На последней стадии, когда опухоль набросала своих клеток во все органы, или, если по-умному, распространила метастазы, операция совершенно бесполезна.
А вот дальнейшая строка заставляет меня сосредоточиться и перечитать её дважды: в виде редчайшего казуса в мировой практике имелись единичные наблюдения, когда иммунная система восстанавливала контроль над ситуацией, и происходило самоизлечение от рака.
Иначе говоря, прецеденты «ремонта поломки» история знает. Просто методика «ремонта», судя по этой фразе (встречающейся, кстати, в массе местных источников), осталась за рамками понимания местными.
Либо, как вариант, был отдельный индивидуум, кто снаружи «подсвечивал» лимфоцитам пациента цель в виде мутировавших клеток…
…
Зачитавшись и задумавшись, ловлю себя на непреодолимом желании пройтись.
Состояние, которое испытываю прямо сейчас, близко к эйфории. Есть очень большая разница между словами:
— «нерешаемая проблема»;
— и «проблема, нерешаемая большинством известных сегодня методик».
Понимаю, что если дам себе волю — то прямо сейчас разовью бурную деятельность в квартире и, скорее всего, разбужу Лену. Например, в порыве энтузиазма начну что-нибудь готовить на кухне, начав греметь кастрюлями.
Чтоб обуздать не уместные среди ночи порывы, наскоро одеваюсь и выхожу на улицу.
Шагаю по микрорайону, наслаждаясь летним ночным теплом. Иду в сторону спортплощадки: нужно выплеснуть явно ненужный излишек энергии. Появившийся после понимания, чтонужно сделать.
Пока, правда, не понимаю, как. Но уже предполагаю, как буду с этим разбираться.
На спортплощадке прохожу по очереди брусья, турник, снова брусья.
Потом зависаю на наклонной доске для пресса на три минуты. По окончании упражнения, остаюсь лежать на доске для пресса головой вниз, глядя в небо и перебирая варианты.
«Подсветить» опухоль и её метастазы лимфоцитам снаружи — раз. Для меня — решаемо. Муторно, вагон работы, но — решаемо. Примерно как столовой ложкой разгрузить бочку сахара. Занудно, но более чем реально.
На уровне контраста частот, попробовать обучить «родные» лимфоциты конкретно данного организма «видеть» раковую мутацию. Два.
Комбинация первого и второго вариантов — три.
Перебираю в голове варианты расстановки игл на теле и подаваемых частот.
В этот момент, на площадку трое мужчин вытаскивают женщину.
Наверное, они меня просто не видят — лежу на доске для пресса, сливаюсь с фоном, ещё и в теневом углу.
Они начинают переговариваться, для меня вполне различимо. Вижу, кстати, лично я их очень отчётливо. Даже какие-то рисунки на них, сделанные на нижних слоях кожи несмываемой краской.
— Жива? Ты не сильно её?
— Да жива, очухается… Хотя, всё равно потом в расход. Не оставлять же!
— Ну так ещё по разу пройдёмся!
Поначалу я невнимательно посмотрел. Женское тело на поверку оказывается девочкой моего возраста. Без сознания. Несколько раз уже изнасилованной. Именно этой троицей. Физиологические жидкости вообще очень контрастны в проекции, тем более чужие…
Уже выученные мной подробности анатомии не оставляют места для двойного толкования.
Все самые большие неприятности и проблемы в этой жизни происходят неожиданно. Я это понял давно, ещё там. Когда вначале попал в состав десанта по запаре, ну и потом, соответственно…
Предусмотреть мозгами всего в этом мире не возможно — слишком много вариаций. Потому у нас есть рефлексы.
В отличие от местных, там рефлексы были двух уровней: у людей. И у общества.
У местных рефлексы общества отсутствуют. По крайней мере, здоровыерефлексы общества. Я это давно понял.
В отличие от местных, мне не нужно ломать голову, что делать в этой ситуации. На это есть стандартный, единственно правильный рефлекс.
С полсекунды перебираю варианты: идти обычным путём или дать шанс, в соответствии с правилами этого общества.
Через полсекунды неконструктивно решаю: пусть будет шанс.
«Отпускаю» ноги из зажима на доске для пресса, совершая, вернее, завершая кувырок назад, чтоб встать на ноги.
До них — пятнадцать шагов.
Они меня увидели. Иду навстречу.
— Стали на колени, руки за голову, — произношу достаточно громко, чтоб они услышали.
— О, гля! — удивляется первый.
— Он же ж всё пропас! — говорит второй.
— Ну и… — машет рукой третий, и они направляются навстречу мне.
— Стали на колени, руки за голову. Я предупредил. — я уже вижу, что действовать в соответствии с местными правилами было неконструктивно. Но, как говорится, если зарядил — стреляй. — Три. Два. Один. — добросовестно заканчиваю своё предупреждение.
Счёт «один» приходится на тот момент, когда нам друг до друга остаётся около двух метров.
Они берут меня в полукольцо, вероятно, полагая это успешной тактикой. Тот, который размахивал руками, пытается без затей схватить меня пальцами за гортань.
Второй приготовил за спиной какой-то свинокол, думая, что я его не вижу. И сейчас решил, что самое время продублировать усилия первого.
Ну, если так ставят вопрос…
Смещаюсь чуть в сторону так, чтоб первый и второй закрывали от меня третьего.
Ближайшего — виском о железную трубу лабиринта — есть хруст. Конвульсии ещё падающего тела. Жаль, нельзя полюбоваться второй раз. Минус один.
Второй оказывается самым быстрым и пытается перфорировать меня своим свиноколом, но не с его зрением и темпом воевать в темноте. Двумя шагами влево-вправо обхожу его по дуге и ударяю ногой назад, в его поясницу. Его грудь встречается с перекладиной лабиринта, шок, у меня время есть. Ножа, правда, он из рук не выпускает. Вернее, какого-то шила, переделанного из отвёртки.
Третий, видимо, ещё не включился. Ему без затей бью в кадык. «Подключаясь» к его нервной системе, усиливаю скорость формирования отёка. Резервов его организма на это не жалею. Они ему больше не понадобятся. Секунда. Есть. Отёк.
Минус два, пусть он пока и царапает переставшую пропускать воздух снаружи гортань. Счёт на секунды. А интубировать его тут просто некому. Вернее, есть кому, но я не буду.
Со вторым всё просто. Он сам загоняет свою отвёртку себе в глаз. Своей рукой, которую я держу.
Бросаюсь на колени. Девочка жива. Относительно здорова. Её нокаутировали, но переломов нет.
Есть понятные повреждения понятного характера.
Концентрация. Скан. Автономной генерации нет. Слава богу, инфекций ей не занесли. Период тоже не фертильный, детей от этих мразей у неё не будет.
Участок травматических воспоминаний об этом случае в её мозге мне видится ярким контрастным пятном.
Тут нужно не налажать. Очень маленький объём. С мозгом раньше почти не работал. Но и вариантов оставить, как есть, тоже нет.
Хорошо, что я постоянно тренируюсь. Хорошо, что я постоянно тренируюсь не только в зале бокса. Хорошо, что я давно освоил «зум».
Увеличиваю проекцию до максимума.
Стереть её воспоминания я не могу. Но я могу попробовать откорректировать её эмоции. Забыть она ничего не забудет — но может в будущем не испытывать никаких эмоций при воспоминаниях.
А воспоминания, которые не вызывают эмоций, вскоре сами по себе забываются.
Подача другой частоты на некоторые участки памяти действует подобно тому, как магнит — на древнюю магнитофонную ленту.
Обнуляет.
Главное — убрать эмоции. Не было возможности практиковаться, но, кажется, справляюсь. Подаю частоту, куда надо.
Хорошо, что я хорошо бегаю. До НОВОЙ КЛИНИКИ, выкладываясь по полной, добегаю за семь минут.
Звоню в бокс акушерского отделения снаружи. Знакомый голос называет меня по имени (видимо, не только у нас на мойке камеры имеют инфракрасный режим) и говорит через динамик:
— Что? Решил повторить подвиг полицейских?
Ха, этого парня я помню и знаю.
— Капитан Саматов, — улыбаюсь прямо в камеру. — Здравствуйте. Я рад вас слышать. Пожалуйста, свяжитесь с Бахтиным. Это срочно, никак не касается вашей работы. Это нужно мне лично. Можете попросить Олега Николаевича срочно приехать сюда? У вас наверняка есть свои каналы связи.
— Жди. Сделаю. — говорит динамик на двери голосом Саматова, который, судя по голосу, спать на работе не ложится.
Бахтин появляется на своём допотопном джипе через пятнадцать минут. Вижу по нему, что он тоже ещё не ложился.
В течение минуты вываливаю на Бахтина все события последнего получаса без утайки.
— Девочка сейчас там, рядом с трупами, на площадке. Никакой прямой опасности нет, — заканчиваю свой доклад. — Но у неё — сотрясение и… ну, вы понимаете…
Бахтин две секунды сверлит меня нечитаемым взглядом. Нечитаемым для других.
— Почему так странно решил меня вызвать? — безэмоционально спрашивает он.
— Если бы я вам позвонил оттуда, мобильный оператор отследил бы место звонка. И вышло бы, что я звоню вам с места происшествия в момент происшествия. — объясняю вполне логичные, на мой взгляд причины. — В нашей стране самозащита обычно наказывается строже, чем убийство. Это я сам вижу из интернета. На беспристрастное разбирательство надеяться не стоит. Я ошибаюсь?
— Не сильно, — кивает Бахтин. — Ты понимаешь, что пытаешься сделать сейчас соучастником меня?
Теперь киваю я.
— Почему ты думаешь, что я, не смотря ни на что, буду на твоей стороне в явно уголовном вопросе? Очень чреватом для меня лично в случае любых утечек? — также безэмоционально интересуется Бахтин. — Почему ты не предположил, что спокойствие моей жены и верность букве закона в моём случае окажутся сильнее?
— Потому что я, в отличие от остальных, знаю вас лично, — пожимаю плечами. — И вижу то, чего другие не видят либо предпочитают не замечать в вас. Чтоб не пугаться.
— Это что же например? — наконец заинтересовывается Бахтин.
— Вы не путаете цель с инструментом. Торжество закона лично для вас — не цель. А инструмент. Но многим этого проще не видеть — спокойнее живётся.
— А какая же у меня тогда цель? — снова сверлит меня взглядом Бахтин.
Чтоб мрази не было, — искренне отвечаю то, что вижу, глядя ему в глаза.
Глава 6
— Давай тогда заново. — говорит Бахтин. — Цель твоей встречи со мной сейчас?
— Вызвать помощь девочке. Не привлекая внимания к себе. — откровенно обозначаю свои «шкурные» мотивы.
— Это всё? — удивляется Бахтин.
— Да, а что ещё? — настаёт моя очередь удивляться.
— Допустим, ты каким-то образом вычислил либо знаешь мою систему ценностей. — начинает рассуждать вслух Бахтин. — Вполне реально, кстати. И знаний психологии никто не отменял, а я — личность достаточно открытая. И от других ты мог многое узнать, хоть и от Новикова. Допустим, ты грамотно вычислил, что я скорее промолчу, чем буду поднимать шум. Допустим. Ты что, действительно звал меня только за тем, чтоб я вызвал ей скорую?
— Вы сейчас сознательно упрощаете и стараетесь казаться глупее, — морщусь. — Первое. Непосредственная опасность ей, давайте скажем, санирована… Но остался вопрос реабилитации. Ей нужна медицинская помощь как минимум по сотрясению мозга. Два: я не мог вызвать никого, чтоб не светиться. Три: моя личная система ценностей очень отличается от прецедентной практики нашего государства.
— У нас прецедент не является источником правовой нормы… но я тебя понял… Продолжай.
— На спортплощадке я сделал только то, что надо. Доказать, что они собирались её убивать, я не смогу. Если только нет аппаратуры, определяющей достоверность того, что я говорю, — вопросительно смотрю на Бахтина.
— Доказательством в суде не является и как доказательств в суде не принимается. — отрезает Бахтин.
— Зачем тогда нужна такая аппаратура, — бормочу.
— Для внутренних и служебных расследований. В организациях, где двух подозрений достаточно, чтоб устранить живого человека. Даже без доказательств. — в упор смотрит на меня Бахтин. — Продолжай.
— Задача номер один — оказание помощи девочке. Номер два — по возможности, моё неучастие в развитии событий. Что смог — я сделал. А награждать меня болезнями общества за исполнение гражданского долга —… Скажем, я как минимум постараюсь не страдать. От болезней общества. Если смогу. — откровенно смотрю в глаза Бахтину.
— Болезнь общества — это что в данном контексте? — хмуро спрашивает Бахтин.
— Болезнь общества — это когда три мужика, собирающихся убить девчонку, потенциально рискуют меньше, чем тот, кто её от них защитит. — продолжаю смотреть в глаза Бахтину. — Есть такое понятие: социальный рефлекс. Для общества он важен так же, как для организма — физиологический. В обществе, в котором мы находимся сейчас, социальные рефлексы отсутствуют как явление. Но это не отменяет социальной ответственности отдельных людей.
— Например, тебя? — вопросительно заканчивает Бахтин.
— Или Вас. — парирую. — Олег Николаевич, мы говорим уже пять минут. Семь минут я сюда бежал. Пятнадцать вы ехали. Пожалуйста, давайте решать. И решаться. Как вызвать скорую?
— Принимается, — бурчит Бахтин и выуживает из нагрудного кармана джинсовой рубахи телефон.
— Ало? — после второго гудка отвечает его абонент. Телефон стоит на громкой связи, потому всё слышу и я.
— Кузнец, ты мне срочно нужен. — бурчит Бахтин. — Можешь приехать прямо сейчас? Вот в эту минуту?
— Ты где находишься? — не удивляется его абонент.
— НОВАЯ КЛИНИКА, у Нового Моста, вход в акушерское отделение. Лавочка перед входом.
— Жди. Я в машине. Три минуты.
Через три минуты из потрёпанной, но бодрой старенькой «субару», затормозившей возле нас, выходит сорокалетний мужчина и быстро подходит к нам.
— Знакомьтесь, — хмурясь, кивает Бахтин. — Хотя вы заочно знакомы и даже по телефону разговаривали. Майор Кузнецов — Александр Стесев.
Кузнецов протягивает руку. Жму.
— Неожиданно. — Кузнецов выглядит озадаченно. — Что стряслось?
— Для меня — ещё более неожиданный поворот. — присоединяюсь к Кузнецову. — Олег Николаевич, не поясните? Мне трудно быть до конца откровенным, пока я не понимаю подоплёки.
— Кузнец — единственный из моих более-менее близких знакомых, который сечёт в розыске. — начинает объяснять Бахтин, повернувшись ко мне. Кузнецов с интересом слушает. — И умеет при этом держать язык за зубами. Который дух Закона уважает больше буквы. Что в данном случае полезно. Ну и, твой случай — у него не первый. Однажды мы пересекались при аналогичных обстоятельствах. Когда дух закона противоречил букве.
— Было дело, — чему-то рассеянно улыбается Кузнецов. — Так что у вас стряслось?
Бахтин в пятнадцать секунд вываливает Кузнецову ситуацию. Тот ни секунды не раздумывает:
— Обстановку уяснил. Первое. Задачи. Бах, какая самая первая?
Бахтин молча показывает указательным пальцем на меня.
— Девочка на спортплощадке. — говорю. — Оказать помощь.
— Сколько времени прошло?
— Около сорока минут в сумме.
Кузнецов кивает и набирает какой-то номер:
— Коля, ты на тумбочке?
…
— Можешь мне полицейскую сводку по городу и области качнуть прямо сейчас, сюда?
— …
— Спасибо.
Бахтин звучно хлопает себя ладонью по лбу.
— Та-ак… Ну вот. Звонок на центральный пульт…м-м-м…чуть меньше получаса назад. — сообщает Кузнецов, листая что-то на экране. — Анонимно, хе-хе. Запись голоса есть, но не факт, что установят: на ВЦ у ментов техника давно этого не решает, сталкивался… Полиция была на месте через три минуты и вызвала скорую. Скорая прибыла двенадцать минут назад, пострадавшая увезена в ЦГКБ. Со жмурами сейчас работают.
— Кажется, помощь девушке неактуальна, — смущённо тру шею. — Ну давайте теперь со мной разбираться. Что и как правильно.
— Снова тот же вопрос: какая стоит задача? — спрашивает Кузнецов, глядя на Бахтина.
— Проверить, правду ли он говорит, — бурчит Бахтин.
— Проверили. Правду. — говорит Кузнецов, не отводя взгляд от Бахтина.
— Шутишь? — подымает бровь Бахтин.
Вместо ответа, Кузнецов подносит экран телефона к глазам Бахтина. Я тоже заглядываю через руку. На экране — фотографии крупным планом этих троих, с рисунками, выполненными синими чернилами на глубоких слоях кожи. На руках, груди, спине. Они одеты в майки, потому фрагменты рисунков чётко видны на фотографии.