевер. — Урожая этот дождь не спасёт, а вот сено, которое пора заготовить для скота, сгниёт.
Исгару был понятен этот разговор. Когда-то его солдаты вышли из семей простых землепашцев и виноделов. И пусть ремесло они сменили давно, врождённого — не изменит время.
— Старик, ты всегда найдёшь, к чему придраться, — насмешливо бросил Орем. — И то тебе не так, и это…
Его насмешку прервал на полуслове свист арбалетного болта, который ни с чем перепутать невозможно.
Исгар резко развернул лошадь, но увидел только, как арбалетный болт, войдя в затылок — выглянул остриём изо рта Орема.
— Шарам! — выкрикнул он, выхватывая клинок из ножен и отдавая короткие команды своим людям.
Но они и без того уже бросились к лесу, как и люди Фольи.
Схватка длилась недолго. И потеряли в ней Орема и ещё одного человека из людей Тевора сен Фольи. Но едва Исгар решил, что всё позади, как в спину что-то ударило с такой силой, что он от неожиданности едва не упал на холку лошади. А тело прошила такая боль, что в глазах потемнело, когда он попытался подняться.
— Проклятье! — выругался Гевер. — Найдите мне стрельца! Я спущу с него шкуру живьём!
Это последнее, что Исгар помнил отчётливо.
Дальше всё смешалось в сплошной гул в тумане.
Голоса… голоса… голоса…
И один из них принадлежал ей — Безликой из ордена Многоликих.
Или, может, это тоже всего лишь выверт воспалённого горячечным бредом сознания?
«Как же вы мне оба надоели… — ворчала она. — Одна шастает в отцовский кабинет, как в магазин готового платья, совершенно не заботясь, что может оказаться за это на плахе. Второй считает воробьёв, повернувшись спиной к злейшему и самому тупому своему врагу. Видят Великие, даже я в один прекрасный момент не смогу ничего сделать со всем этим. Только такие идиоты, как вы, могут всё испортить за пять минут до кульминации всей постановки!»
Конечно, Исгар понимал, что у всей этой игры имеется постановщик и великая цель. И каждый из актёров знал чуть больше, чем ничего… но как же это утомляло. Тыкаться носом, как слепой щенок.
Но в её приходе был огромный плюс. Сложно сказать, чем она его натирала, чем посыпала его рану, но спустя три дня Исгар смог встать с кровати. Да, боль была ужасной. И даже сейчас, уже вторую неделю как, Кильн чувствовала себя немощью, для которой даже нужник посетить было не самой лёгкой задачей…
…От не самых приятных размышлений Исгара отвлёк частый стук в дверь и скрип давно не смазываемых петель.
— Ваше сиятельство, — заговорил взволновано Гевер, не дождавшись, когда герцог Кильн оторвётся от созерцания рыдающего оконного стекла. — Я думаю, вам следует об этом знать.
Исгар тяжело и рвано перевёл дыхание, развернулся и сразу же сел на подоконник — проклятая рана тут же отозвалась ноющей болью.
— Что опять? — зло спросил он, не желая показывать даже Геверу своей слабости. Хватит и того, что тому довелось видеть в последние две недели.
Верный подручный молчал, подбирая слова и выводя Исгара из себя. Но когда герцог уже хотел прикрикнуть на Гевера — заговорил:
— Граф… не думайте, что я жалуюсь или осуждаю действия знатного господина, но мне кажется, что вам они просто будут не по душе, — Гевер перевёл дыхание, шумно сглотнул и продолжил: — После того, как его люди разрушили и разграбили особняк над пропастью, он как с цепи сорвался. Они выпили все запасы вина в округе. Вырезали весь скот в деревне неподалеку, а когда хозяин этого места имел неосторожность возмутиться — его избили до полусмерти, а жену и дочь граф отдал своим людям. Если вы не вмешаетесь — дело закончится плохо. Трое наших перебежали в отряд к сен Фольи и наслаждаются «подавлением несуществующего бунта», остальные — едва сдерживаются, чтобы не начать резать им глотки…
Гевер запнулся, услышав отчётливый скрип зубов герцога и умолк, глядя на своего предводителя.
— Собери всех во дворе! — скомандовал Исгар, резко поднявшись и тут же ухватившись за спинку одинокого стула, дабы не упасть. — Я сейчас спущусь.
— Вы ответите за это! — кричал вслед уставшему Исгару граф Фольи. — Убийство троих моих людей…
— Казнь! — прервал его герцог, падая на лавку и давая знак Геверу подать пиво. — Казнь за преступления против народа Арнгвирии.
В таверне пахло чесноком, потом и мокрыми тряпками. Тщедушный, бледный и дрожащий хозяин загнанным зверем смотрел на происходящее из-за стойки. И от его взгляда становилось не по себе даже герцогу Кильнии.